Какая оппозиция нам нужна?
Наступивший 2016-й – год выборов в Госдуму. Это служит не придуманным поводом пригласить читателя поразмыслить вместе…
Общество начинается со стабильности
Даже вопрос, вынесенный в заголовок, требует уточнения, кому — «нам»? Нам — это той части соотечественников, которая выше всего ценит стабильность политической системы страны, усматривая в её очередном реформировании угрозу новых потрясений. Ведь, наша «революционная культура» в исторически недавнем 1991 году обрушила государственность, миллионами жертв спасенную в сороковых. При любом отношении к нынешней власти главным позитивным итогом последних десятилетий стала её стабилизация, наследственность и такая степень внятности, которая позволяет судить о её соответствии чаяниям большинства. Мало кто усомнится в обозначившимся к началу 2000-х курсе на политическую консолидацию, в том числе через национальное «собирательство», а не дезинтеграцию, чем бы она не оправдывалась. Таков, на наш взгляд, водораздел между теми, кто на первое место ставят право власти, а кто — право оппозиции — даже если государству противопоставляется общество, защищаемее в том числе с участием оппозиции. А оно, это общество, всегда кажется человечней и при этом уязвимей, чем пресловутая «вертикаль».
Увы, без общественно-государственной консолидации никакими гражданскими, тем более идеологическими «поясами» не связать не слишком благополучную страну, насчитывающую 11 только часовых поясов. Государство — тираническое или даже «разобранное на части» худо-бедно удерживало Россию, хотя порой не без жестокости. А общество особенно на критических рубежах проявляло почти «женскую» податливость на посулы «нормальной жизни». Но даже афганцы с пакистанцами считают Пуштунистан единственной духовной ценностью, равной Всевышнему. Неужели кочевники мудрее нас?
Неоспоримо и значение оппозиции, без которой власть утрачивает чувство реальности. Ничуть не лучше, если пороки власти «уравновешиваются» огульностью её критики. Так или иначе, без дееспособной оппозиции наша общественно-политическая вертикаль уподобляется лифту без противовеса. Да, по-европейски полноценного гражданского общества с межпартийной борьбой, задающей сбалансированный вектор государственного развития, у нас нет. Есть то, что соответствует степени зрелости общества и нас, его отдельных членов.
Нельзя сказать, что общество не интересовалось вариантами собственной идейной централизации. Концепций, начиная с ХIХ века, выдвигалось много, только никакая из них без насилия не овладевала большинством. Что говорить о большинстве, если едва ли не самый популярный прогноз партстроительства, высказанный неоспоримым «евродержавником» Витте, и по сей день иллюстрирует историю страны не только в начале ХХ века: европейская модель России противопоказана — если одна партия объявит себя защитницей Царя и Отечества, за что будут бороться остальные? В актуальных по тому времени комментариях эта мысль проведена ещё острее: если «остальные» провозгласят другие, возможно более осязаемые, ценности, то всегда найдётся «партийный оппонент», который «за Царя-батюшку поднимется с вилами». Но за этим последует новый слом того политического порядка, который зиждился на прежней межпартийной конкуренции.
Тем временем мировой опыт подсказывает, что баланс между государством и обществом поддерживается пропорцией между консерваторами и «эволюционерами», корректируемой каждыми выборами. В этом смысле вторично число представляемых ими партий. Поэтому мы, не претендуя на обзор всего партийного поля России, выделим лишь те политические силы, которые обладают электоральным потенциалом, пусть и сильно разнящимся.
Предположим, что нашему случаю более соответствуют «лево-консерваторы» и «правореформисты» с непременным центристским «якорем» обеих сторон. Впрочем, забегая вперед, добавим: третья — центристская — сила, попеременно блокирующаяся с одним из флангов, лучше гарантирует систему от раскола. Прислушаемся к французам, опасающимся, что на смену нынешнему тандему традиционистов и реформаторов придет «галло-эмигрантская» поляризация. А у нас одному Богу известно, что из лучших побуждений предложат наследники большевиков и их не менее решительные антиподы, окажись они с глазу на глаз. Во всяком случае, национально-религиозный, как и великодержавный окрас партстроительства губителен для страны, этнически и социально пёстрой, но доселе не определившейся в консенсусе — что мы строим? и ради чего?
