overseer

Представляем нашим читателям выпускника западного факультета ВИИЯ 1955 года полковника в отставке Мруга Василия Пантелеевича.

Беседу с ним записал член Союза ветеранов ВИИЯ Андрей Александрович Токарев (запад 1978).

В Алжир я прилетел 19 ноября 1964 г. В аэропорту нас встретили сотрудники посольства. Среди прилетевших было четыре офицера, остальные гражданские: геологи, гидрологи и др. Переводчик один я. Офицеров разместили в гостинице «Араго». Вечером к нам приехал казначей финансового органа нашей военной миссии и вручил аванс. Получив деньги, я накупил газет, погрузился в них. На следующий день после завтрака я поймал машину, и мы поехали в посольство, где тогда размещался аппарат старшего группы в Алжире. Зашли в маленькую комнату. Принял нас генерал Николай Николаевич Кузьменко.

 Когда он узнал, что я переводчик, сразу отправил к старшему референту-переводчику Юрию Алексеевичу Герну. Юрий Алексеевич поинтересовался, кто я, откуда прибыл. Я рассказал, что служил в танковых войсках, до Алжира был старшим переводчиком-редактором в Военной академии бронетанковых войск. Узнав об этом, Ю.А. Герн направил меня в танковое училище в город Батну – это в 800 километрах на восток от столицы. Говорит: «Отправление сегодня, в восемь часов вечера. Доедете до станции Телергма, там Вас встретят и повезут на машине до училища, оно в 110 километрах». Днём я прогулялся по Алжиру. Вещи были в гостинице; платить, сказали, не надо. 

В Батну мы поехали вчетвером. Всю ночь не спал. В поезде лежать негде, ехал сидя. В 6 часов утра приехали в Телергму. Встретил нас шофер-алжирец и повёз в Батну. Когда прибыл на место, был крайне удивлен: встретил сразу трёх своих знакомых. Одного знал по Солнечногорску – Александра Ивановича Андреева. Второй был капитан Георгий Федорович Джагаев – знакомый по Ташкентскому высшему общевойсковому училищу. Третий – старший лейтенант Валентин Николаевич Савельев, с которым я учился в институте в одной группе. Было очень приятно встретить знакомых. Начальником бюро переводов и старшим переводчиком был Г.Ф. Джигаев. Вместе с прибывшими в группе стало 12 преподавателей и 12 переводчиков. Большое бюро. Нас представили алжирскому руководству: начальнику училища майору Бутелле и его заместителю майору Бурджли. Оба получили образование во Франции и блестяще владели французским языком.

– Как началась Ваша работа? Какие были первые впечатления?

– Первые впечатления? Было очень холодно. Батна находится на высоте 1050 м над уровнем моря. Мы всю зиму страшно мерзли. Холодина была необыкновенная. Нас троих разместили в трехкомнатной квартире. Пол цементный, везде щели. В каждой комнате кровать, стол, два стула. Постельные принадлежности – простыня и одеяло (без пододеяльника). Простыни сдавали в стирку. Отопление – газовая печурка в районе кухни. На улице температура ниже нуля. А ведь я ехал в Африку и взял с собой летние туфли и так называемый макинтош. В апреле нам выдали алжирскую полевую форму: фуражку, куртку, брюки и высокие ботинки ронджерсы.

Питание было организовано. Был у нас даже штатный повар, Коля, таджик. Мы ему сдавали деньги, и он сам закупал продукты и готовил. В городке, кроме нас, жили ещё геологи, они тоже питались вместе с нами. Размещались в трёх домах, которые стояли буквой П. Посередине водохранилище. Воду подавали так: утром 10 минут, вечером 15. Можете себе представить!? Когда тут можно всем ополоснуться? Летом стояла огромная очередь за получением воды. Пока мои дочери находились в очереди, я с ведрами ходил на второй этаж и наполнял ванну. Мы ее использовали как водохранилище.

В училище занятия начинались в 7 часов утра и заканчивались в 14. Как правило, они проходили на улице. Если в помещении, то там все окна выбиты, ничего не оборудовано. Условия были для нас ужасные. Для местных солдат это было нормально, а нам приходилось очень трудно. Обучали солдат на наших танках Т-34 и бронетранспортерах. Преподаватель говорил по-русски, я переводил на французский. Солдаты хорошо знали французский язык. Правда, одна группа была очень слабая в языковом плане. Там был двойной перевод – с французского на арабский. После 14-ти мы были свободны.

