Евгений Морозов, З-72. ВИИЯ: судьба моя, любовь и благодарность

16 марта 2022 ушел из жизни выпускник факультета западных языков Евгений Львович Морозов. По просьбе его однокурсников публикуем авторский рассказ покойного о ВИИЯ и его работе после окончания нашего института.

Пролог

Жил не тужил простой паренёк рабоче-крестьянского происхождения, рос, учился, в меру хулиганил и даже не помышлял о «высоких материях», о том, что будет говорить на разных языках, что побывает в разных странах и на разных континентах… Судьба, однако, всё предопределила и расставила по своим местам.

Предыстория

Когда пришло время задуматься о выборе профессии, я уже точно знал, что буду военным. Этому способствовал ряд факторов. Первым и главным было то, что моя мать работала в Военно-политической академии им. В. И. Ленина и я часто бывал там на всяких торжественных мероприятиях, концертах, кино, общался с офицерами, многие из которых были участниками Великой Отечественной войны, слушал их рассказы. Во-вторых, моя двоюродная сестра Валентина вышла замуж за военного, хотя ещё вполне молодого офицера, но бывшего фронтовика, который также учился в академии, – Веприкова Бориса Саввича. Меня всегда поражала его эрудиция, общительный характер, готовность прийти на помощь, принципиальность. Кстати, таким он оставался всю жизнь, и порой его принципиальность выходила ему боком. Занимая в разных регионах страны довольно высокие и «хлебные» должности в политорганах и военкоматах, он никогда не позволял себе выходить за рамки законности, не допускал сам и не позволял другим обижать подчинённых, всегда действовал по справедливости, отвергая принцип «ты – мне, я – тебе». Конечно, многим вышестоящим начальникам это не нравилось, и потому он вышел в отставку полковником, хотя в последние годы занимал генеральскую должность и на него несколько раз посылали представления… Приезжая в нашу деревню (там в доме у тёти прошли первые годы моей жизни) в отпуск, он всегда читал в клубе интереснейшие лекции о международном положении, послушать которые приходили практически все жители. Для меня Борис Саввич и по сей день остался примером, которому я также пытался следовать в своей жизни. И должен признаться, порой это бывало ох как нелегко!

Я взахлёб читал книжки на военную тематику, про различное оружие (например, «Меткие стрелки», автор Т. Гриц; «Вам ‒ взлет!», автор А. Маркуша), про смелых и мужественных людей, служащих Родине. В результате из всех военных специальностей я остановил выбор на авиации, причём военно-морской. Возможно, тут сыграли свою роль неоднократно просмотренный мною фильм «Два капитана» по роману В. Каверина, а также очень красивая военная форма морских лётчиков. Как бы то ни было, но в 9-м классе я начал серьёзно готовиться к поступлению в училище: много занимался спортом; читал книги по авиации; специально тренировал вестибулярный аппарат, крутясь вокруг своей оси; категорически отказался от курения, хотя некоторые мои друзья уже курили и предлагали мне. Но нежданно случилась беда. В школе одним из предметов у нас было производственное обучение – мы работали на токарных станках. И в какой-то из дней, когда я поленился надеть защитные очки, кусочек раскалённой стружки отскочил мне прямо в глаз и «приклеился» к роговице. Особо страшного ничего не произошло, стружку сняли, но левый глаз стал видеть на 0,9. Как следствие: путь в авиацию мне был заказан.

Выбор

Стал думать, кем быть. И тут кто-то рассказал моей матери о таинственном Военном институте иностранных языков (ВИИЯ), где якобы готовят «разведчиков-дипломатов». Меня это заинтересовало, тем более что английский язык в школе у меня шёл хорошо. Пришлось перенацелиться – особое внимание стал уделять иностранному языку, даже участвовал в постановке пьесы «Пигмалион» Б. Шоу на английском, где играл роль полковника Пикеринга. Да и в частном порядке брал некоторое время уроки. Перед окончанием школы написал заявление в военкомат, что хочу поступить в ВИИЯ, приложив свои многочисленные почётные грамоты и перечислив на нескольких листах все свои достоинства и достижения. И хотя в разнарядке райвоенкомата, как оказалось, этот вуз не значился, мои документы всё же направили туда. Летом мне пришло известие, что я допущен к экзаменам в институт.

Получив извещение, я месяц провёл в деревне, упорно готовясь к экзаменам. За английский и русский язык я не очень волновался, а вот Историю СССР пришлось штудировать досконально. Особенно «доставало» требование знать решения и постановления всех последних съездов и пленумов ЦК КПСС. Тем не менее экзамены я сдал вполне прилично: три «четвёрки» и «пятёрка» по истории. Проходной балл был обеспечен! После объявления приказа о зачислении и переодевания в военную форму мы отбыли в полевой лагерь близ посёлка Чкаловский проходить «курс молодого бойца». Изучали основы боевого дела, уставы, стреляли из автомата и пистолета, проходили обкатку танками, рыли окопы в полный профиль. Надо сказать, что тогда мы ещё не знали точно, какие языки будем изучать. В частности, я сначала был в английской группе, затем в китайской, и только в октябре по возвращении «на зимние квартиры» меня определили в группу испанского языка.

Первый день в военной форме. 13.08.1966 (фото моего друга Вити Ардашина)

Первые годы учёбы

Учиться было интересно: много новых знаний, предметов. Начальником курса у нас был участник Великой Отечественной войны майор Асташов И. А., начальником факультета – бывший разведчик генерал-майор Гладкий А. П., начальником института – генерал-полковник Андреев А. М., вообще легендарная личность. Жили мы первые три года в казарме (вернее сказать, в общежитии на территории института), учёба давалась мне легко, да и курс у нас подобрался интересный. Так, с нами учился сын Алексея Маресьева – Виктор, внук известного революционера Емельяна Ярославского – Александр. И хотя у нас было немало ребят, уже отслуживших какое-то время в армии, и вчерашних школьников, ни о какой «дедовщине» речь не шла.

На третьем курсе меня приняли кандидатом в члены КПСС. Это был мой осознанный выбор, потому что я искренне считал (да и по сей день считаю!), что быть настоящим коммунистом – высокая честь и ответственность, что это поможет мне быть лучше и чище. Никогда я не думал о каких-то личных выгодах. И, положа руку на сердце, скажу откровенно, что партбилет в кармане несколько раз уберегал меня от некоторых сомнительных поступков и соблазнов.

В 1968 г. произошли события в Чехословакии, куда были введены наши войска. Одну группу с испанским с параллельного факультета, у которой вторым языком был чешский, а также ребят с немецким отправили туда. Как мы все им завидовали! В это время мы находились в летнем лагере близ посёлка Чкаловский, и над нашими головами буквально каждые пять минут взлетали и садились огромные военно-транспортные самолёты, задействованные в операции. Конечно, мы не знали тогда истинной подоплёки событий (советская пропаганда работала умело!), поэтому все горели желанием «помочь братскому чехословацкому народу». Даже хотели написать рапорта, чтобы нас туда направили. Разумеется, нас поблагодарили за порыв, но велели продолжать учёбу – и без нас там справятся.