Россия — единая, справедливая, либерально-демократическая…
…с коммунистическим привкусом яблока
Оценим сильные и слабые стороны нынешних политических сил. Отметим то рациональное, что несет в себе каждая из них — ведь, не с чистого листа продолжится формирование партийного облика страны. «Единая Россия» — это номенклатурно-правящая партия защиты власти, внешне напоминающая КПСС. При любом к ней отношении именно ЕР как основной общественно мобилизующий институт и школа административно-кадрового резерва обеспечила управляемость страной в той степени, в которой другие партии себя не проявили. Насколько им давали себя проявить?, — вопрос сложный и явно требующий отдельного разговора.
Сильная сторона ЕР — не столько во внутренней структурности, сколько во влиянии на социально-расширенную среду — пусть через чиновничество, а не штатных партфункционеров и идеологов. Забегая вперёд, заметим, что прочие партии по этому, ключевому, на наш взгляд, признаку замкнуты скорее на себя и своих сторонников. А они, как нам кажется, далеко не всегда могут сформулировать, чем их партийное видение отличается от подхода конкурентов. Вероятно, поэтому за ЕР голосуют не только по советской аналогии, но из опасений за очередное экспериментаторство её конкурентов. А ещё потому, что ЕР — единственная партия, стремящаяся быть первой. И она этого добивается. Пусть и благодаря Личности национального лидера, ассоциируемого не столько с «Единой Россией», сколько с единством России, наглядно удостоверенным, в частности, итогами чеченских кампаний.
Слабость единороссов — в стопроцентной ассоциируемости с властью, которой у нас никогда не восхищались. Партии не достаёт идеологической наглядности, убеждающей ЗА что и ПРОТИВ чего она выступает. Формула же «за всё хорошее против всего плохого» слишком дискретна. Отсюда и дефицит идейно-содержательной гибкости. Даже обидная кличка не заставила партийных идеологов защитить авторитет единороссов меткими убедительными контрдоводами. Вместо этого возник проект объединённого народного фронта. Он, возможно, и «реинкарнируется» в продолжателя дела партии. Только в самом понятии «фронт» присутствует элемент чрезвычайщины: всем миром за или против. А если «не всем миром», а на основе конкуренции понятных обществу программ? И ещё. На память приходит цитата, представьте, Феликса Эдмундовича Дзержинского: «никто не сможет дискредитировать большевиков, кроме самих большевиков»…
Но вернёмся к ЕР. Она станет основой центристского блока, если не только по «заданному» первенству окажется примером для конкурентов. Но главное — если чиновничество перестанет быть основой среднего класса общества.
По той же схеме — сверху создана «Справедливая Россия» — эсэры — с «шаловливым» намёком на «сопартийность» давешним и нынешним «большевикам». У исповедуемой эсэрами социал-демократической идеологии большой мобилизующий потенциал, подтверждаемый международной практикой. В создании спарринг-партнера единороссов есть и рациональное зерно американской двухпартийной системы. Но в США избирателя мало интересуют партийные программы. Ему раз в четыре года обращают общий вопрос: «Хочешь перемен или нет?». Мы — не Америка. А протестная заявка эсэров не учитывает протяженности левого и правого флангов. Даже периодически нарастающая социал-демократическая риторика не добавляет им электоральных очков: левый фланг традиционно громче представляют коммунисты. Хотя признаем за эсерами, пожалуй, второй по харизматичности кадровый потенциал. Особенно когда их лидеры консолидировано предлагают альтернативное решение волнующих общество проблем (пусть и значения ЖКХ!), а не доказывают друг другу свою предпочтительную верность партийному знамени.
