Я, Владислав Юльевич Сташко, родился 2 мая 1926 года в Ленинграде, в больнице имени Отто на Васильевском острове. К этому времени семья уже жила в Ораниенбауме, где папа был директором Мордвиновского сельскохозяйственного техникума. В 1928 году отец умер, тогда мне было 2 года.
Когда пришло большое горе, и началась война, у мамы было пятеро детей. Отчима арестовали в 1937 году по доносу его подчиненного Стулова. В обвинительном приговоре значилось:
-За случку телят, не достигших двухлетнего возраста.
Потом, после войны, маме пришло уведомление, что муж умер от воспаления легких. Для всех война началась неожиданно, для нас тоже.
Наша средняя сестра Женя, после окончания школы-десятилетки, поступила в институт инженеров гражданского воздушного флота, окончила первый курс. Из-за войны институт эвакуировали, а она осталась в блокадном Ленинграде.
К этому времени старшая сестра Яна уже работала. Женя тоже пошла работать в исполком. Мама работала в Ленинграде в библиотеке, Я окончил только семилетку. Мне было пятнадцать лет. Младшему брату Диме было семь лет, младшей сестре Наташе — четыре года. Все мы жили в Ораниенбауме.
С началом войны была введена карточная система, которая делилась на несколько категорий: рабочая, иждивенческая и детская. У нас в семье было двое рабочих — Яна и Женя, два иждивенца — мама и я, и двое детей — Дима и Наташа. В августе связь между Ленинградом и Ораниенбаумом прекратилась. Мама осталась без работы и без документов. Смысл карточный системы заключался, прежде всего, в лимите, т.е. в ограничении количества выдаваемых продуктов. Они выдавались на карточку в граммах: крупа, мука, масло, сахар, иногда конфеты. Все продукты выдавались на десять дней. Хлеб выдавали ежедневно, но не более одного дня вперед. Например, сегодня мы могли получить хлеб только на завтра. Нормы потребления хлеба начали снижать очень быстро. В сентябре 1941 года была устойчивая норма. Затем нормы потребления снизили в октябре, затем в ноябре, а в декабре уже был минимум. Такой минимум, что на одну карточку очень трудно было выжить. Поэтому люди и умирали от голода. Нам повезло. Яна работала в Райпо. После того, как квашеная капуста из огромной бочки была вытащена, председатель разрешил ей подобрать остатки. Два ведра мы с ней набрали. Это было огромное подспорье семье. Затем мы с преподавателем немецкого языка Николаем Петровичем, который жил в нашем доме и имел бронь от службы в армии, съездили в Шепелево. Это рыбацкий поселок. Поменяли капусту на рыбу салаку. Иногда с фронта приезжал Василий Степанович, муж Яны, привозил кое-какие продукты. Ну, кроме того, мы ездили с этим Николаем Петровичем на передовую. Там лошадей убитых выкапывали. В общей сложности за время блокады мы съели три лошадиных головы, одного кота.
Янина в то время уже ждала ребенка. Поэтому, когда сварили кота, ей рассказали, что знакомый егерь принес нам зайца. Она с удовольствием косточки кота облизывала. Но, когда кто-то из детей сказал правду, ей стало плохо.
Обязанности в семье были распределены таким образом. Яна с Женей на работе. Мама занималась с младшими детьми. Вся ответственность по доставке продуктов была на мне. Рано утром, чтобы к 5 часам быть уже на месте, укутавшись от мороза в теплую одежду, шел занимать очередь за продуктами. Но никогда не удавалось быть первым в очереди. Женщины, наверно, занимали очередь с ночи. Немцы тоже знали, когда начинали давать продукты. Потому что в 8 часов утра по всем магазинам, где собирались люди в очередях, они давали залпы из минометов или артиллерийских орудий. Иногда были раненые. Люди из очереди сначала разбегались по подворотням. Затем после окончания артобстрела возвращались на прежние места. Очередь восстанавливалась. Решали, кто за кем стоял, кого ранило, кого убило. Если к 5 часов утра прийти, то к 12 часам можно было получить свою норму хлеба. В магазин запускали определенное количество людей. Самое главное было попасть в магазин, где было тепло. Там уже можно было стоять и не мерзнуть. Зима была очень холодная.
А однажды, когда мы с Женей бежали на работу, попали под мощнейший артиллерийский обстрел. Мы выбежали из своего укрытия под каменной стеной. А тут как раз начался обстрел. А перед нами не было зданий, только открытое место. Решили добежать до ближайшего здания. Пустились во весь опор. Снаряды рвались и спереди, и сзади нас. Потом слышу, Женька кричит: «Ложись». Мы упали на землю. Снаряд пролетел мимо нас, потом еще одна мина мимо пролетела, рядышком взорвалась. Потом, вроде, все стихло. Побежали до следующего здания. А тут опять начался обстрел. Опять залегли. Но, в конце концов, все-таки добежали до здания, где можно было укрыться. Такие бывали случаи.