Слушатель 2-го курса мл. сержант Е. Морозов (фото В. Ардашина)

Остались в памяти и события на дальневосточном острове Даманском в марте 1969 года. Вновь в нас взыграло патриотическое чувство, все мы «рвались в бой». Однако начальство быстро «остудило» нас. Всё кончилось тем, что две или три группы нашего курса, изучавшие английский язык, было решено перевести на восточный факультет и дать им китайский, учитывая сложившуюся конъюнктуру. Для ребят это стало громом среди ясного неба: все категорически отказывались и даже поголовно решили написать рапорта на отчисление. Политотдел и начальники всех уровней с ног сбились, «обрабатывая» каждого слушателя индивидуально, обещая всё, что только возможно, либо просто запугивая. В итоге они добились своего: ребята ушли на другой факультет изучать в ускоренном темпе китайский язык, а английский им оставили в качестве второго.

Как правило, целую неделю мы упорно учились (ведь язык нельзя выучить нахрапом) и только в субботу или воскресенье ходили в увольнение. Впервые с испанским языком нас познакомила Маргарита Гавриловна, очень эффектная женщина, которая вела вводно-фонетический курс. Я сидел за столом в первом ряду прямо напротив неё и мне нравилось смотреть, как она артикулирует слова, ставит нам произношение и т.д. При этом я, как дурачок, всё время улыбался, что её, видимо, раздражало, и Маргó (так мы называли её между собой) делала мне замечания. Но я ничего не мог с собой поделать – просто изучение испанского всегда доставляло мне удовольствие. Особенно я любил занятия по военному переводу, которые проводил подполковник Зорин Н. Н., – мягко, зачастую с юмором, но требовательно и настойчиво (позволю себе заметить, что впоследствии, когда я сам стал преподавать военный перевод, за пример поведения и отношений со студентами и курсантами взял именно манеру Николая Николаевича). Когда я оставался в институте на выходные (т.н. дежурное подразделение), то шёл в лингафонный кабинет и прослушивал оригинальные фонозаписи испанских и латиноамериканских фильмов, среди которых мне особенно нравилась «Королева Шантеклера» за чистое «кастильское» произношение, а также аргентинский «Возраст любви». Также частенько я слушал речи Фиделя Кастро, записанные во время его первого визита в СССР в январе 1963 г. Особенно ценным было то, что эти выступления шли с переводом, который прекрасно делал неизвестный в то время никому Николай Леонов (много лет спустя мне удалось лично познакомиться с ним, уже генерал-лейтенантом КГБ в отставке). Мне это здорово помогло, когда впоследствии приходилось самому переводить Фиделя, – я хорошо изучил его словарный запас.

Н. С. Хрущёв во время визита в СССР в 1963 г. Фиделя Кастро. За его спиной – переводчик Николай Леонов

(он же справа)

Наши наставники

Вообще занятия у нас проводили очень интересные люди. Так, языковую практику вёл Хустино Фрутос – настоящий испанец, участник Гражданской войны в Испании, нашедший убежище в Советском Союзе. Мы, затаив дыхание, слушали его рассказы о том времени, и хотя не всё ещё понимали, проникались героическим духом республиканцев и добровольцев-интернационалистов. Пытался он и обучить нас петь испанские песни того периода, например «Ай, Кармела» (или «Армия Эбро»). Обычно мы сидели в классе и старались имитировать мотив и слова, на все лады подпевая нашему преподавателю. Особым слухом никто из нас не обладал, поэтому получалось довольно фальшиво. Запомнилась меткая фраза Хустино, когда он, обведя нас грустным взглядом, как-то промолвил: «Поёте вы тихо…, но уж до чего противно!». Потом она стала среди нас «крылатой».

Видимо, ностальгия взяла своё, и когда в конце 60-х годов прошлого столетия бывшим республиканцам разрешили вернуться в Испанию, он уехал, попросив нас на последнем занятии никому не говорить, что он преподавал в военном институте. Мол, мало ли что…

К. В. Цуринов – в центре

Испанскую литературу у нас преподавал широко известный в филологических кругах Москвы, да и СССР, думаю, К. В. Цуринов, автор многих монографий, исследований и статей. В своё время он даже участвовал в качестве переводчика на Нюрнбергском процессе. Эрудиция его в вопросах испанской литературы просто ошеломляла: он знал все классические произведения буквально наизусть, да и современные тоже. Так что нам приходилось очень туго.

Примечательно, что он всегда носил с собой огромный потёртый портфель (ну прямо, как М. Жванецкий), битком набитый книгами. И весил этот портфель, думаю, не меньше 10 килограммов. Константин Валерьянович регулярно давал нам задание прочитать ту или иную книгу какого-нибудь испанского автора (например, «Кровь и песок» Бласко Ибаньеса), пересказать её содержание, сделать краткую аннотацию, ответить на «каверзные» вопросы и т.п. Времени у нас столько просто не было, да и, честно говоря, мы как-то не придавали особого значения этому предмету, прагматично рассуждая, что пошлют нас работать, скорее всего, в Латинскую Америку. Поэтому читали, что называется, одним глазом, «галопом по Европам» (тогда ещё Интернета не было, чтобы скачать аннотацию!). Но на зачёте или экзамене преподаватель зачастую спрашивал то, на что можно было ответить, лишь хорошо проработав текст. Мы, как правило, «плавали». К чести Цуринова, он хорошо понимал наше положение «военных студентов» (он преподавал ещё в МГУ и, по-моему, в каких-то других вузах) и не «зверствовал», делая нам скидку, хотя и всегда искренне огорчался за нас. Так что итоговый экзамен мы все успешно сдали. Тем не менее, базовые знания по испанской литературе мы всё-таки получили.

А вот что касается французского языка, дела пошли не столь хорошо. И причина, я считаю, была не только в нас. На нашей группе решили ставить своего рода эксперимент – обучать нас по весьма модному в то время аудиовизуальному методу. То есть нам показывали на экране жанровую картинку и приводили соответствующую фразу, а мы её должны были просто запомнить и воспроизвести, имитировать. Да ещё утром перед побудкой нам включали по радиодинамику аудиоматериал на французском для запоминания (но мы так крепко спали «молодецким» сном, что, как правило, ничего не слышали и не усваивали). Грамматику, лексику и произношение мы в принципе не изучали. Но что-то не сложилось… Промучившись с нами год, уволилась преподаватель, потом мы уехали в командировку на Кубу. А когда вернулись, начали изучать язык заново по классическому методу, но время уже было безвозвратно упущено. Однако всё-таки кое-какие знания мы получили, особенно по военному переводу, который вёл человек с изумительным чувством юмора полковник Ю. А. Герн. Вспоминаю, как Юрий Алексеевич едко, но беззлобно подшучивал надо мной, когда я, переводя название Великобритании, гордо и с грассированием выдал «Лё Великобритани» (вместо «Гранд Бретань»). Правда, в дальнейшем с французским языком мне поработать не пришлось, хотя однажды в МГИМО я целый семестр вёл занятия по военному переводу во французской группе, заменяя штатного преподавателя, а работая после увольнения со службы в ГНПП «Торий», например, сопровождал французскую делегацию и переводил переговоры о поставке мощных электронных ламп. Во всяком случае, бывая впоследствии во Франции, Швейцарии, я никогда не чувствовал себя «безъязыким», старался побольше общаться на языке хотя бы с персоналом гостиниц, смотрел местные телевизионные передачи и радовался, что приобретённые когда-то знания не пропали даром – разговорные навыки восстанавливались довольно быстро.

