Добрин Владимир Юрьевич, окончил Военный институт иностранных языков, член Союза писателей России, победитель Большого литературного конкурса «Преодоление-2020» в номинации «Гранатовый браслет» (проза), автор приключенческих романов, опубликованных в издательстве «ЭКСМО» под псевдонимом Владимир Остожин, автор повестей, рассказов и очерков, опубликованных в журнале «Вокруг света», в «Литературной газете», «Независимой газете» и других изданиях под своей фамилией, участник телепрограмм об Африке на канале «Россия» и РЕН-ТВ.
Владимир ДОБРИН
Смертельно вкусный перец (Рассказ опубликован в «Независимой газете»)
История эта произошла в Африке лет сорок назад. Самолёт «АН-26», принадлежавший президенту Республики Конго, но управляемый советским экипажем, регулярно летал на север страны, доставляя туда продовольствие и оборудование. Маршрут его пролегал вдоль русла реки Убанги и заканчивался в таких диких и непроходимых местах, что там, по утверждению аборигенов, сохранились даже динозавры. И один из них якобы до сих пор обитает в тамошнем озере Теле.
Местные рыбаки ежедневно плавали в своих долблёнках по уникальному водоёму, ничуть не опасаясь огромного чудища, но, увидев над собой снижающийся «Ан-26», в ужасе приседали и закрывали голову руками.
Большой двухмоторный самолёт приходилось сажать на узенькую взлётную полосу, окружённую высокими тропическими деревьями. После приземления его сразу окружали аборигены. Они что-то лопотали наперебой, то и дело повторяя: «Ндоки амэндэле, ндоки амэндэле», и однажды один из них пояснил, что первое слово означает «птица», второе — «белая обезьяна», а всё вместе — «самолёт». Так это или не так, в любом случае советские интернационалисты на них не обижались. И даже напротив, одаривали их сувенирами.
Пока шла разгрузка, экипаж обедал в местном общепите — обычной тростниковой хижине с вывеской «ресторан» на входе. Внутри – грубо сколоченные столы и табуретки из настоящего красного дерева. Другого подходящего материала в окрестностях не было. Разве что ещё более драгоценное чёрное дерево.
Ресторанное меню включало в себя лишь то, что можно было поймать поблизости, и всё же поражало разнообразием и даже изысканностью. Здесь можно было отведать копчёного удава, жаркое из крокодила, шашлык из обезьяны, рагу из речной черепахи, паштет из жареных термитов и муравьёв, а также вершину кулинарного искусства – летающих собак, запечённых в листьях баобаба. Днём эти собаки висят вниз головой на деревьях, словно созревшие плоды, и местные жители сбивают их палками или камешками из рогатки.
Африканская кухня очень разнообразна и нередко таинственна, поскольку формировалась под сильным влиянием местных верований. Каждое кушанье не только банально набивает желудок, но и имеет свой особый, сакральный смысл. К примеру, живший по соседству император Бокасса съел единственного в своей стране профессора математики. Властителю плохо давалась эта наука, и он решил освоить её таким вот нехитрым способом.
В тростниковом «ресторане» угощали тушёными пальмовыми мокрицами под пикантным соусом или в собственном соку. Из наших, российских, ничего путного не приготовишь по причине их мелкости и малочисленности, а эти — крупные, с черепашонка, вполне годятся для сытного блюда.
Наши авиаторы опасались, что от такого рациона в их животах, помимо кишечной флоры, заведётся ещё и фауна, а потому не забывали о дезинфекции. Любимым средством для этого была водка, но перед полётом пить нельзя, и тут на помощь приходил сверхострый африканский перец пилИ-пилИ. В сравнении с ним слезоточивая русская горчица казалась повидлом, и обращаться с этим чудом природы следовало очень осторожно.
Перед обедом россияне желали друг другу приятного гепатита (чёрный юмор там в ходу), и с удовольствием набрасывались на угощения. Пока они трепезничали, местные жители, с разрешения властей, грузили в самолёт разнообразную дикую живность, предназначенную для зоопарков и лучших ресторанов мира. Змей и удавов отправляли в мешках, леопардов и крокодилов — в клетках, менее опасных животных просто связывали. Вокруг стоял невообразимый гам, человеческие крики мешались со звериными, и к концу погрузки самолёт становился похож на летающий Ноев ковчег.
Проблем с его «пассажирами» хватало. Однажды во время полёта из мешка расползлись змеи. Торговцы ловили их по всему самолёту, уверяя всех, что в это время года они не очень ядовитые. Ползучих гадов обнаруживали потом в самых неожиданных местах, что вносило нервозность в работу экипажа.
В другой раз крокодил разворотил клетку и принялся бегать по грузовому отсеку. Оказалось, что он умеет даже прыгать, а уж как от него прыгали люди, не передать!
Крупный шимпанзе, которого считали ручным и потому не связали перед полётом, в воздухе обезумел, ворвался в пилотскую кабину и уже начал было хвататься за штурвал. Возможно, он хотел повернуть самолёт назад, в родные джунгли, но африканцам всё же удалось скрутить «пирата». Однако всё это были мелочи в сравнении с тем, что пришлось пережить экипажу однажды.
Находясь в очередной раз в тех краях и гуляя вблизи аэродрома, они набрели на кустарник, усыпанный стручками того самого сверхжгучего перца пилИ-пилИ. И хотя он продавался на любом рынке и стоил недорого, авиаторы очень обрадовались находке, потому что в пересчёте на рубли всё казалось дорого. А здесь этого добра можно было набрать на много лет вперёд.
Но, как назло, ни у кого не оказалось с собой ни сумки, ни пакета, а до вылета оставалось совсем мало времени. Выручили лётные комбинезоны с многочисленными, вместительными карманами.
Счастливые и очень довольные собой, словно средневековые купцы, возвращавшиеся из Индии с бесценным грузом, они спешили к аэродрому. День выдался особенно жаркий, и по дороге все успели изрядно вспотеть.