То же с безобидно-шумной ЛДПР, с убывающей успешностью предлагающей голосовать за неё «однозначно сердцем». Скажем больше: либерал-демократы, как во многом и справороссы, всё в большей степени становятся партиями поддержки своих лидеров. Лидеры же без партий, даже если они время от времени собирают целые площади своих приверженцев (Навальный и Ко), — тема тоже отдельного разговора. Тем более что их приверженцы чаще объединяются под лозунгом протеста, но с полярными представлениями о том, что делать дальше.
Несмотря на разный генезис эсэров и жириновцев, их многое роднит. Так, при наличии аппаратного звена у них нет устойчивого идейно и социально мотивированного электората. Есть установка быть «поощряемыми протестантами» в государстве и обществе, не уточняющими «како веруеши?» Не менее уязвима раздвоенность справороссов (иногда и «родинцев»), порой выступающих сначала власть предержащими, потом их критиками или наоборот — не меняя, так сказать, мимику лица. Уйдут Миронов и Жириновский (с сыном), что останется от партийно трактуемой защиты справедливости и ещё более абстрактной либеральной демократии? На них-то по-житейски и политически никто не нападает. Во многом схожа ситуация с партиями «Родина» и «Патриоты России». Находящиеся на перепутье государственно-патриотических и отчасти русофильских устремлений, обладая узнаваемыми лидерами (прежде всего, «Родина» — Рогозиным и Глазьевым), они, тем не менее, не предлагают программной альтернативы в масштабах общества, оставаясь резервом чаще единороссов. Что и доказывают номинальные проценты отданных за них голосов. Это, однако, не исключает укрепление ими центристского блока, но лишь при более выразительных заявках левого и правого флангов.
Собственно протестный электорат голосует за КПРФ и «Яблоко» с периодически заявляющим о себе многоликим «правым флангом». Именно компартия пользуется сколько-нибудь массовой, относительно организованной и, хоть и убывающей, но идейно осознанной поддержкой. В этом смысле — это единственная партийная вертикаль страны, опирающаяся на унаследованный от КПСС аппаратный опыт вкупе с налаженной «полевой» работой. У коммунистов не отнять собственного взгляда на общественно-государственное развитие и системной подготовки актива, начиная с распространителей партийной печати и атрибутики. Последовательное отстаивание коммунистами Правды о Великой Отечественной, тем не менее, оставляет вопросы о прочих оценках, требующих не меньшей консолидации общества на исторических примерах.
Партии не хватает главного — воли побеждать в условиях периодически обостряющейся критики властных решений, особенно в социально-хозяйственной сфере и при этом снизу. Симптоматично, на наш взгляд, и ослабление позиций КПРФ в, казалось бы, «родной» для неё рабоче-крестьянской среде. Локальные исключения скорей подтверждают общее правило. Не в пользу партии, традиционно претендующей на идейно-историческое значение, «работает» общее ослабление союзнически-антиглобалистской составляющей мировых процессов. Китайцы в этом смысле под партстроительством понимают идеологический сегмент госстроительства. Поэтому неизменное для китайцев «коммунистическое воспитание трудящихся» (своего рода пропаганда кодекса строителя коммунизма) задаёт скорее нравственную планку — без уверенья, что «весь мир насилья мы разрушим».
Даже периодически проявляемая договороспособность КПРФ с попутчиками и конкурентами не всегда сказывается на восприятии коммунистами информационной эпохи, решительно отличающейся от времени написания коммунистического манифеста. А она требует не только дисциплинированности часто уже немолодых сторонников, но, прежде всего, полезных новаций на социальном поле страны, которая, подчеркнём, их несомненно ждёт. Очевидное нарастание противоречий внутри коммунистических сил (отсюда их многочисленные клоны) угрожает превращением самой КПРФ в реликт объективно уходящей эпохи. Жаль — наследственно более искушенные коммунисты скорее сформировали бы левоконсервативный — социал-демократический блок, если бы свою остаточную революционность обратили бы на дело, а не историческую ностальгию.