Ю. А. Герн переводит беседу с премьер-министром Франции г-ном Дебре

В конце первого курса меня назначили командиром языковой группы, присвоив звание младшего сержанта, а на 3-м курсе – командиром учебной группы, я стал сержантом. 

 Слушатель 3-го курса сержант Е. Морозов

Мой первый переводческий опыт

Надо сказать, что сразу после окончания третьего курса мне несказанно повезло: меня выделили летом того же года для работы с прибывающей на отдых в Советский Союз группой кубинцев в количестве 15 человек. Это были простые молодые парни моего возраста, в основном солдаты и сержанты, из разных родов войск. Их объединяло одно: все они были победителями социалистического соревнования и заслужили эту поездку. Помню, что поначалу я был достаточно скован, поскольку, надо признаться, ещё не преодолел «языковой барьер». Но все они были ко мне исключительно доброжелательны, дружно помогали, если я не мог найти какого-то подходящего слова, обучали жаргонным словечкам. В общем, к концу поездки мы все очень подружились, а объездили за месяц немало мест. Кроме Москвы и Ленинграда, побывали в ряде городов Черноморского побережья, где были военные санатории. В них мы обычно останавливались на 3-4 дня, осматривали достопримечательности, отдыхали и ехали дальше. Кубинцев везде поражало гостеприимство советских людей: каждый раз по приезде и отъезду организовывались банкеты с многочисленными тостами и т.п.; на экскурсиях, как только люди узнавали, что это кубинцы, сразу подходили к ним, приветствовали, говорили о дружбе, просили передать привет Фиделю…

В связи с этим вспоминается один курьёзный случай. Было это, кажется, в Сухуми. После купания в море, порции мороженого и поездки на автобусе с открытыми окнами меня прихватила ангина, причём очень сильно. Температура зашкаливала за 39, а уколы почему-то не помогали (оказалось, что у меня аллергия на пенициллин – но об этом я узнал много лет спустя). К тому же на следующий день должен был состояться прощальный банкет с участием местных начальников. А других переводчиков не было. Пришлось мне встать с кровати и пойти за стол. Он ломился от всевозможных яств, напитков, а я томился со стаканом тёплого чая… Так и сидел там с забинтованным горлом и слабым голосом переводил тосты, которые с каждой выпитой рюмкой становились всё более длинными и изощрёнными. В какой-то момент меня «заклинило» на одном слове. Во время тоста было сказано, что «залогом нашей дружбы является…». Хоть убейте меня, выскочило из головы слово «залог» по-испански. Я сначала запнулся, потом начал лихорадочно придумывать, как бы перевести это описательно. Все за столом выжидающе смотрят на меня, а я молчу. Стали спрашивать, в чём дело, – честно признался. Со всех сторон посыпались подсказки и т.п. В конце концов я всё-таки перевёл эту фразу, банкет продолжился, и я выдержал это испытание, досидев до конца. Поскольку все уже были «хороши», на следующий день никто и не вспомнил об этой досадной заминке. Посмотрев в словаре перевод, я чуть не дал себе по лбу от досады. Слово в этом значении я отлично знал – было оно очень простое и звучало почти одинаково по-испански и по-русски: гарантия. Вот такое воспоминание на всю жизнь!

Да, следует заметить, что русские девушки тоже были весьма благосклонны к выходцам с Острова Свободы. Почти каждый вечер мы ходили на танцы, и кубинцы – ребята раскованные – сразу приглашали местных красоток танцевать. Не отставал и я, естественно. Во время танцев, двигаясь по кругу, я приближался то к одной, то к другой паре и переводил то, что говорил кубинец. Конечно, это были всякие любовно-ласковые слова, которыми обычно молодые парни убалтывают девушек. По завершении танцев кубинцы с девушками, как правило, куда-то исчезали, возвращаясь далеко за полночь. Похоже, и без переводчика у них неплохо получалось общаться… Но и мой запас амурной лексики значительно обогатился.

Не могу не вспомнить и один неприятный для меня эпизод. Это было во время посещения какого-то магазина, где ребята покупали сувениры. Как обычно в таких случаях, все меня буквально рвали на части, каждый тянул к себе, чтобы что-то спросить, купить, оплатить и т.д. Видимо, я тоже немного «завёлся». И вот когда один из кубинцев – все его звали Марино («Моряк») – стал настойчиво звать меня к другому прилавку, я не то чтобы грубо, но как-то невежливо ответил, мол, не видишь, я занят. И всё – как отрезало. Больше он ко мне не обращался, да и в последующие пару дней на меня не смотрел, не разговаривал. Чувствовал я себя скверно, понимал, что неправ, хотя мне никто ничего не сказал в упрёк. Не выдержав, я подошёл к Марино и попросил у него прощения за нетактичность. Разумеется, всё сразу разрядилось, и мы опять стали друзьями. (Кстати, уже спустя несколько лет, когда я работал на Кубе, при посещении одной из частей РВМФ я случайно встретил Марино. Мы обрадовались, обнялись как старые добрые знакомые.) Этот случай послужил мне хорошим уроком на будущее. Я чётко уяснил, что с людьми надо вести себя уважительно, не допускать грубости, быть вежливым, выдержанным, даже если кто-то выводит тебя из себя – случайно либо намеренно. А таких случаев у меня в жизни было несколько.

Первая командировка

Радостную весть нам сообщили перед самым окончанием 3-го курса: всей языковой группой мы едем на годичную практику на Кубу. (Не могу сказать, что это было совершенно неожиданно для нас – отец нашего товарища В. Масоликова работал в отделе загранкадров Главного управления кадров /ГУК/, так что кое-какая информация просачивалась.) Это было что-то! Нам, молодым парням в возрасте 20-22 лет, впервые удастся побывать за границей в то время, когда с выездом туда (даже в социалистические страны) у советских людей были серьёзные проблемы. Началась подготовка. Нас вызывали на инструктаж начальники всех уровней: и в институте (от начальника курса майора Асташова И. А. до начальника политотдела и института), и в Министерстве обороны (в 10-м Главном управлении, в ГУКе), и в ЦК КПСС на Старой площади. Все разговоры, как правило, сводились к одному: чтобы мы там высоко несли звание советского гражданина; с местным населением, особенно девушками, в связь не вступали; машину по возвращении и не думали покупать и т.д. и т.п. Мы, естественно, делали вид, что очень внимательно слушаем, согласно кивали головами, обещали, что ни в коем разе… Хотя, если честно, не понимали, как можно работать в стране переводчиком, не вступая в контакт с местным населением. Кстати, дальнейшая жизнь подтвердила, что наши неокрепшие ещё умы были недалеки от истины. Но об этом позже. Затем на вещевом складе «десятки» (10-го ГУ) мы получили «гражданское обмундирование» в виде костюма тёмного цвета, пары белых рубашек, брючного ремня, галстука, чёрных полуботинок, двух пар носков, плаща и ещё какой-то мелочи. Причём нас предупредили, что всё это мы должны будем вернуть по окончании командировки, иначе с нас возьмут деньги. Замечу, что так оно и произошло: некоторые из нас не вернули кое-какие вещи, и их стоимость у нас вычли из курсантского жалованья с «учётом амортизации». То-то, мол, берегите государственное имущество!