Первым в полёте зачесался штурман. За ним — второй пилот. «Неужто заразу подцепили? — с беспокойством спрашивали они друг друга, почёсываясь, как обезьяны, обеими руками. – Может, аллергия? Съели что-нибудь в этом «ресторане»?»
Через минуту чесались все, но облегчения это не приносило. Напротив, становилось ещё хуже. И тут до них дошло: обильный пот, пропитавший комбинезоны, быстро насыщался перцем, лежавшим во всех карманах от груди до щиколоток. Это отвлекало от управления самолётом, и они, включив автопилот, принялись спешно выбрасывать пили-пили на пол.
Однако, это не помогло. Зуд усиливался, распространяясь по всему телу и доводя до бешенства. Члены экипажа остервенело чесались, запустив руки под одежду, а когда жжение стало невыносимым, они заметались по самолёту, срывая с себя обжигающую одежду, подобно жене аргонавта Ясона. Но поздно! Все они, от шеи до пяток, были под соусом пили-пили, а для наружного употребления он оказался противопоказан.
Даже если бы самолёт в тот момент падал, экипаж вряд ли смог бы что-то предпринять. На их счастье, в пассажирском отсеке обнаружились бутылки с минералкой — ей-то экипаж и смыл с себя дьявольскую приправу.
Коже стало чуть легче, но возникла другая, ещё более острая, во всех смыслах, проблема. Сочные стручки пили-пили, выброшенные из карманов и устилавшие пол кабины, были подавлены ботинками, воздух наполнился перцовыми парами, и теперь экипаж не только чесался, но и заливался слезами. Не помогала ни открытая форточка, ни распахнатуя настежь дверь кабины.
Теперь и автопилот не мог их выручить: самолёт прибыл на место, и нужно было садиться в ручном режиме, причём, срочно, потому что топливо заканчивалось. А когда глаза разъедает перец, это не так легко. К тому же, аэродром был незнакомый и не оснащённый радиомаяками. Ситуация складывалась аховая: слёзы лились ручьями, а после всего пережитого сказывалось и нервное напряжение. Но делать было нечего, и самолёт пошёл на посадку.
Когда он уже был на глиссаде и вот-вот должен был коснуться земли, лётчики, протерев глаза, увидели, что под ними в обе стороны катят грузовики, легковушки и мотоциклы, явно не имеющие отношения к аэродромным службам. Оказалось, они пытаются сесть на шоссе, хотя только что видели здесь аэродром.
Командир экипажа хотел уже дать по газам и уйти на второй круг, как вновь разглядел рядом взлётно-посадочную полосу, на которую ещё можно было зайти. Он сделал лихой вираж и вывел самолёт точно на ВПП.
Встречавшие их африканцы были в восторге. По их словам, здесь ещё никто никогда не садился так красиво. А когда они поинтересовались, почему экипаж плачет, те смущённо ответили:
— От счастья…
Прерванный полёт (Рассказ опубликован в «Независимой газете» и в «Литературной газете»)
Молодой переводчик Андрюша трудился на авиабазе в Сахаре, помогая алжирцам осваивать советскую авиационную технику. В тех краях всё ему было интересно, но ничто так не восхищало юношу, как тренировочные полёты истребителей.
Это было настоящее, высококлассное авиашоу, особенно, когда летали наши. Алжирское начальство запрещало своим пилотам лихачить в воздухе, а вот советские, на правах инструкторов, изгалялись в африканской пустыне как могли, демонстрируя блестящее мастерство и неуёмный национальный характер.
Серебристые «миги» резвились в голубом небе, словно рыбки в прозрачной воде, и наблюдавшие за ними алжирские лётчики восторженно цокали языком и аплодировали. В такие моменты Андрей отчётливо представлял себя на месте пилотов, управлявших этими совершенными машинами. За полгода переводческой работы он выучил теорию пилотирования наизусть, и сейчас ему нестерпимо хотелось применить свои знания на практике. Он был уверен, что у него получится не хуже, чем у других, может, даже лучше.
Андрей всё чаще подумывал о поступлении в лётное училище, чтобы каждый день заниматься любимым делом, стать асом и удивлять всех своими талантами. Но для начала он решил хотя бы «прокатиться» на современном истребителе, искупаться в чистом небе, как говорили лётчики, и лихо пронестись над грешной землёй, как они делали это обычно перед посадкой.
Но пока он мог полететь лишь в качестве пассажира, на спарке, то есть на таком же сверхзвуковом «миге», только с двумя кабинами, в одной из которых сидит лётчик-инструктор.
Советский пилот, которого все звали Петровичем, даже обрадовался его просьбе:
— Прокатить? Не вопрос! Надо только момент выбрать.
И в один прекрасный день он объявил Андрею:
— Всё! Сегодня полетим! Во второй половине дня. Готовься.
— А как готовиться? – заволновался переводчик.
— Главное, поешь как следует, чтоб силы были.
— А что лучше поесть?
— Лучше всего перед полётом — яичница с ветчиной и помидорами, — посоветовал пилот. — Проверено опытом.
— А компенсирующий костюм понадобится? — продолжал Андрей.
— Нет, мы невысоко полетим.
— А противоперегрузочный?
— Какие там перегрузки! – махнул рукой Петрович. – Будем летать тихо и спокойно, как воздушные шарики!
— Спокойно — это неинтересно! – разочарованно протянул Андрей.
— Похулиганим слегка, конечно, — ухмыльнулся в усы Петрович. – Как без этого?
В назначенный час переводчик, одетый в свой повседневный джинсовый костюм, забрался в переднюю кабину спарки, нахлобучил на голову лётный шлем и тщательно застегнул на себе подвесную систему на случай катапультирования. Облачённый в лётный комбинезон Петрович уселся в свою кабину, позади Андрея.
Под наблюдением стоявшего на стремянке техника переводчик запустил двигатель и был очень горд, не получив ни одного замечания. Техник проверил, хорошо ли «практикант» закрыл фонарь (так называют остекление кабины), удовлетворённо кивнул и удалился вместе со своей стремянкой.