Наверно, с августа 1941 года начались авиационные бомбежки. Немецкое командование приняло решение бомбить Кронштадт. Самолеты обычно пролетали над Ораниенбаумом. Бомбежка начиналась во второй половине дня. Самолеты заходили со стороны залива, когда солнце уже клонилось на запад, чтобы нашим артиллерийским расчетам оно било в глаза. Обычно это были бомбардировщики Юнкерс-88, которые брали на борт по четыре авиационные бомбы по 250 кг и Юнкерс-87. В угольной гавани Ораниенбаумского порта кормой к стенке стояла Аврора. И я сам наблюдал, как одномоторные пикирующие бомбардировщики Юнкерс-87, у них шасси не убирались, в количестве пяти штук атаковали крейсер. Один самолет спикирует, сбросит бомбу, затем второй заходит на пикирование, затем следующий, и так пока все бомбы не были сброшены. Повредили они корабль здорово. Он получила огромную пробоину в носовой части по левому борту. Крейсер начала крениться на левый борт. Команда не растерялась, отрыла кингстон с правого борта. И он опустился, осел с креном на левый борт на дно. Затем пушки были демонтированы и отправлены на Воронью гору.
А однажды в декабре у меня был счастливый день, который мне запомнился. В очередной раз я пошел за хлебом. Все карточки были прикреплены к определенному магазину. Мы были прикреплены к центральному гастроному в Ораниенбауме. С утра я пришел к магазину. Вдруг женщина, вышедшая из магазина, бросилась ко мне, стала обнимать меня, всхлипывая, приговаривать:
-Мальчик, дорогой мой, мальчик, мальчик. Радость-то какая, мальчик, радость, радость-то какая.
А у самой слезы на глазах:
-Мальчик, хлеба прибавили.
Открылась дорога жизни через Ладогу. Привезли продукты, хлеба действительно прибавили.
Если в Ленинграде иногда давали по 125г., хотя непонятно, из чего этот хлеб состоял, то в Ораниенбауме давали даже по 100 г. Я принес этот хлеб домой. Мама посмотрела на меня и строго спросила:
-А как это ты сумел за два дня получить? Ведь у нас хлеб за один день уже взят.
А я радостно ей отвечаю:
-Мамочка, все, мы теперь выживем. Хлеба прибавили.
Вот это был действительно радостный день. Это было ликование. Хлеба прибавили.
А я честно скажу, мы как-то сидели в очень тяжелое, голодное время и распределяли:
-Сначала Наташка умрет, потом Димка. Потом, наверное, мама, я, потом Женя, Яна.
Существовала реальная опасность погибнуть.
Это была обычная ситуация, много людей умирало.
У моей тети муж настолько ослаб от голода, что, очевидно, помутился рассудок. Несколько дней перед смертью он точил нож и предлагал супруге с’есть собственную дочь, мою двоюродную сестру.
А когда Кронштадт бомбили, я со своим дружком Колькой забирались на крышу дома. И оттуда очень хорошо было наблюдать за Ораниенбаумским портом, заливом, Кронштадтом. Во время одного из налетов, в котором принимали участие более 100 Юнкерсов, был взорван линейный корабль Марат. Мы услышали мощный взрыв, а потом узнали о трагедии. В воздушных боях принимали участие наши истребители и немецкие мессершмитты МЕ108. Мы видели, как бомбы с Юнкерса падали. А одна бомба попала в немецкий самолет, который шел ниже.
В 1942 году я пошел работать в автотракторные ремонтные мастерские и тоже получил рабочую карточку. Это была хорошая поддержка нашей семье. Мне нравилась эта работа слесарем. Сначала, я, конечно, рамы чистил, что-то разбирал. Одним словом, был сначала подсобным рабочим. Но специальностью я овладел быстро. Начальник мне присвоил квалификацию слесаря 3 разряда. А за хорошую работу давал мне дополнительно половину флотского пайка. Таким образом, в 1942 году мы могли выжить в тех страшных условиях. Во всяком случае, уже не голодали. В том же году мы переехали из паркового дома в деревянный на ул. Ленинской, д.15. Наша квартира от бомбежек была разрушена. Рядом с нами был особый отдел. В сентябре 1941 у них сбежал немецкий шпион при конвоировании на гауптвахту. Немцы ребята были хваткие. Шпион убежал часов в 9-00 вечера 12 сентября 1941 года. А в 2-00 ночи 13 сентября начался массированный обстрел особого отдела. Как мы подсчитали, было выпущено 12 мин и снарядов по дому, в котором находился особый отдел. В нашей квартире тогда были выбиты все стекла, ни одного не осталось целого. Мебель и стены были побиты осколками. У нас один шкафчик долго оставался с осколками. Сейчас даже не знаю, у кого он остался. Наверно, у Наташи. Пришлось все окна забить досками, одеялами старыми, матрасами, чтобы не продувало. До января 1942 года мы жили в таком помещении. А потом предоставили квартиру на ул. Ленинской, в деревянном доме без удобств, где жили почти до 1985 года. Мама там жила и Яна с семьей. В начале 1943 года мне было уже 16 лет.