Итак, в сентябре 1969 года наша языковая группа в полном составе (Владимир Масоликов, Валерий Нюнин, Анатолий Пануев, Анатолий Скрипченко, Александр Смышляев, Леонид Челюскин, Валерий Январёв и я) отправились за рубеж.

Вылетали из аэропорта «Шереметьево». После прохождения паспортных и таможенных формальностей попали в зал с магазинами «Duty Free», походили, поглазели, пооблизывались. Разумеется, никакой валюты у нас не было, да и рублей-то было негусто. Затем погрузились на Ил-62 и – в полёт. Маршрут в то время проходил с посадками в Алжире и Рабате (Марокко), далее – над океаном до Гаваны. Лететь в общей сложности пришлось где-то часов 17, так как каждая посадка отнимала более одного часа, но нам всё было интересно, хотя нас и не выпускали из транзитного зала. Кроме того, хотелось размяться: кресла в самолёте были максимально приближены друг к другу (видимо, чтобы забрать побольше пассажиров), поэтому коленки в течение всего полёта упирались в спинку стоящего впереди кресла, да и разложить своё удавалось не полностью. Как сейчас помню: билет наш стоил 450 рублей в один конец – немалые по тем временам деньги. Наконец – Гавана, Международный аэропорт «Ранчо Бойерос» имени Хосе Марти. Выходим из самолёта на трап – и буквально попадаем в парилку. Таково было первое впечатление, несмотря на раннее утро. Свою роль сыграли и добротные костюмы, выданные нам со склада для командировки. (Кстати, не знаю, правда это или нет, но как мне потом рассказывали, иностранные агенты на Кубе считали количество советских военных специалистов именно в аэропорту, «вычисляя» нас по однообразным тёмным костюмам.) Нас встречали, поэтому въездные формальности были быстро закончены, мы погрузились в ПАЗик, который быстренько покатил в город.

Полчаса спустя приехали в штаб Группы советских военных специалистов (ГСВС), находившийся в микрорайоне Коли (Kohly), район Марьянао. Это было двухэтажное здание белого цвета, поэтому все русские называли его «каса бланка» (дословно – белый дом). Как мы узнали потом, до революции этот район считался элитным, там жили богачи. Но после революции они в своём большинстве покинули остров, а в освободившиеся дома-виллы заселили старших кубинских офицеров, а также советских специалистов и советников. Нас принял старший референт-переводчик капитан И. Гарбузов, познакомился, вкратце рассказал об обстановке в стране, чем тут занимаются советские военные советники, какие задачи будем выполнять мы. Затем нас распределили по группам специалистов и расселили по общежитиям.

В первый же вечер мы решили пойти погулять и осмотреть окрестности. Всей группой пошли наобум, глазея по сторонам. Чувствовали себя если не колумбами, то, по крайней мере, разведчиками – всё было новое, чужое, неизведанное. Вслушивались в речь прохожих, говорящих с невероятной скоростью, и панически осознавали, что ничего не «сечём». Так и бродили кругами пару часов, в конце концов с ужасом поняв, что заблудились. Улицы в Гаване обозначены, в основном, не названиями, а номерами, указанными на маленьких столбиках на пересечениях дорог. Но никто из нас не удосужился посмотреть и запомнить, на какой же улице нас поселили. Что делать? Решили обратиться к местному жителю, спросив у него, где находится «каса бланка». Нам здорово повезло, потому что он, пошутив сначала, что Касабланка находится в Марокко, спросил: «Вы что, совьетикос, милитарес (советские военные)? Ну пойдёмте». И привёл нас к нашему штабу. Оказывается, мы были совсем недалеко. Вот такое приключение у нас произошло в первый же день на Кубе. Разумеется, и в последующие дни мы выходили гулять, расширяя радиус знакомства с Гаваной, достигнув в итоге её центра и сердца – улицы Рампа и набережной, которую называют Малекон. Это место можно сравнить с нашей улицей Горького (Тверской) или Пушкинской площадью: всегда многолюдно, море молодёжи, все друг с другом общаются, знакомятся, целуются, влюбляются под шум моря и т.п. Вокруг нас всегда собиралась толпа молодёжи, мы разговаривали, рассказывали о своей стране, жизни, беседовали на самые разные темы. Один раз, правда, произошёл досадный случай. У Толи Пануева был маленький транзисторный приёмник типа «Селга», который он брал с собой на прогулку. Как-то мы сидели на парапете набережной, болтали, слушали музыку. По обыкновению вокруг нас собрались несколько кубинцев, ребят и девушек. Один темнокожий паренёк попросил посмотреть радиоприёмник, и Толя дал. Не прошло и минуты, как этот негритёнок рванул в сторону и убежал с приёмником. Мы закричали, кинулись догонять – да куда там! Мы все были обескуражены – вот это братство, вот это друзья. Конечно, нас успокаивали, обещали вернуть и т.п., но радиоприёмник так и сгинул. Зато потом, когда у нас просили что-то посмотреть (а у нас практически у всех были, например, фотоаппараты), мы их из рук уже не выпускали. Да, интересно ещё было, когда мы бродили по улицам. После победы революции прошло всего десять лет, и раньше по этим улицам гуляли, как правило, американцы. Поэтому босоногая ребятня, не очень-то разбиравшаяся в географии, частенько принимала нас за янки. Разноцветная ватага бежала за нами гурьбой и на все лады кричала: «Дай жвачки! Дай жвачки!». Наивные дети: мы и сами-то её в то время ещё фактически не пробовали!

Расширялся и круг наших знакомых кубинцев – как на работе, так и вне её (вопреки строгим инструкциям). Памятен такой эпизод. Однажды с Володей Масоликовым мы были приглашены в одну семью на «праздник 15-летия» симпатичной мулатки Исабель. На Кубе и по сей день существует обычай особо отмечать день, когда девушке исполняется 15 лет (нечто вроде нашего 18-летия). Прихватив что-то в подарок, мы отправились по приглашению. Было просто интересно посмотреть, как у них празднуется это событие. Присутствовала в основном молодежь: никаких накрытых столов, все находятся во внутреннем дворике, пьют пиво из бутылок, беседуют, танцуют, веселятся. Родители где-то в сторонке, тоже балуются пивком. Закуски, по-моему, не было никакой. Вот такой контраст. Мы знали, конечно, что на Кубе действовала карточная система распределения продуктов, но всё же для нас это было сюрпризом. Тем не менее, мы тоже веселились и даже получили первые навыки в исполнении кубинских танцев. А с этой семьёй я потом дружил несколько лет, пока они не эмигрировали в США. На том их след и потерялся…