В действие вступил лётчик-инструктор. Управляемый им «миг» уверенно покатил по рулёжке, выехал на взлётку, развернулся и застыл на месте.
— Готов? — рявкнул Петрович по переговорному устройству.
— Готов! – неуверенно пискнул Андрей, замирая от страха и восторга одновременно.
Двигатель начал быстро набирать обороты. Через минуту он уже ревел, а самолёт, стоя на месте, дрожал, словно от нетерпения, и слегка клонился вперёд, стремясь сорваться с места.
И тут его будто толкнули сзади — это Петрович отпустил тормоза. Машина побежала по полосе, стремительно увеличивая скорость и вздрагивая на невидимых неровностях. Ещё мгновенье, и истребитель, задрав нос, резко взмыл ввысь.
Андрея вдавило в спинку кресла, и дышать стало трудно. Казалось, кто-то уселся ему на грудь. Горизонт слева и справа встал почти вертикально, но вскоре вернулся в нормальное положение, хотя и продолжал покачиваться. Это означало, что истребитель летел параллельно земной поверхности.
Андрей вздохнул свободнее. Перед ним открылось захватывающее зрелище: необъятная светло-бежевая пустыня под ярко-голубым небом, тёмная гряда скал на горизонте, а внизу – зелёная клякса оазиса и россыпь крошечных домиков. Андрей попытался найти среди них знакомые места, но тут прогремел голос Петровича:
— Пррравый вираж!
Земля накренилась и побежала влево. Туда же потянулись губы и нос Андрея. Затем горизонт встал вертикально, убегая при этом вниз. За ним потянулось и всё лицо Андрея, а сам он, с головы до ног, будто налился свинцом.
— Левый вираж! — сурово выкрикнул инструктор.
Горизонт повернулся на сто восемьдесят градусов, физиономия Андрея перекосилась вправо и снова потянулась вниз, словно под действием магнита. И вновь непреодолимая тяжесть в теле.
Летать на «миге» оказалось не так весело, как ему представлялось с земли. И это было лишь начало, потому что Петрович уже орал:
— Перевёрнутый полёт!
Голова переводчика безвольно качнулась в сторону, и в следующую секунду он увидел над собой землю, а небо оказалось внизу. Он непривычных ощущений сознание Андрея затуманилось, и вдобавок его начало мутить. Самолёт вновь крутанулся, и всё встало на свои места. Однако Андрею не полегчало. Напротив, стало ещё хуже.
Машина вдруг нырнула вниз и устремилась к земле. Андрей почувствовал, как все его внутренности поднимаются к горлу, рот сам собой открывается, и тут он с удивлением увидел, как съеденная им яичница с помидорами и ветчиной веером разлетается по стёклам кабины.
Самолёт ещё не успел вернуться в горизонтальное положение, а Петрович уже радостно вещал:
— Сейчас «бочку» сделаем!
— Н-не надо! — с трудом выговорил переводчик.
Он пришёл в себя лишь на земле, когда «миг» зарулил на стоянку. Растопырив руки и ноги, едва удерживая равновесие, Андрей выбрался из кабины.
— Умотало, – посочувствовал Петрович, оглядывая его рубашку и джинсы. – Извини! Как просил!
Переводчик криво улыбнулся, поблагодарил лётчика и, пошатываясь, поплёлся прочь. Встретившийся ему техник поинтересовался:
— Как полетали?
— Как воздушные шарики, — нехотя промямлил Андрей. – Дай мне ведро с тряпкой… Кабину помыть…
После этого он уже без восторга взирал на кувыркавшиеся в небе «миги», зная, как чувствовал бы себя на месте тех пилотов. Но спустя время его вновь потянуло на острые ощущения. Он «прокатился» с Петровичем ещё пару раз, освоился и стал всерьёз готовиться к лётной карьере.
Мираж наоборот (Опубликован в «Независимой газете»)
Когда Туркменистан был ещё советской республикой в составе СССР, мне довелось работать там переводчиком с алжирцами, изучавшими ЗРК «Квадрат». После теоретических и практических занятий, проходивших на территории учебного центра, начались тренировки в пустыне Кара-Кум. В переводе на русский — Чёрные пески.
Однако песок там вовсе не чёрный, как, скажем, на Тенерифе, а самый обычный, бежевый. Почему же пустыне дали столь мрачное название? Одни объясняют это тем, что она погубила немало людей, другие говорят, что чёрными (или тёмными) называют пески, покрытые хоть какой-то убогой растительностью, в отличие от песков голых, считающихся светлыми: ак-кум. Оба утверждения небеспочвенны.
Чтобы поменьше жариться на солнце, мы работали там с пяти утра до полудня. Вставали в четыре, второпях завтракали, прыгали в автобусы и грузовики и отправлялись в пустыню.
Там, метрах в пятистах от шоссейной дороги, были установлены большие палатки, навесы, полевые кухни, радиостанции и деревянные столы, на которых лежали карты, уже не игральные, а самые настоящие, военные.
Повсюду, на табуретках, стояли тёмно-зелёные гофрированные баки с питьевой водой. Её наличию здесь уделялось особое внимание. Рассказывали, как на одной из тренировок советский офицер, молодой, здоровый парень, потерял сознание от обезвоживания и перегрева и скончался по дороге в госпиталь.
Говорили, что он старался потреблять минимум влаги, чтобы поменьше потеть, а именно это там смертельно опасно. При нас летальных исходов по этой причине не случалось, но обычные обмороки во время занятий в пустыне случались регулярно и с преподавателями, и с переводчиками, и с обучаемыми. Особенно по понедельникам.
Пустыня Кара-Кум оказалась вовсе не такой, какой я её себе представлял, то есть безжизненной, серо-жёлтой, уходящей волнами к горизонту и смыкающейся там с небосводом. Такой её обычно показывают в кино: сыпучий песок, в котором по щиколотку тонет нога, отсутствие растительности и редкая, мелкая живность.