В начале февраля приехали генерал Н.Н. Кузьменко и Ю.А. Герн с инспекцией. Генерал беседовал со специалистами, а Ю.А. Герн занимался переводчиками. Он сказал мне: «Василий Пантелеевич, Джагаев в ближайшее время убывает в Советский Союз, у него кончается контракт. Вы будете старшим переводчиком – начальником бюро переводов». Я говорю: «Хорошо». Почему выбор пал на меня? Видимо, потому, что у меня уже был большой переводческий опыт. Другие переводчики были моложе.

В конце января в Алжире произошло землетрясение. Эпицентр его был недалеко от Батны, километрах в двухстах от нас, в городе Мсила. Вечером мы заметили колебания лампочки на потолке и лёгкие вздрагивания почвы. Мне это было знакомо по Ташкенту, мы там тоже ощущали толчки. Через два-три дня раздался телефонный звонок в комнате у нашего старшего группы майора Виктора Кокоткина. Звонили из посольства. Говорят: «Советское правительство выделило большую партию военных полевых палаток для Мсилы. Но алжирцы не знают, как их установить. Поэтому предлагаем направить туда офицеров, чтобы научить местных жандармов устанавливать палатки». В. Кокоткин вызвал меня и сказал: «Василий Пантелеевич, берите двух офицеров и поезжайте в Мсилу». Мы сразу же отправились туда. Приехали. Город в ужасном состоянии. Глинобитные дома развалены, все 10 мечетей пострадали. Встретил нас супрефект, поместил в гостиницу и сказал: «Завтра вам будет подана машина, покажете шефу жандармов, как устанавливать палатки. А потом примете у него экзамен». Палатки из СССР в Алжир доставили наши самолеты, а в Мсилу привезли по железной дороге. Всё было сделано очень оперативно. Наши офицеры в присутствии бригадира поставили палатку и предложили ему сделать то же самое.

Вечером за нами прислали машину и опять привезли на место сборки палаток. Мы посмотрели и убедились, что у бригадира жандармов не получилось поставить палатку. Супрефект велел проверить. Ребята снова в присутствии бригадира поставили палатку. На следующий день мы приехали на место: поставил, слава Богу. Я доложил супрефекту, что экзамен принят «на отлично», и попросил у него разрешение позвонить в посольство. Приехали к нему в офис, он соединил с посольством. Я сказал: «Докладывает капитан Мруг из города Мсила. Я сам из Батны, из танкового училища. Докладываю, что приказание посла выполнено. Мы научили местных жандармов ставить палатки, всё в порядке». Нас поблагодарили, и мы уехали обратно в Батну.

19 июня 1965 года в стране произошёл переворот. По странному стечению обстоятельств в этот день Бутелла организовал концерт алжирской художественной самодеятельности в танковом училище. Пригласил и нас. К тому времени у нас был новый старший группы – полковник Александр Иванович Трифонов. Мы с ним прибыли в училище, с нами пришли ещё несколько человек из нашего коллектива. Сзади сидели алжирские солдаты. Офицеры были в штатском. Майор сел впереди меня. Я за его спиной с полковником Трифоновым. Какое-то время спустя после начала концерта к Бутелле подошёл замполит, младший лейтенант, и что-то сказал ему на ухо. Бутелла мне говорит: «Deux secondes» («Две секунды» – как у нас говорят: «На минутку») и исчез. Пришёл расстроенный. Концерт идёт. Я смотрю – офицеры исчезают и затем появляются, но уже в форме. Я говорю полковнику: «Тревога». Бутелла исчез надолго. Комиссар подходит ко мне и говорит: «Если советские устали, они могут поехать домой». А.И. Трифонов упрямый мужик: «Будем сидеть до конца». А такие концерты у них длятся до двух-трёх часов ночи. Через какое-то время младший лейтенант снова подходит с той же фразой: «Если вы устали, можете ехать домой». А.И. Трифонов вновь отказывается ехать. В конце-концов они «скомкали» концерт, только чтобы нас выпихнуть оттуда. Закончили. А.И. Трифонов говорит мне: «Пойдём на сцену, поблагодарим коллектив за хороший концерт». Что мы и сделали. Выходим на улицу. Уже первый час. Нас ждёт машина. Подходим к ней, слышу из темноты голос Бутеллы по-русски: «Товарищ Василий!». Я ответил. Тогда он сказал по-французски: «Завтра к 10-ти часам». Я говорю: «Понял, передам». Александр Иванович говорит мне: «Мы не нарушим график. Придём вовремя». Я ему: «Александр Иванович, наверняка переворот в стране». Известно, что в те годы во многих странах Африки случались перевороты.