Рабочие будни переводчика

Но вернёмся к работе. Кто-то из нас был назначен в Управление тыла РВС, кто-то – в группу РВМФ, кто-то – в ПВО и ВВС, а мы с Володей Масоликовым попали в Военно-технический институт (ВТИ), готовящий специалистов среднего звена для всех родов войск, причём учились там юноши и девушки. В то время его начальником был Фернандо Весино Алегрет, впоследствии возглавивший Центральное политуправление РВС, а после выхода в отставку назначенный на пост министра высшего образования Кубы. Интересно, что ранее в этом величественном старинном здании находилось учебное заведение иезуитов – колледж «Вифлеем», где в своё время учился Фидель Кастро. Меня распределили на кафедру тактики, где в качестве советника работал полковник А. Шкарупа. Вначале всё шло хорошо, но потом что-то разладилось в наших отношениях – до сих пор не понимаю. Возможно, ему не очень нравилось, что вместо «полноценного» переводчика он получил «недоучившегося» курсанта-стажёра. И хотя я старался всё делать очень тщательно, точно переводить, аккуратно наносить на топографические карты обстановку (у меня это неплохо получалось – сказались навыки, полученные в стенах ВИИЯ) и т.д., он, по всей видимости, не доверял мне. Дело дошло до того, что, дав мне на перевод фрагменты из боевого устава роты или батальона, он затем требовал обратного перевода. Само собой разумеется, в этом случае не могло быть полного совпадения, иначе это был бы подстрочник, искажавший истинное содержание. Не понимая сути смыслового перевода, он считал, что я неправильно перевожу, и высказывал мне свои претензии. Чтобы сгладить эти неприятности, я даже заучивал наизусть целые страницы устава, чтобы «адекватно перевести» их с испанского. Глупость какая-то…

В итоге у меня возникла к нему такая антипатия, что я не мог даже переводить его, горло просто перехватывало. Всё нутро моё протестовало – это было в корне неправильно, шло вразрез с установками и знаниями, полученными в институте, и я не выдержал, рассказав всё старшему переводчику группы специалистов при ВТИ капитану В. Денисовичу, который здорово помог мне. Понимая, что конфликт надо погасить «в зародыше», он по согласованию со старшим группы перевёл меня к другому специалисту на кафедру летательных аппаратов – и далее всё пошло как по маслу.

Занятия в лаборатории аэродинамики летательных аппаратов (ВТИ)

Надо сказать, что больше никогда в жизни у меня не было подобных ситуаций. Возможно, мне просто везло, но все специалисты, в том числе начальники с большими звёздами, всегда с уважением относились ко мне как переводчику и человеку. Впрочем, один раз мне пришлось «нахамить» старшему по званию. Случилось это, когда в 1975 г. на Кубу приехал новый военный атташе Гиви Орджоникидзе. Племянник того самого знаменитого наркома… Мне пришлось переводить на его первой встрече с Раулем Кастро, где также присутствовали начальник ГШ Сенен Касас и мой генерал И. Н. Вербитский. Гиви со свойственным ему раздутым самомнением сразу же начал учить Рауля «уму-разуму», давать советы по разным вопросам и т.п. Рауль сначала отшучивался, а потом, видимо, ему это надоело и он начал реагировать достаточно жёстко. Я переводил так, как есть (к тому времени я был уже опытным переводчиком и хорошо знал словарный запас министра РВС), но Гиви, который, по всей видимости, считал себя знатоком испанского языка (он учил его, вероятно, в Военной академии Советской Армии), всё время перебивал меня, утверждая, что я перевожу неправильно, давал свои варианты. Меня это здорово «достало», и я, старший лейтенант, при всех попросил подполковника не мешать мне работать. Разумеется, это было явное нарушение субординации и такта, но, к чести присутствующих, все поняли правильно мою резкость. Гиви, метнув на меня уничтожающий взгляд, «заткнулся», и беседа плавно подошла к завершению. Когда вышли, мой генерал заметил, что Гиви здесь долго не проработает. Так и произошло на самом деле: буквально через пару лет его заменили. Если не ошибаюсь, направили его в Болгарию…

Да, в ВТИ мы встретили, можно сказать, своего однокашника. Дело в том, что когда мы были ещё на первом курсе, в нашем институте на годичных курсах военных переводчиков учились кубинцы.

Иносенте Олива с семьёй

Общаться с ними мы стеснялись, потому что практически не знали испанского языка, да и некогда было, ведь всё время занимались. Так, иногда лишь по выходным виделись на волейбольной площадке во дворе института. Но парой слов удавалось-таки перекинуться, познакомиться. В конце учебного года они уехали. Вот с одним из них – Иносенте Олива – мы и встретились в ВТИ, где он трудился в бюро переводов. Курьёзно, что ему очень нравилось, когда его называли по-русски Кеша (по аналогии: Иносенте – Инокентий – Кеша). Видимо, ещё во время учёбы у нас так к нему обращались старшекурсники. Он неоднократно приглашал к себе в гости, бывал и у нас в общежитии.

Забегая вперёд, скажу, что эта группа кубинцев очень прилично выучила русский язык. Наш родной ВИИЯ и здесь не подкачал! Для подтверждения упомяну ещё двоих ребят из этой группы, с которыми я встретился позже и поддерживал дружеские отношения (в Гаване и в Москве) – Хесус Ренсоли и Феликс Фаррай. Они работали несколько лет в Посольстве Кубы в СССР, потом один (Феликс) занимал ответственные должности в Управлении внешних сношений Министерства РВС, а другой (Хесус) трудился в секретариате ЦК Компартии Кубы, был личным переводчиком Рауля и Фиделя Кастро (к сожалению, впоследствии он стал перебежчиком и попросил убежища в США).

Активно участвовали советские специалисты и в общественной жизни ВТИ.

Банкет по случаю празднования годовщины СА и ВМФ

Нас приглашали на все общие мероприятия, вместе мы отмечали кубинские и советские праздники и памятные даты, для нас устраивали экскурсии по Гаване и за её пределами (так, запомнилась поездка на Плайя-Хирон, где в апреле 1961 г. пытались высадиться иностранные наёмники, а также посещение так называемой индейской деревни в Гуама); каждое воскресенье кубинские автобусы возили всех с семьями на пляж – городской либо загородный, по желанию.

 Торжественное открытие бюста В. И. Ленина на территории ВТИ

Сафра и другие мероприятия

Наиболее памятным событием для меня стало участие в сафре – рубке сахарного тростника. В 1970 году руководство Кубы поставило цель произвести рекордное количество сахара – 10 миллионов тонн, поскольку это был основной продукт экспорта и источник валюты. Вся страна взялась за мачете, и политотдел ГСВС тоже не остался в стороне, приняв решение, что каждый советник, специалист и переводчик должен безвозмездно отработать на сафре 2 недели в качестве интернациональной помощи. В апреле вместе с курсантами ВТИ мы с Володей Масоликовым и другими специалистами выехали в полевой лагерь, находившийся в соседней провинции Матансас на плантации сахарного завода «Куба Либре». Скажу честно: тяжелее работы я не встречал. Жили мы в дощатых бараках, вставали в 5 часов утра, выпивали по чашке горячего шоколада с галетами, наливали себе по глиняному кувшину воды и отправлялись рубить сахарный тростник. Солнце только начинало вставать и ещё не было столь горяче-обжигающим. Работать приходилось в плотной одежде, высоких ботинках, соломенной шляпе, сетчатых очках и рукавицах (всё это нам выдали), потому что листья тростника имеют мелкие шипы, которые могут врезаться в тело или глаза, вызывая раздражение и даже воспаление кожи. Солнце обжигает, и единственная тень – от шляпы. Пот течёт непрерывно, заливая глаза, вся спина мокрая, но пить воду надо постоянно, иначе будет обезвоживание (для этого и нужен был кувшин). Конечно, рубщики мы были аховые, и даже наши передовики давали не более половины нормы профессионального мачетеро. И тем не менее, все мы, как заправские кавалеристы, махали своими саблями-мачете, невзирая на усталость (рука просто «отсыхала»). В 11 объявлялся перерыв на 4 часа, чтобы переждать самую жару. Мы с трудом добирались до своих бараков, без аппетита быстренько поглощали приготовленный обед (предварительно «приняв на грудь» сто граммов заблаговременно припасённого рома, иначе еда просто не лезла в глотку) и заваливались на койки. В 15 часов все поднимались, и вновь продолжался «бой»… Курсанты после работы еще собирались на «пятачке», даже танцевали, кажется, но у нас сил уже не было. Достаточно сказать, что за две недели я сбросил 10 килограммов веса. Вот куда надо отправлять людей, мечтающих похудеть! В качестве «трофея» я оставил себе на память мачете, которым рубил тростник и который храню по сей день.