В этой пустыне песок был плотный. По нему легко было передвигаться пешком — нога почти не проваливалась. Присутствовала и растительность — низкорослые скрюченные саксаулы, иссохшие кусты, клочья серо-жёлтой травы и зелёные колючки, благодаря которым, если смотреть вдаль, общий тон пустыни представал зеленовато-песочным.
Но больше всего поражало богатство здешней фауны. Она, правда, не лезла на глаза, однако песок был испещрён её следами. Повсюду тянулись вереницы крошечных ямок, оставленные насекомыми, непрерывные синусоидные следы говорили об изобилии змей и заставляли невольно оглядываться.
Попадались отпечатки лап крупных собакообразных. Сначала я думал, что их оставили шакалы, но потом узнал, что таковые здесь не водятся, а вот волков хватает. Их основная пища – джейраны, но человечина, я уверен, тоже им по вкусу. На каждом шагу встречались норки и норы всех форм и размеров – от маленьких дырочек в песке, служивших убежищем, в том числе, скорпионам, фалангам и змеям, до более крупных – лисьих, вараньих и волчьих.
Мой преподаватель, добродушного вида майор лет тридцати пяти, был облачён в комбинезон песочного цвета. На голове — повседневная фуражка, на ногах – обычные офицерские ботинки. Он повёл меня к СУРНу — самоходной установке разведки и наведения, за которой стояли четыре пусковые установки с ракетами.
В них уже сидели алжирцы, готовые ехать к месту занятий. Как опытные пустынники, повязали лица платками и шарфами, оставив неприкрытыми лишь глаза, и сразу стали похожи на разбойников из фильмов про Али-Бабу.
Мне не хотелось трястись в крытом грузовике или тесниться в кабине СУРНа, не имея ни малейшего обзора, и я спросил преподавателя, нельзя ли устроиться на броне.
— Валяй, — равнодушно отозвался тот. – Только держись крепче.
Сам он поехал в кабине грузовика, а я устроился на передке СУРНа, ухватившись за поручни. Ещё минута, и вся колонна, поднимая тучи пыли, двинулась вглубь пустыни.
Увлекательно и радостно было ехать на броне во главе колонны, вдыхая свежий утренний воздух и любуясь окружающими просторами. Гусеничная машина уверенно и мягко шла по песку, легко и быстро взбиралась на крутые холмики, плавно съезжала вниз, и казалось, будто плывёшь по морским волнам на небольшом катере.
Кусты и саксаулы трещали под гусеницами. Попадавшиеся на пути ямы и кочки не ощущались под тяжестью СУРНа. Не было ни малейших толчков, подскоков, проваливаний и пробуксовок, которые обычно сопутствуют езде на автомобиле по пересечённой местности.
Приятно было преодолевать препятствия, чувствуя под собой всесокрушающую мощь и непоколебимую устойчивость. Боковой и продольный крен заставлял крепче вцепляться в поручень, но это доставляло особо острое наслаждение, как при виражах на парусной яхте или буере.
Однако вскоре жизнь сделала мне серьёзное, отрезвляющее предупреждение. Это произошло, когда машина разогналась до приличной скорости и вдруг резко затормозила на краю крутого двухметрового склона. Водитель разглядел его в последний момент, и я едва удержался на броне. Но если бы СУРН нырнул в яму, он вполне мог перевернуться, и я с большой вероятностью оказался бы под ним.
Это был хороший урок, и я стал внимательнее смотреть вперёд. Водитель дал задний ход, мы объехали впадину и вновь набрали скорость. Ящерицы едва успевали удрать с нашего пути. Ещё несколько минут лихой езды по барханам, и мы прибыли на место.
Пусковые установки заняли позиции вокруг СУРНа, метрах в двухстах от него, и началась работа. Преподаватель напоминал дружелюбного мультяшного медведя — здоровый, круглолицый, часто улыбающийся, с ёжиком жёстких волос на голове. Передвигался он вразвалку, но необычайно проворно и ловко — ни дать ни взять косолапый на ловле лосося. Во время перекура он поведал мне свою биографию:
— Под Брянском я родился, в деревне. В школу ходил, работал на ферме. Потом приезжают к нам военные, собирают в клубе мальчишек и говорят: «Давайте, ребята, поступайте в военные училища. Кто в какое хочет. Станете офицерами, форму будете носить. Смотрите, какие у нас сапоги блестящие! Красота! Все девки ваши будут!»
И решил я пойти в училище. Думаю: в какое? В пехоту — это по полю бегать. Не-ет. В танке ездить? Тоже неинтересно. А в зенитчики — в самый раз. Пушку выкатил, стрельнул, обратно закатил и сиди спокойно. Так я и попал в зенитные войска!
Он весело хохотнул и затянулся сигаретой.
— А здесь не тяжело служить? – спросил я. – После Брянска жарковато, наверное…
— Нормально, — махнул рукой майор. – По дождю только скучаю и по снегу…
Работать с ним было легко и приятно, несмотря на чеснок, который он потреблял постоянно, словно спасаясь от нечистой силы. По его просьбе я написал ему в русской транскрипции французские термины и команды, и он тут же начал пускать их в ход, почти не прибегая к моей помощи.
— А во пляс (по местам), ребятушки! – то и дело покрикивал он. — Плю вит (быстрее)! Плю вит, я сказал!
Несмотря на изматывающую жару, тренировки были предельно интенсивными. На перекурах алжирцы тут же заползали под грузовик – единственное тенистое место, оттуда вылезали потом только по команде и с большой неохотой.
Благодаря своим языковым способностям, мой преподаватель, всё реже нуждался в переводчике, и у меня появилась возможность совершать одиночные экскурсии по пустыне. В первую же такую прогулку меня подстерегал сюрприз: через пять минут спокойного шага я с изумлением обнаружил, что вся моя группа, вместе с СУРНом и пусковыми установками, бесследно исчезла.
Местность была открытая, всё было видно на километры, а отойти дальше, чем на семьсот метров, я не успел. Неужели они уехали без меня? В растерянности я поспешил назад и сразу же увидел свой СУРН, причём, на том же месте. Это казалось волшебством! Ведь он достигал шести метров высоты, к тому же, стоял на холмике!