Яблочники — вторая после коммунистов сила, имеющая свое лицо и опыт последовательной оппозиционности. Однако ставка на критически настроенную часть интеллигенции (вспомним «кухонных» диссидентов советского времени!) спрямляет политическую практику яблочников до дежурного неприятия чуть ли не любых решений власти только потому, что она — власть. Хотя верно и то, что из «кухни» лучше видны многие проблемы бытия, не находящие оперативного (а порой и системного) разрешения старшими по политическому «рангу». Это и малый бизнес, и не расселённые бараки, и пустеющие деревни, и никак не утверждающаяся контрактность между гражданином и чиновником, и прочие дела объективно немуниципального значения. Партия от выборов к выборам как будто обвиняет власть в предыдущих поражениях, не внимая их урокам. Куда делись ранее узнаваемые лидеры яблочников, часто подменённые фрондёрами? Беда яблочников и в нередкой вовлечённости в местнические (межклановые) противостояния, и периодически замечаемом поиске союзников вне страны, но главное — в укореняющемся в обществе представлении о них, как об оппозиции без конструктивной позиции. Этого ли хотели отцы-основатели партии?
Такие же вопросы зададим широкого охвата «правофланговым». По-разному ориентированные на европейские ценности, они могут быть полезны государству и обществу при более весомом патриотическом якоре — а его в нашей партийно-политической стихии порой не видно совсем. Мы о Правом деле, их по-разному живых предшественниках, попутчиках и клонах (СПС, ПАРНАС, Гражданская платформа, Демократический выбор и пр.). Все они априори воспринимаются как ставленники, прежде всего, олигархических, часто транснациональных групп. Но эти группы, по правде говоря, не хуже защищает и правящая партия. Поэтому финансовый, организационный, интеллектуальный, медийный и прочий потенциал «правых», щедро проявляемый на внутрипартийных (когда без скандалов!) «корпоративах», перечеркивается неприятием «правой» идеи «неправильным» большинством. Особенно когда это большинство подозревает «правых», мягко говоря, в компрадорстве, а ещё нарочитой элитарности. Такое мнение не лишено оснований, если считать, что партия начинается с заявки масс, а не тусовки, мечтающих о полированном, как запомнилось, вертолёте и прочих атрибутах «нормальной жизни» в привычных для них «европейских» интерьерах.
Правым вредит не изживаемое представление, что интеллигенция должна быть изначально в оппозиции власти. Поэтому «Страшно далеки они от народа». Это ленинское определение относится не только к декабристам, разбудившим Герцена. К тому же при потенциально широком правооппозиционном фланге он скорее рассыпается на «тоже большевистские» группировки «априори несогласных», во всяком случае, не утверждается в качестве массовой деятельной правореформистской силы, объективно востребуемой, прежде всего, предпринимательским сословием. А оно уж точно заслуживает своей трибуны.
Оппозиция «Его Величеству или Его Величества»?
Этот вопрос, «пережитый» зрелыми демократиями, ныне обращен и отечественным критикам власти. Чему оппозиция должна оппонировать — теории и практике госстроительства, исповедуемой и осуществляемой правящей партией?.. Таким же чиновникам, отличающимся от оппозиционеров лишь большим фартом — особенно когда вчерашние политики становятся в афронт бывшим сослуживцам?.. Или «Её Величеству» собственной стране? Вопрос риторический, если не замечать два взаимосвязанных и не самых прозрачных обстоятельства. Во-первых, никем не скрываемую близость правой оппозиции с правозащитниками, апеллирующими всё к тем же «европейским ценностям». Дело не в недооценке этих ценностей, а в том, что они нередко разводят пусть и по-уличному понимаемые интересы России и наших, как принято сейчас говорить, «партнёров». Где межа, разделяющая собственно гуманизм и спекуляции его защитников? Может, само общество, представленное всеми сегментами, а не только его «правофланговые», проведёт эту границу? Чтобы раз и навсегда снять сомнения в «чистоте правозащитного жанра». Во-вторых, спросим прямо: «откуда дровишки?» Уж не «дети ли капитана Гранта» претендуют на роль политических штурманов страны?