Должен заметить, что вожделенные 10 миллионов сахара кубинцы так и не получили. Фидель честно признал поражение перед всем народом, проанализировал причины неудач и сделал выводы, что надо обновлять оборудование сахарных заводов и активно механизировать сам процесс уборки тростника. Если не ошибаюсь, сразу после этого было принято решение о строительстве на Кубе в г. Ольгине завода для серийного выпуска тростниково-уборочных комбайнов, разработанных несколько ранее Люберецким заводом имени Ухтомского по личной просьбе Фиделя, а советские специалисты приступили к модернизации сахарных заводов, построенных ещё в колониальные времена и доставшихся в наследство революционному правительству.

На рубке сахарного тростника (я – в центре, слева – В. Масоликов)

Доводилось нам участвовать и в мероприятиях Посольства СССР на Кубе. Как-то нас попросили помочь в организации приёма по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и, как самым молодым, предложили поработать барменами, на что мы, естественно, с охотой согласились – как-никак, а всё-таки развлечение. В целях экономии всё угощение готовили жёны посольских работников. Нас быстренько проинструктировали, как делать наиболее популярные ромовые коктейли типа «Куба либре», «хайбол», «мохито» и другие. На лужайке дома приёмов посольства были сооружены длинные столы, которые ломились от обилия закусок, а мы стояли за импровизированными стойками, наливали всем желающим вино и водку, смешивали коктейли. Гостей, как всегда, было очень много, так что без дела мы не скучали. Тем не менее, и сами не упускали возможность пропустить по стаканчику. Как говорится, и этот опыт не пропал даром – до сих пор моим любимым напитком остаются коктейли на основе рома, которыми я периодически балую себя и друзей вот уже на протяжении многих лет.

Незабываемым для нас событием стал визит на Кубу в ноябре 1969 г. Министра обороны СССР Маршала Советского Союза А. А. Гречко. Нас, разумеется, и близко не подпускали к делегации, но предупредили, чтобы мы были в готовности «на всякий случай». С гостями работали наши самые опытные переводчики, а с А. А. Гречко – переводчик Главного военного советника капитан В. Пилипенко, выпускник ВИИЯ. Как мы все им завидовали! Самого министра нам удалось увидеть «вживую» только раз, когда он выступал перед всеми советскими специалистами и военнослужащими в Учебном центре № 12 (так тогда для секретности называлась наша мотострелковая бригада, дислоцированная недалеко от Гаваны).

Во время визита на Кубу А. А. Гречко. На заднем сиденье – переводчик В. Пилипенко.

Один день в неделю в ГСВС отводился на политические занятия, совещания и профессиональную подготовку. После общих мероприятий в клубе старший референт-переводчик собирал переводчиков всех групп на занятия. Обычно кто-то делал доклад на переводческую тематику, другой давал специфические термины по тому или иному разделу военного перевода (роду войск), а мы сидели и записывали. Разбирались наиболее сложные случаи, давались советы. Всё это здорово помогало нам в профессиональном становлении. Словарик этот сослужил мне хорошую службу, когда после окончания института я вновь поехал работать на Кубу.

Возвращение на родину

Время пролетело быстро, подошёл к концу срок командировки, и в июне 1970 года мы вернулись в Москву, привезя с собой кучу кубинских сувениров, главным образом раковин всех цветов и размеров, кораллов, а также чучел крокодилов. Чувствовали себя «зубрами перевода». На самом-то деле мы, конечно, здорово подучили и усовершенствовали свой испанский язык, но до настоящих переводчиков нам ещё было далеко. Отгуляв положенный отпуск, вновь принялись за учёбу, правда, уже на другом курсе, поскольку от своего отстали на год. Нашим новым начальником стал подполковник Столяров С. И. Мы получили право жить дома, меня назначили старшиной курса. В середине 4-го курса я женился, и нам выделили отдельную комнату с эркером в институтском общежитии на Волочаевской улице, которую все мы шутливо звали «Хилтон».

Учёба приближалась к концу – и вот мы уже лейтенанты. ВИИЯ я закончил с красным дипломом. Первыми, как водилось, меня «взяли в оборот» кадровики из КГБ и после бесед даже направили на медкомиссию в свою поликлинику в Варсонофьевском переулке. Пройдя успешно ряд врачей, я «споткнулся» на окулисте: и тут меня подвела пресловутая стружка. Потом были представители ГРУ, других организаций. В результате попал в распоряжение 10-го Главного управления МО СССР (международное военное сотрудничество) и был откомандирован на Кубу.

Вновь на Кубе

И вот я вновь на Кубе, где мне всё уже знакомо и близко. Меня сразу назначили работать с советником начальника управления химзащиты ГШ, спустя пару месяцев перевели в управление вооружения, потом в управление танков и транспорта и, наконец, в оперативное управление. Честно говоря, вначале я не понимал истинной причины такой чехарды и лишь потом понял дальний прицел наших кадровиков, когда в 1973 г. меня назначили переводчиком Главного военного советника – в то время это был генерал-лейтенант Дмитрий Андреевич Крутских (1970-1974).

На церемонии смены Главных военных советников. Слева направо: И. Н. Вербитский, Сенен Касас, я, Д. А. Крутских

С ним я проработал немногим более года, затем его сменил генерал-лейтенант Иван Никифорович Вербитский (1974-1976), с которым я также работал ещё год вплоть до окончания моей командировки и возвращения домой. Стоит ли говорить, что для меня, молодого специалиста, это была очень высокая оценка, но и ответственность тоже высокая, потому что приходилось общаться и переводить беседы с высшим руководством вооружённых сил и страны, в том числе с Раулем и Фиделем Кастро. По некоторым беседам приходилось составлять подробный отчет для ГВС, который отправлял его в соответствующие инстанции в СССР. Иногда через меня проходили такие документы, которые даже не разрешали печатать на машинке: я переводил их, написав на листочке от руки, и в таком виде передавал лично Фиделю. Надо сказать, Команданте на деле оказался достаточно осторожным (а может быть, мудрым?) человеком. Поясню на одном эпизоде. Как-то раз мы приехали с моим шефом и послом (Н. П. Толубеев) передать ему просьбу советского руководства о размещении на острове новых средств загоризонтного обнаружения ракетных пусков с территории США. Посол сразу начал «обрабатывать» Фиделя, торопя его с ответом, выясняя, что он думает по этому поводу и т.д. Оно и понятно: как говорится, Родина ждёт… Прочтя бумажку, Фидель хитро посмотрел на него и сказал, что перевод неплохой, всё понятно, но вот почерк, то есть буквы, слишком округлые, не очень похожи на кубинские. Больше не сказал ничего и уехал, оставив посла в полном замешательстве. Не исключено, что Команданте не захотел принимать такое решение единолично, поехал посоветоваться. Однако через несколько дней, как я узнал, этот вопрос был решён положительно.