Оказалось, пустыня имеет свой секрет. Со своими буграми и ямами, она всё же выглядела ровной, как слегка волнующаяся морская поверхность. На самом деле, эта местность изобиловала низинами и впадинами, абсолютно незаметными, но такими обширными и глубокими, что пешеход или всадник не увидел бы в них большое конное или пешее войско даже в нескольких сотнях метров от себя.
Получилось, что я сам, незаметно для себя, забрёл в такую впадину и потерял из вида то, что находилось рядом. Мираж в пустыне – это когда видишь то, чего на самом деле там нет, а в моём случае вышел мираж наоборот, когда внезапно пропал существующий поблизости объект. Позднее я не раз наблюдал этот удивительный феномен, когда удаляющийся по ровной, казалось бы, пустыне человек или автомобиль вдруг исчезал, потом появлялся вновь, уже намного дальше, и снова исчезал на время.
На следующий день сюрприз оказался более впечатляющим. Я шёл по пустыне, наслаждаясь тишиной и экзотическим пейзажем, и вдруг из-за бархана, в двухстах метров от меня, вылетел, словно из-под земли, огромный «МиГ-23» и с оглушительным рёвом свечой ушёл в небо.
От неожиданности я окаменел, не понимая, как современный сверхзвуковой истребитель, слышимый и видимый обычно за несколько километров, подлетел ко мне так скрытно и бесшумно и возник перед глазами, словно немыслимая фата-моргана!
Тренировка алжирцев заключалась в том, чтобы обнаруживать кружившие вокруг самолёты и имитировать их уничтожение, а наши истребители-бомбардировщики, в свою очередь, тренировались, «атакуя» зенитно-ракетные комплексы. Потом, при подведении итогов, выясняли, кто действовал успешнее и, следовательно, «победил».
Военные пилоты, задействованные в наших учениях, были мастерами своего дела. Во время своих «налётов» они умело использовали рельеф местности, укрываясь от радара СУРНа и подлетая к нему на предельно малой высоте со скоростью, близкой к звуковой, что позволяло им появляться перед изумлённым «противником» одновременно с рёвом своего двигателя.
После чего истребитель резко взмывал над СУРНом, попадая в мёртвую зону радара, и затем круто пикировал на него, имитируя сбрасывание бомбы, пуск НУРСов и обстрел из пушки. Этот приём назывался у лётчиков подскоком и создавал у нас ощущение абсолютной незащищённости ЗРК. Ходили также разговоры об американском «Шрайке» — противорадарной ракете, находившей РЛС противника по её же излучению.
Однако всё было не так однозначно. На любое действие всегда есть противодействие, и побеждает обычно тот, кто умнее, быстрее и точнее.
Наши лётчики совершенствовали над Каракумами и другие боевые навыки, при этом тамошняя феноменальная жара мешала им ещё тем, что ракеты воздух-воздух с тепловой головкой самонаведения иногда уходили в землю, реагируя на раскалённый песок быстрее, чем на сопло самолёта-мишени.
От каракумской жары страдали и наземные войска. К полудню броня накалялась так, что на ней вполне можно было готовить яичницу, и некоторые проделывали это для смеха. Кондиционеров в кабинах СУРНа и СПУ не было, а работавшая в них аппаратура лишь поддавала жару, доводя температуру воздуха до восьмидесяти градусов.
Конечно, в финской или русской бане (что по сути одно и то же) температура гораздо выше, однако в парилке не сидят часами и, тем более, не работают. Вылезая из СУРНа на солнцепёк и попадая пусть и под горячий, но всё же ветерок, человек какое-то время наслаждался иллюзорной прохладой. Всё познаётся в сравнении.
Даже алжирцы жаловались на Кара-Кумы, хотя девяносто процентов их родной территории – жаркая пустыня Сахара! Им много приходилось слышать о российских холодах и морозах, а кто-то из них был уверен, что наша северная держава круглый год лежит под снегом. И тут такой сюрприз!
— Непостижимая страна! – вздыхали они.
_______
Неравный бой. Быль
Свой первый боевой опыт Гоша приобрёл ещё будучи курсантом Военного института иностранных языков. За время двухлетней стажировки он изрядно помотался по горячим точкам планеты, не раз попадал под артобстрел, выходил из окружения с пулемётом на плече, а однажды транспортный самолёт, в котором он летел над зоной боевых действий, был атакован вражеским истребителем. Что уж тут говорить о мелких заварушках, вроде перестрелок с африканскими путчистами и морскими пиратами?
Из командировки Гоша вернулся сплошь увешанный иностранными наградами, настолько, что друзья интересовались, не ограбил ли он за границей лавку, торгующую подобными регалиями. Однако, в его отваге и прекрасной боевой выучке никто не сомневался: и то и другое Гоша не раз демонстрировал по возвращении в Москву, как на татами, так и в увеселительных заведениях города.
Его боевой пыл не остывал даже в прохладных российских широтах, правда, теперь его подвиги приносили ему не ордена и медали, а одни лишь неприятности. Проблема состояла в том, что за годы, проведённые вдали от родины, он истосковался по нормальным российским женщинам и теперь пытался во что бы то ни стало наверстать упущенное.
Однако, в молодом возрасте это занятие всегда сопряжено с жёстким соперничеством, и Гоше приходилось в буквальном смысле драться за своё счастье. И он с удовольствием это делал, приводя в восторг многочисленных свидетелей и участников потасовок. А вот высокое начальство не оценило его бесстрашия и великолепных бойцовских навыков, и по окончании института Гошу отправили не за границу, в какую-нибудь воюющую страну, а в тихий учебный центр на территории СССР.
И надо же было такому случиться, что город, куда его упекли за безудержную страсть к прекрасному полу, оказался полон симпатичных незамужних женщин! Вышло так, что с ним поступили, как в известной басне со щукой, которую в наказание бросили в реку. И вместо того, чтобы исправляться или хотя бы задуматься о своей непутёвой, забубённой жизни, Гоша с утроенной энергией пустился во все тяжкие, словно вот-вот наступит конец света.