Защита прав, в том числе, в модельных, по мнению оппозиции, странах, не сводится к нападению на государство. Оно же, по нашему, а не абстрактному опыту, располагает пока большим влиянием на «правообидчика», чем институты гражданского общества. Что ж, при наших внуках, может, станет иначе. Назовем и общую черту наших оппозиционеров — противопоставление «хорошего» общества «плохой» власти. По похожему поводу классик заметил: «Класс — он тоже выпить не дурак». Оппозиции не хватает главного: отказа от тоталитаризма в пользу компромиссности, на чем строится политическая культура этих самых модельных государств. Кстати, другие классики предупреждали о «либеральном («если — не с нами, ты — мразь», как это прозвучало на одном из митингов в Карелии) терроре», провоцирующем диктатуру власти.
Вместо резюме — задание на дом
Будущее в конечном счете — за теми партиями, которые безотносительно фланга и образности названия помогут:
… во-первых, воспитать ответственного и громогласного Гражданина-хозяина своей земли, а не ропщущего пасынка судьбы… Парадоксально, но в оппозиции обществу во многом состоит сам гражданин. Привыкший к тому, что лично от него ничего не зависит, он может терпеть или возмущаться, но в силу общественности верит ещё меньше, чем властям. Государственные органы потому берут всё на себя, что «полпреды» общества не обладают устойчивым влиянием на своих членов. Увы, это многовековая традиция российской жизни. За неполных три десятилетия её не изменить. Поэтому «общественники» через партии или иначе могут сколь угодно повышать самосознание гражданина, но сами они зависят от чиновника не в меньшей степени, чем рядовой соотечественник;
… во-вторых — извлечь из «концентрата» общенародных чаяний национальную идею, объясняющую, что роднит наемного работника с хозяином, якута с чеченцем. Пусть эта идея примет форму философского резюме. Типа: In God We Trust — В Бога мы верим, а остальное, что не досказано, — по закону! Или получит вид лозунга, с которым не поспоришь. Вроде: Итиопия тыкдэм! — Сначала — Эфиопия!.. Даже благонамеренный обыватель будет апатичен к государству и обществу пока не осознает, в чём, кроме конституции, которую мало кто читал, и «отеческих гробов», которые вызывают скорее дрожь, состоит накладываемая на него обязанность «хранить Россию». Указом президента эту идею не внедрить. Лишь одухотворенный разум, прежде всего, партийно пристрастных членов общества поможет всенародно решить, в чём мы видим величие страны. Будет ли это «Славяно-скифский Мир», «Энергия и энергетика» или без пафоса «Россия многодетная», партии определят лишь тогда, когда разберутся в собственной идеологии;
… в-третьих — сблизить власть и общество, утвердить контрактную (не боимся повтора) зависимость чиновничества от налогоплательщика. До тех пор, пока судьба чиновника зависит от его начальника, а не от их обратной связи с «подданными», любые «партийные резервисты» будут пополнять лишь ряды карьеристов от политики;
… в-четвертых — примирить «красных» с «белыми» не только на государственном флаге. Почти любая публичная дискуссия о советском прошлом явственно указывает на незавершенность гражданской войны, по крайней мере, ХХ съезда КПСС. Не только фигура Сталина, символизирующая «неисправимую раздвоенность русской души», провоцирует раскол общества. Само общество не готово принять сегодняшнюю страну наследницей славы и бесславия более чем 1000-летней России. Не бессмысленно ли вырезать купюры из её исторических страниц? И не общественное ли примирение через межпартийный консенсус становится частью национальной идеи?
* * *
Тоже примирительно напомним: трехцветная Россия живёт лишь в третьем десятилетии своего существования. Через столько же лет наши внуки, даст Бог, окажутся мудрее нас…
Борис Подопригора,
член Экспертно-аналитического совета при Комитете по делам СНГ, евразийской интеграции и соотечественников ГД ФС РФ, социальный психолог, писатель
Источник: по материалам прессы