Слева направо: Д. А. Крутских, Фидель Кастро, я, Рауль Кастро, Ф. Весино Алегрет

Надо подчеркнуть, что как Д. А. Крутских, так и И. Н. Вербитский очень хорошо, по-отечески относились ко мне, иногда даже прощая мелкие упущения, за что я им безгранично благодарен. А с Дмитрием Андреевичем и его женой Екатериной Ивановной мы сохранили тёплые отношения и в Москве вплоть до его кончины, периодически встречались, даже выезжали в мою деревню за грибами.

Не думай о секундах свысока…

Были у меня, естественно, такие случаи и ситуации, которые врезались в память на всю жизнь. Однажды на заре своей переводческой карьеры, только начав работать с ГВС, в году этак 1973-м я чуть не сбил наш самолёт-разведчик (это, конечно, образно говоря). А дело было так. Наши самолёты стратегической авиации ТУ-95, которые совершали полёты вдоль побережья США, для отдыха экипажей и дозаправки обычно садились на Кубе. И вот из Москвы пришел запрос на посадку такого самолёта (надо сказать, что разрешение давал лично Фидель Кастро как Главком). Я перевёл в спецтетради на испанский, отпечатал, засекретил и отвёз в кубинский Генштаб. А когда вернулся, почему-то решил посмотреть черновик («шестое» чувство?). И, о боже, волосы встали дыбом! Я неправильно указал время: в шифровке было дано московское время, я его пересчитал, но упустил из виду этот проклятый «декретный» час (что двигали туда-сюда дважды в год). Получалось, что самолёт войдёт в воздушное пространство Кубы на час раньше, чем реально заявлено, да ещё со стороны США. Представляете!? Он же не отвечает на сигнал «свой – чужой». Запросто могли пустить ракету, да ещё, по закону подлости, попасть. Сбили же кубинцы в своё время американский самолёт-шпион У-2. Всё, думаю, хана мне. Погоны сорвут, под трибунал и всё такое прочее. А ведь как прекрасно карьера начиналась… Что делать? Выбрав из двух зол меньшее, решил идти «сдаваться». Не успел. Слава богу, спустя буквально несколько минут пришла новая радиограмма с изменением полётного плана. Ну, прям, точно по армейской мудрости: не спеши исполнить приказ, ибо придёт его отмена… На этот раз я уж сработал точно. Никто ничего и не узнал, но урок не прошёл даром — с тех пор я проверял и проверяю тексты, особенно где есть какие-то цифры, не по одному разу.

Смягчил малость, называется…

Из кубинского руководства особо доверительные отношения у меня сложились с начальником ГШ РВС дивизионным генералом Сененом Касас Регейро (ныне покойным), который полностью мне доверял как переводчику и человеку, иногда приглашал с семьёй (кстати, в 1973 г. у меня родился в Гаване сын, которого я назвал Александром в честь военного псевдонима Фиделя) к себе в дом или на дачу в местечке Варадеро, а перед отъездом в СССР распорядился организовать мне с семьёй недельную поездку с посещением всех основных достопримечательностей острова, выделив для этой цели свой самолёт. Надо отметить, что наши дружеские отношения и встречи с Сененом и его семьёй продолжились и в СССР, куда он прибыл для учёбы в 1975-76 гг. в Академии ГШ.

Награждение кубинской медалью «Воин-интернационалист». Справа налево: старший референт-переводчик капитан II ранга А. Свиридов, начальник ГШ РВС Сенен Касас и я

Памятным событием для меня стал визит в январе-феврале 1974 г. на Кубу Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Я присутствовал на многих официальных мероприятиях и приёмах, видел вблизи высших руководителей обоих государств. Разумеется, в делегации были собственные переводчики. В частности, у Л. И. Брежнева – Олег Дарусенков, работавший тогда завсектором Кубы в ЦК КПСС, а впоследствии – послом в ряде стран.

 

Митинг на Площади Революции в Гаване по случаю визита на Кубу Л. И. Брежнева

На всю жизнь врезался мне в память такой курьёзный случай. Во время своего визита Л. И. Брежнев пообещал руководству страны и лично Ф. Кастро безвозмездно поставить на Кубу самые современные на тот момент самолёты-истребители и танки для модернизации Революционных вооружённых сил (РВС). Кубинцы с огромным энтузиазмом восприняли этот подарок, ведь ни у одной латиноамериканской страны не было столь совершенного вооружения. В Министерстве РВС с помощью советских специалистов сразу начали прорабатывать организационно-штатную структуру, планы размещения новых подразделений. Всё шло нормально, подходили сроки поступления техники.

И вдруг из нашего ГШ для передачи кубинской стороне приходит телеграмма, в которой говорится, что с самолётами всё в порядке, а вот танки поставить возможности нет. Прочитав её, ГВС изменился в лице, да и мне тоже не по себе стало. Сразу представили себе реакцию кубинцев. Это же не рядовой товарищ пообещал ‒ такими словами и на таком уровне не бросаются!

Но делать нечего. Начал переводить. И уж до того мне жалко кубинцев стало, что я решил несколько «смягчить» категоричную формулировку, добавив от себя слова «в настоящее время». Получилось примерно так: «В настоящее время поставить танки не представляется возможным». Отпечатал перевод и вместе с ГВС поехал к начальнику кубинского ГШ (в то время эту должность занимал Сенен Касас Регейро). Его реакция была предсказуемой: прочитав текст, он как-то взъерошился и, попросив нас подождать в его кабинете, чуть ли не бегом бросился к министру РВС Раулю Кастро (его кабинет был этажом ниже). Вернулся через несколько минут и показал нам наше письмо. Меня сразу бросило в жар. Рукой Рауля были подчёркнуты МОИ слова «в настоящее время» и сбоку написано: «А когда?». Пришлось выкручиваться, объясняя ГВС, что министр интересуется, когда же все-таки может быть поставлена техника и проч. ГВС стал успокаивать НГШ, говоря, что это какое-то недоразумение, что он немедленно пошлёт запрос и всё разъяснится.

Собственно, так оно и произошло. Было это, действительно, недоразумением, несогласованностью действий наших военных и правительственных структур. Через пару дней пришла новая телеграмма, в которой указывались точные сроки поставки самолётов и танков. Уже с лёгким сердцем поехал передавать её НГШ. Однако, словно заноза, сидела в голове мысль о своей самодеятельности – не хотелось, чтобы о ней узнали, ведь по головке не погладили бы. Как я уже говорил, у меня были очень хорошие личные отношения с Сененом, поэтому, когда я попросил его вернуть мне прежний листочек с текстом, он посмеялся и без проблем отдал его мне. Вернувшись в свой кабинет, я незамедлительно сжёг эту страничку. Больше я себе таких импровизаций с официальными текстами не позволял.