Он знакомился с женщинами постоянно и повсеместно. Его карманы всегда были набиты клочками бумаги с нацарапанными на них именами и телефонами, которые он ежедневно раскладывал, как пасьянс, выбирая подходящий вариант на вечер. Его коллега Михаил, с которым они на пару снимали однокомнатную квартиру, недоумённо вопрошал:
— Зачем тебе столько? Окстись! Ты же как хорёк в курятнике: больше одной птицы не съешь, но всех перекусаешь!
Но Гоша не слушал, и Михаилу то и дело приходилось спать на кухне, поскольку единственную комнату занимал его неуёмный приятель с очередной подругой. При этом некоторые из них пользовались полотенцем и даже бритвенным станком Михаила, что его особенно бесило.
Так продолжалось до тех пор, пока Георгий не влюбился в одну из своих пассий, напрочь забыв о всех предыдущих. Его избранницей стала некая Карина — красавица, умница и великолепная спортсменка, занимавшаяся боевыми искусствами. Все эти достоинства позволяли девушке держать Гошу в руках и подавлять в нём его порочные наклонности, рецидивы которых время от времени давали себя знать.
Особы женского пола по-прежнему привлекали его внимание, но Карина решительно и безжалостно пресекала попытки Гоши глазеть и, тем более, шастать по сторонам. А однажды, под настроение, она устроила ему такую суровую трёпку, что он дал себе слово не повторять ошибки. Удар у Карины был поставлен блестяще, а Георгий не мог сопротивляться любимой женщине ни морально, ни, тем более, физически.
Он был не в силах расстаться с ней и в то же время не хотел вновь испытать на себе её изящную, но чертовски сильную и ловкую руку. Приходилось держаться, и единственное, что он себе позволял в тех непростых условиях, был флирт с соседкой по лестничной площадке. Гоша регулярно, с предельной осторожностью наведывался к ней на чай, и уже рассматривался её старшей сестрой как возможный зять, пусть и не самый удачный.
Дальновидный Михаил всячески удерживал Георгия от таких авантюр, стыдил его, пугал и призывал ни в коем случае не изменять любимой девушке. Его участие объяснялось просто: Карина работала в областном управлении торговли и обеспечивала друзей дефицитными продуктами питания, что было очень важно при полупустых магазинах того времени и того места.
Из приносимых ей угощений Мише особенно полюбилась сыровяленая колбаса, которая так славно шла под пиво и красное вино! Ради неё, колбасы, конечно, он готов был регулярно спать на полу в кухне, рядом с тарахтящим, а иногда и текущим холодильником – лишь бы подольше сохранить союз Георгия и Карины!
И всё же неисправимый ловелас едва не лишил друга его любимого деликатеса, как, впрочем, и всего рациона, поставляемого заботливой подружкой.
Однажды, расслабившись в баре, Гоша утратил самоконтроль и привёл домой девушку, с которой познакомился по дороге. Не успел он откупорить шампанское, как в прихожей щёлкнул замок и в комнату вошла Карина. Георгий понял, что не захлопнул как следует дверь, и теперь застыл с выпученными глазами и с бокалом, поднесённым к открытому рту.
Карина мигом оценила ситуацию, улыбнулась, поздоровалась и ласково пригласила хозяина на кухню. Гоша хорошо знал, что его там ожидает, и наотрез отказался идти, надеясь, что в присутствии третьего лица экзекуция будет менее болезненной и продолжительной. Карина задушевно спросила:
— Кто эта девушка, Георгий?
— Это знакомая Михаила, — растерянно пробормотал тот, с перепугу не придумав ничего лучшего.
Он рассчитывал, что Карина хотя бы на секунду зазевается, и он сможет выскользнуть из квартиры, однако события приняли совсем уж неожиданный оборот. Его новая знакомая, очень милая и кроткая с виду девчушка, вдруг размахнулась и влепила Гоше такую оплеуху, что на столе зазвенела посуда. Георгий с изумлением уставился на драчунью и тут же получил от Карины по другой щеке, хотя вовсе не собирался её подставлять. И тут обе девицы, в четыре руки, принялись увлечённо хлестать его по небритой физиономии.
Поняв, что надо спасаться, Гоша схватил со стола батон той самой сыровяленой колбасы, приготовленной на закуску, и, размахивая им, словно шашкой, попытался прорваться к выходу. Колбаса тут же переломилась и, болтаясь на верёвочках, стала напоминать нунчаку, отчего её боевые качества резко возросли и позволили Гоше провести несколько точных ударов по макушкам разбушевавшихся девиц.
Пробившись к двери, он хотел было выскочить из квартиры, но на пороге столкнулся с сестрой той самой соседки, которую обхаживал последнее время. Та услышала за стеной шум и решила выяснить, в чём дело.
Отступив назад и отбиваясь остатками колбасы, Гоша кричал соседке, чтобы она ничего не рассказывала сестре и что «этих двух» он первый раз видит. Это стоило ему нескольких особенно смачных затрещин и зуботычин от обеих противниц.
Зачем он такое брякнул, было неясно даже ему самому. Может быть, Гоша считал, что теперь Карина его бросит, и бессознательно цеплялся за альтернативный вариант?
Он всё же вырвался из квартиры и, прыгая через ступеньки, устремился вниз. За ним, не отставая, семенили все три девушки. Компания едва не сбила с ног поднимавшегося по лестнице Михаила. Тот не поверил своим глазам: неустрашимый и непобедимый Георгий, прошедший огонь и воду, не отступавший ни перед кем, улепётывал от хрупких девиц, словно заяц от борзых.
Мише удалось спасти бедолагу от самосуда, и вдвоём они поднялись к себе.
— У девчат переполох! – озабоченно констатировал Михаил, оглядывая следы побоища в квартире. – Догулялся, ненасытный… Предупреждали тебя!