Как-то начальник особого отдела, поскольку он меня знал, говорит:
-Знаешь, Владислав, давай я тебя к себе в отдел служить возьму.
Я всегда помогал шоферам, знал двигатель, умел управлять машиной. В отделе была «эмка» и «полуторка». В феврале 1943 года, в 16 лет я поступил на службу в особый отдел, а в 24 года закончил службу. Прослужил я без малого 8 лет матросом.
Примерно в декабре 1942 года наш дом и на Ленинской ул. обстреляли. Женя уже была замужем за Иваном Ефимовичем Горелым. Вечером, когда все были дома, начался обстрел. Снаряд угодил в угол нашего дома, с противоположной стороны, там тогда никто не жил. Угол разнесло вдребезги. А второй снаряд упал на нашей улице, перед нашими окнами, прямо посередине дороги. Большая воронка еще долго оставалась. Снаряд небольшой, примерно 85 мм, точно не помню. Раньше все знали. По звуку определяли, какой самолет летит, какой снаряд, какая мина летит. Ораниенбаум ведь находился рядом с передовой. Если напрямую, то в некоторых местах фронт проходил примерно в трех километрах, даже ближе. Поэтому обстреливали нас из всех видов оружия. Даже из взводных минометов могли стрелять. Тем более, что немцы стояли на Троицкой горе в Петергофе, а мы внизу, у залива. У них позиция была хорошая для стрельбы. Стекла, конечно, все опять разлетелись. Но тогда уже было легче. Были мужчины, они помогли вытащить стекла из старых рам и вставить в наши окна.
Хочу сказать, что Ораниенбаум находился в двойной блокаде. Если Ленинград все-таки снабжался через «Дорогу жизни» по Ладожскому озеру, то к нам в Ораниенбаум можно было попасть через Финский залив. Летом, когда стояли белые ночи, ни одно судно не могло пройти.
Немцы стояли в Петергофе, и они с берега просматривали весь залив. Наблюдательный пункт у немцев в Новом Петергофе был на церкви св. Петра и Павла. Это я точно знаю, потому что в 1944 году мы работали по зачистке этой местности. Прочесывали от Нового Петергофа и до Гастилиц. На самом верху церкви немцами был установлен штормтрап. С этой высоты все очень хорошо присматривалось на большое расстояние, поэтому доставить продукты в Ораниенбаум было очень трудно. Ораниенбаум защищала Приморская отдельная группа. Там служил Янин муж, Баженов Василий Степанович. А Женин муж, капитан-лейтенант Горелый Иван Ефимович, был начальником судоремонтных мастерских. Самая ближайшая линия фронта проходила километров в трех от Ораниенбаума. Часть Старого Петергофа была у немцев, часть у наших войск, там находилась наша передовая. Наши снайперы ходили туда отличаться. А длина всего этого участка Ораниенбаумского плацдарма протянулась на 70 км: от Старого Петергофа до реки Воронки. Это там, где сейчас Сосновый бор. В некоторых местах, в районе Лебяжьего, Томингонта глубина плацдарма была примерно 20-25 км. Это и есть Ораниенбаумский «пятачок», на котором мы находились.
Если в 1943 году в Ленинграде прорвали блокаду, то мы продолжали оставаться в блокаде и снабжались только через залив. А зимой «дорога нашей жизни» была по льду Финского залива. Заезд был около Малой Ижоры, потом в Кронштадт, из Кронштадта в Лисий нос и в Ленинград. Однако, как ни странно, наступление в январе 1944 года началось именно с Ораниенбаумского плацдарма, изнутри этого осажденного участка. 2 ударная армия была переброшена скрытно. Насколько Абвер была сильная немецкая разведка, а все-таки прохлопала переброску наших войск. Противник не ожидал, что наступление начнется из осажденного участка.
Я никого из блокадников не хочу обидеть, но у меня есть свое собственное мнение о блокадниках. История такова. Была очень тяжелая зима 1941-1942 г. И выжившие в этот период действительно были достойные люди. Блокадниками сегодня считаются все, кто прожил на территории Ленинграда с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года. Всех немощных блокадников, кто пережил 1941-1942 годы, старались вывезти на большую землю, потому что это были дистрофики. Но работать в Ленинграде надо было. Мальчишек не было, Все были на фронте. В город стали присылать молодых, здоровых девчонок из близлежащих областей: Вологодской, Новгородской, Кировской, Ярославской. Девчонки работали на заводах, мастерских, на заготовке дров, на разборке завалов. Конечно, они находились во время блокады и работали, хорошо работали.
Но по моему личному мнению, настоящие герои прежде всего те, кто пережил эту страшную зиму 1941-1942г.