Минута славы

По роду своей работы нередко мне приходилось встречать, сопровождать и провожать различные делегации, в состав которых входили знаменитые люди. В частности, мне посчастливилось общаться с некоторыми советскими космонавтами, прибывшими на Кубу для отдыха, переводить известного советского писателя С. В. Михалкова, дважды Героя Советского Союза Д. А. Драгунского, видеть многих артистов и других замечательных людей.

Слева направо: начальник ГШ РВС Сенен Касас, Д. А. Драгунский и я

Не могу не упомянуть ещё одно весьма значимое и исключительно приятное для меня событие. Как-то в 1975 г. я осуществлял перевод на одной очень важной встрече, посвящённой предстоящему участию кубинского контингента в войне в Анголе, с присутствием Фиделя и Рауля Кастро, больших чинов из СССР, Главных военных советников на Кубе и в Анголе, а также никарагуанских товарищей. И в тот день у меня всё шло как по маслу, что называется, от зубов отскакивало – был в ударе. Хотя беседа шла за круглым столом и касалась она не только военных вопросов, причём иногда говорили несколько человек одновременно, переводил точно и чуть ли не синхронно, да еще с местным колоритом. По окончании встречи (а длилась она не один час) Фидель Кастро поднялся со своего места, подошёл ко мне, пожал руку и стал благодарить за отличный перевод.

 Перевожу выступление Д. А. Крутских на митинге в Гаване

Присутствующие уставились на меня и ждут, когда же я переведу сказанное им. А меня «заклинило» – не могу о себе хвалебные слова перевести, покраснел и молчу. Фидель мгновенно всё понял, подозвал своего кубинского переводчика, сидевшего тут же на подстраховке, и тот перевёл сказанное.

Как сейчас перед глазами: лица наших генералов вытянулись. Какой-то там старлей и Фидель!! Но я, разумеется, был на Олимпе! Кстати, эту благодарность Фиделя мне впоследствии занесли в личное дело.

Притяжение Кубы

Проработав несколько лет после возвращения с Кубы в разных учреждениях и заведениях в России, я обратился в ГУК с просьбой послать меня переводчиком куда-нибудь за рубеж. Просьбу уважили, и я вновь отправился на Кубу. По прибытии в Гавану меня прикрепили к советнику начальника Центрального политического управления РВС генерал-майору Федорову П. П., с которым я проработал практически год до его отъезда. После этого меня перевели в бюро переводов ГСВС, а вскоре назначили переводчиком ГВС, должность которого занимал тогда генерал-полковник Алексей Николаевич Зайцев (1985-1990 гг.). Опять началась знакомая мне и увлекательная работа.

На учениях кубинских РВС. Справа налево: военный атташе п-к Шевченко, ген.-полк. Зайцев А. Н. и я

Хотелось бы ещё упомянуть, что, находясь в бюро переводов, я частенько летал борт-переводчиком в разные уголки острова на нашем самолёте Ил-14, что помогло мне изучить правила авиационного радиообмена. До сих пор помню его позывной: FAR 1202. Естественно, все полёты этого самолёта американцы отслеживали, и иногда даже выходили на связь.

В этот период запомнился такой интересный случай, связанный с антиалкогольной кампанией 1985-87 гг. Произошло это на приёме в нашем посольстве по случаю годовщины Октябрьской революции. Кубинцы, да и прочие гости – представители других посольств давно привыкли к советскому хлебосольству, знали, что на наших приёмах можно было хорошо выпить и закусить. Но уже вступил в действие Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения», поэтому на столах вместо вина и водки стояли кувшины с квасом (кажется, сделанным из кожуры ананасов), который наготовили посольские женщины. Все присутствующие ходили с кислыми физиономиями – праздник явно не получался. На приём приехали Фидель и Рауль Кастро, которых пригласили в отдельное помещение для руководства, где на столах тоже стоял квас. Пообщавшись некоторое время с присутствующими, Фидель уехал. Тогда Рауль, никогда не чуравшийся выпивки и предпочитавший водку, как он сам неоднократно в шутку говорил, «по идеологическим соображениям», демонстративно откинул скатерть, заглянул под стол и громко заявил: мол, хватит уже, где вы водку прячете, старший брат уехал, так что пора и выпить. Послу ничего не оставалось, как распорядиться, чтобы принесли спиртное. И празднование пошло своим проторенным путём…

Ещё одно яркое воспоминание. 26 апреля 1986 г. произошла авария на Чернобыльской АЭС. Разумеется, поначалу мы и не слыхивали об этом. Но вечером нам позвонил начальник ГШ РВС (в то время это был дивизионный генерал Улисес Росалес дель Торо) и попросил срочно приехать к нему. Начал выяснять, что там произошло, поскольку весь мир уже «гудел», однако ни мой начальник, ни я ничего не знали. Стали выкручиваться, как могли, а потом срочно поехали к нашему послу за информацией. Впрочем, у него тоже сведения были весьма скудные, так как правительство СССР пыталось скрыть этот факт. Никто и не мог на тот момент представить себе последствия катастрофы.

Вернувшись в Москву по окончании командировки, я был приглашён начальником кафедры романских языков Военного Краснознамённого института Министерства обороны СССР (так тогда стал называться ВИИЯ) полковником Мельцевым И. Ф. работать на кафедре старшим преподавателем (к тому времени я уже имел звание «подполковник», которое получил на Кубе). Так я вернулся в стены альма-матер.

На занятиях в лингафонном классе ВИИЯ

Имея уже определённый преподавательский опыт (ранее я преподавал в течение 5 лет на военной кафедре МГИМО МИД СССР), я быстро адаптировался к требованиям ввуза, тем более что на кафедре трудились мои старые знакомые выпускники ВИИЯ, которые всегда помогали советом и делом. Неоднократно в составе госкомиссии принимал экзамены в гражданских вузах столицы, где готовились военные переводчики, в том числе МГИМО, МГУ, МГПИИЯ.

Кроме того, часто выделялся в качестве переводчика для работы с военными делегациями. В тот период мне особенно запомнились встречи с начальником ГШ ВС СССР Маршалом Советского Союза С. Ф. Ахромеевым, а также с министром обороны СССР Маршалом Советского Союза Д. Т. Язовым.

Сопровождение командующего ПВО и ВВС Кубы дивизионного генерала Хулио Касас Регейро, ставшего впоследствии Министром РВС (аэродром Кубинка)

 

 

 

 

 

Эпилог

Вот так и пролетели незаметно, пожалуй, наиболее яркие годы моей жизни. Разумеется, я служил и работал во многих других организациях и учреждениях, встречался со знаменитыми и просто интересными людьми в России и за рубежом, обеспечивал их работу, достойно выполняя свои обязанности. Но одну особенность я подметил совершенно точно: всякий раз, когда перед работой с делегациями различного уровня ответственные товарищи (особенно военные) озабоченно спрашивали меня, где я учил иностранный язык, а я отвечал – ВИИЯ, напряжение на их лицах исчезало и они облегчённо вздыхали. А это дорогого стоит!

Морозов Евгений Львович, полковник в отставке, выпускник 1972 г. факультета западных языков ВИИЯ.

 

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.