— Какой-то калейдоскоп гостей! – оправдывался Гоша, рассматривая себя в зеркале. – Осатанели! Ну ничего, я их тоже отколбасил!
Увидев входящую в квартиру Карину, он испуганно примолк. Но та была удовлетворена справедливым возмездием и пребывала в прекрасном настроении. Вскоре они с Гошей уже сидели, обнявшись, на диване и нежно чмокали друг друга в распухшие носы.
С тех пор Георгий часто кричал во сне, но никогда не рассказывал, что ему снилось.
_______
Бородино 2 (опубликовано в «Независимой газете» и в «Военном обозрении»)
Были французы, не любившие царскую Россию. Имеются в виду известные исторические фигуры, творившие большую политику. Некоторые из них пытались даже пугать Россию и заставить её действовать в своих интересах. В числе этих отчаянных храбрецов оказались и два французских императора – знаменитый Наполеон I и его племянник Наполеон III, объявивший войну России в 1854 году.
Кто-то из французов не любил Советскую Россию. Таких было особенно много, и ничего удивительного я в этом не вижу: фундаментальные идеологические противоречия, непримиримая «борьба классов» и, в конце концов, дело вкуса. Но то, что во время Второй мировой войны на стороне гитлеровцев в СССР воевали тысячи французских добровольцев, явилось для меня полной неожиданностью. И довольно неприятной.
А мой российский коллега, как и я, изучавший французский язык и много лет с ним работавший, вообще не хотел этому верить, невзирая на неопровержимый исторический материал. Вот не ожидали мы такого от французов! В детстве упивались «Тремя мушкетерами», «Графом Монте-Кристо» и «Капитаном Сорви-голова», потом всю жизнь слушали, читали и смотрели кино о лётчиках из полка «Нормандия–Неман», о Движении сопротивления, о бесстрашных маки и славном генерале де Голле. А тут какие-то…
Понятно: в любой, даже в очень симпатичной и продвинутой стране существует процент уродов, способных на любые гнусности. У нас, к примеру, были полицаи и власовцы. Но всё же, обидно за французов. А сверхактивная, но чрезвычайно деликатная советская пропаганда старательно замалчивала этот факт. И не только этот. Такова она, большая политика.
То, что в конце тридцатых французам не хотелось воевать с немцами, несмотря на захват последними части Европы и даже объявленную войну, – ладно! Что сдали им свою любимую Францию после шести недель формальной обороны – их дело! Что многие из них усердно вкалывали на завоевателей – тоже можно понять, хотя это уже не только их дело. Но что, вдобавок ко всему, попёрлись за компанию с фашистами в Россию, не сделавшую им ничего плохого, – это уже чересчур, месьё.
Исторические документы свидетельствуют, что в 1941 году вместе с немцами на Москву наступал так называемый Легион французских добровольцев. А командующий этим подразделением полковник Лабонн принёс присягу Гитлеру на мече немецкого генерала.
Позднее недальновидный Лабонн был осужден к пожизненному заключению, но тогда, в 1941-м, он, полный честолюбивых надежд, убывал вместе со своим легионом с Восточного вокзала Парижа в далёкую, неведомую Россию. Их поезд был исписан однозначными лозунгами: «Хайль Гитлер!» и «Да здравствует Франция!».
Приятные на вид молодые люди с весёлыми лицами гроздьями свешивались из окон вагонов как раз над начертанными словами «Да здравствует Французский легион!», не зная, что мало кому из них доведётся здравствовать уже в самое ближайшее время. Судя по их возрасту, если кому-то из них и приходилось до этого воевать, то разве что в Африке или Индокитае против неорганизованных и плохо вооружённых аборигенов. И, оболваненные фашистской пропагандой, они ожидали встретить нечто подобное и у нас.
Вторая, со времён Наполеона, попытка отдельных французов завоевать Россию блестяще проиллюстрировала слова Гегеля: «История повторяется дважды: первый раз как трагедия, второй – как фарс». В 1812 году, вне всяких сомнений, имела место трагедия, причем для обеих сторон. Французская затея 1941 года стала трагедийным фарсом, больше затронувшим агрессора, чем оборонявшегося.
Начать с того, что на этот раз в Россию прибыли всего две с половиной тысячи французов, а не сотни тысяч, как при Бонапарте. Тогда французы привели с собой немцев – сейчас наоборот. Теперь на французских вояках была второсортная форма вермахта, и лишь тряпичный триколор на рукаве да такое же сине-бело-красное знамя части указывали их национальную принадлежность. Ну и язык, конечно.
В уродливых шинелях и огромных рукавицах, с повязанными на голову шарфами, дабы не отморозить уши и последние мозги, они больше походили на дезертиров или бродяг, чем на завоевателей. Что интересно, французский легион, а точнее, полк, был единственной в составе вермахта иностранной частью, наступавшей на Москву в 1941 году. Несомненно, знак особого доверия!
Впрочем, немцы обходились с французами без особого почтения: привезли в Смоленск, выгрузили из поезда и отправили пешим порядком до Москвы, решив, что возить их – слишком много чести. Протопали при Наполеоне – протопают и при Гитлере. Всего-то четыре сотни километров! И пусть скажут спасибо, что идут не с боями, а по оккупированной территории.
Глава пронемецкого правительства Франции маршал Петен, тоже не любивший Россию, слал «легионерам» вдохновенные слова о воинской чести, славе и доблести. Но тем было не до высоких материй. Подаренное немцами обмундирование оказалось слишком лёгким и некачественным для суровой российской осени, и в результате четыре сотни теплолюбивых французов (шестая часть «легиона») так и не добрались до линии фронта. А интересно, сколько бы они прошли с боями?
В общем, история повторялась. Это отмечали и наступавшие на Москву немецкие генералы. Те из них, кто дожил до окончания Второй мировой, написали в своих мемуарах, как во время похода они заглядывали в дневники Наполеона и с тревогой обнаруживали, что в русской кампании 1812 года французов подстерегали точно такие же напасти и проблемы, как и немцев в 1941-м. И уже тогда в их седеющих головах засела тоскливая мысль, что и эта затея, скорее всего, закончится крахом. Но фюрер гнал их вперёд, и они шли. И тащили за собой войска своих европейских вассалов.
Наконец французский «легион» соединился с наступавшими на Москву немцами. На фотографиях видно, что к тому времени с лиц добровольцев уже исчезли те лучезарные улыбки, с которыми они покидали Париж. Бравые весельчаки растеряли их по дороге, глядя на места недавних сражений, на изрытую взрывами землю и на развороченную бронетехнику. Теперь их терзало тяжкое предчувствие, что вот сейчас-то для них и начнутся самые большие неприятности.
И они не ошиблись. Поразительно, какой жалкой душонкой, какими убогими мозгами нужно обладать, чтобы по собственной воле воевать на стороне монстра, захватившего и унизившего твою прекрасную, свободолюбивую родину? Воевать за тех, кто незадолго до этого, в Первую мировую, пролил столько французской крови!
Тем не менее, такие нашлись. Этими человеческими отбросами немцы с удовольствием затыкали щели на отдельных участках фронта, а когда они оказались на знаменитом Бородинском поле, французам впервые предоставили «почётное» право по-взрослому повоевать с Красной Армией. То есть бросили их в полноценную схватку.
Участник этого жертвоприношения, начальник штаба 4-й армии вермахта Гюнтер Блюментрит, писал в своих мемуарах, что командующий той же армии фельдмаршал фон Клюге пытался перед боем подбодрить загрустивших «легионеров», рассказывая, как в 1812 году их предки одержали здесь «великую победу» над русскими войсками. Чем та «победа» закончилась, он вспоминать не стал, и на следующий день французы вновь, как и 129 лет назад, двинулись по Бородинскому полю на позиции наших войск…
Историки до сих пор спорят: победили французы в Бородинском сражении 1812-го года или нет? В 1941-м таких вопросов уже не возникало: остатки легиона, покалеченные, контуженные и одуревшие от увиденного, были отправлены за пределы России, чтобы никогда больше не воевать с Красной Армией.
В дополнение к позорному разгрому «легиона», их хозяева, немцы, дали следующую оценку действиям французских волонтёров под Москвой: «Уровень их боевой подготовки низок. Сержантский состав… не проявляет активности, так как старший состав не показывает эффективности. Офицеры мало на что способны и явно были рекрутированы по чисто политическому принципу». В конце – неутешительный итог: «Легион небоеспособен».
Впрочем, позднее один из спасшихся под Бородино французских «завоевателей» был награждён «за доблесть» лично Гитлером. Правда, случилось это в 1945 году, в берлинском бункере, как раз накануне германской капитуляции. С высокой наградой «везунчику» походить не удалось, зато пришлось посидеть немалое количество лет.
После посещения Подмосковья уцелевшие «легионеры» очутились в Польше, где долго приходили в себя, лечились и доукомплектовывались. Затем их отправили на Украину и в Белоруссию бороться с партизанами. За проявленное там рвение их командир Эдгар Пуо получил от немцев два Железных креста. Но и это не помогло «доблестному» французскому легиону, поскольку уже в ноябре 1944 года он окончательно прекратил свое существование.
Однако оставались другие французские подразделения, воевавшие на стороне немцев во Второй мировой войне. Так называемая Группа Перро в составе восьмидесяти волонтёров боролась со своими же соотечественниками-партизанами на севере Франции.
Немецкая дивизия особого назначения «Бранденбург» включала в себя роту французов, располагавшуюся у подножия Пиренеев и также воевавшую с маки. Выдавая себя за отряд патриотического Движения сопротивления, эта рота расправлялась с партизанами и подпольщиками, перехватывала их транспорты с оружием и участвовала в сражении за Веркор – горный массив в Альпах, где было уничтожено около девятисот партизан-антифашистов.
Тысячи французов служили на Кригсмарине (военно-морском флоте Третьего рейха), где они также носили немецкую форму, причем без дополнительных национальных нашивок. Зачем эти пустые формальности с триколорами?
Но наиболее «прославленным» подразделением французских добровольцев оказалась 33-я гренадерская дивизия СС «Шарлемань» («Карл Великий»). В феврале 1945-го немцы бросили её под каток 1-го Белорусского фронта, а оставшиеся в результате ошмётки отправили защищать Берлин. Там, у рейхсканцелярии, советские войска добили их окончательно вместе с такими же добровольцами-скандинавами из дивизии СС «Нордланд».
Тогда выжили лишь несколько десятков французов. Большая их часть была казнена их же соотечественниками из «Сражающейся Франции», остальные получили продолжительный тюремный срок. Вполне логичный финал. Вот что значит – не иметь своей головы и попасть под влияние неправильной пропаганды.
В сложные, критические моменты слабые умом и духом инстинктивно льнут к тому, кто выглядит самым сильным, не понимая, что сила, всё-таки, в правде. И потом очень удивляются и расстраиваются, когда появляется вдруг кто-то покруче, а тот, на кого они возлагали все свои надежды, терпит позорное поражение. И тогда слепцам приходится туго.
Сколько французских добровольцев воевало против СССР, точно неизвестно, но в советском плену их оказалось более двадцати трёх тысяч. Воевали они и против англо-американских войск, в том числе в Северной Африке, за что Лондон и Вашингтон собирались причислить Францию к гитлеровскому лагерю и оккупировать её со всеми вытекающими последствиями. Лишь решительная позиция и послевоенный авторитет Сталина позволили Франции войти в число стран-победителей во Второй мировой войне, чему очень удивился фельдмаршал Кейтель, явившись на подписание германской капитуляции: «Как, и они нас победили?!!!»
Шарль де Голль прекрасно понимал, что стало бы с его страной, если бы не СССР, и знал, какой счёт выставил бы Франции Черчилль, если бы не заступничество советского лидера. Поэтому неудивительно, что во время своего визита в Москву, уже после «культа личности», де Голль более часа простоял у могилы Сталина, хотя наверняка осознавал трагические ошибки, допущенные этим политиком.
_______