Утром автобус нам не подали. Пошли строем в училище. Это недалеко, километра полтора-два. Пустяк. Заходим на территорию, смотрим, танки стоят, орудия направлены на выход. Стоят бронетранспортеры, развернуты антенны. Подбегает ко мне офицер и говорит: «Вас приглашает к себе начальник училища». Заходим на второй этаж в кабинет. Смотрим, у него кровать стоит походная. Поздоровались. Он говорит: «Теперь всё спокойно». Я перевёл А.И. Трифонову и от себя добавил: «А что было неспокойно?». Бутелла: «Герой Советского Союза президент Бен Белла свергнут. К власти пришёл полковник Бумедьен, начальник Генерального штаба. В городе военное положение. Вся власть в моих руках. Без моего разрешения никто не имеет права покинуть пределы города. Но это, конечно, не касается советских людей. Вы можете в любое время уехать». «А почему произошел переворот?». Он говорит: «Бен Белла провел в конституцию некоторые положения для ускоренного построения социализма в нашей стране. Нам это не понравилось, потому что нет материальной базы. А вот когда будет создана материальная база, тогда мы семимильными шагами пойдем к социализму». И шагами по кабинету показал, как они пойдут. «Идите, говорит, занимайтесь своими делами. Занятия в училище временно прекращаются. Когда будет нужно, я вас позову. Занятия возобновятся скоро».

Мы вернулись к себе. Александр Иванович собрал всех людей, нагнал страху: женщинам на улицу не выходить, в магазин ходить только мужчинам, в волейбол не играть, потому что возможна провокация с кровопролитием. Запасаться спичками, солью. Переводчикам организовать прослушивание радио. Майор Бутелла предложил слушать «Радио Монте-Карло», там будет постоянно идти информация об Алжире.

Мы, переводчики, каждый вечер информировали нашу группу о том, что происходит в стране. Дня через два звонок из посольства. Юрий Алексеевич спрашивает: «Как у вас там дела? Все живы?» – «Все живы. Спасибо, Юрий Алексеевич» – «Чем занимаетесь?», спрашивает. «Да, пока занятий никаких нет, всё нормально». Доложил ему обстановку. А через неделю появился сам Бутелла. Спрашивает: «Где у вас телефон?». Снял трубку, сообщил, где он находится, и сказал: «Приступайте завтра к занятиям. Чем вы занимались?». Трифонов ему: «Писали программы обучения: для заряжающего, командира орудия, механика-водителя и т.д.». – «Очень хорошо», говорит.

А потом мне стало известно, что 21 июня прилетает моя семья: жена и две дочери школьного возраста. Когда меня направили в Батну, я огорчился, потому что в Батне школы нет. Как быть? Я отпросился у начальства и выехал в Алжир встречать семью. Встретил, привёз в посольство к генералу. Говорю: «Николай Николаевич, в Батне школы нет, а у меня дочери школьного возраста». Он успокоил меня: «Не волнуйтесь, мы вас перебросим поближе к Алжиру». И действительно, в начале августа меня назначили в военное училище связи, в Регайю. Я был очень доволен, потому что это совсем близко от Алжира. В Регайе было очень много детишек школьного возраста. Выделялся специальный автобус и наших детей бесплатно возили в школу и обратно.

– Какое было отношение со стороны алжирцев: рядовых военнослужащих, офицеров, местного населения?

– Очень хорошее. Никаких конфликтных ситуаций никогда не было. Наоборот, отношения были доброжелательными. Они моментально исполняли любое наше желание. Нужна машина? Пожалуйста, тут же её предоставляли. В Регайе я пробыл полтора года.

3 ноября 1965 года по приглашению алжирских властей в Алжир на празднование Дня Независимости прибыла советская военная делегация во главе с первым заместителем Министра обороны СССР, начальником Генерального штаба, Героем Советского Союза маршалом Советского Союза Матвеем Васильевичем Захаровым. В состав делегации входили начальник главного оперативного управления Генштаба генерал-полковник Михаил Иванович Повалий и заместитель начальника 10-го Главного управления Генштаба генерал-полковник Герман Федорович Воронцов. Накануне меня пригласил Юрий Алексеевич Герн и сказал: «Прилетает советская военная делегация, встречайте её и обслуживайте». Делегацию разместили в гостинице. Я прибыл, представился (я майором уже был).

4 ноября в алжирской столице состоялся военный парад. Советская делегация была приглашена на гостевые трибуны. Вскоре ко мне подошёл офицер алжирского Генштаба и сказал, что президент приглашает маршала к нему на почётную трибуну. Маршала посадили справа от президента, немного сзади. Я рядом. После парада, когда мы уже сидели в машинах, к нам подошёл алжирский корреспондент и спросил маршала, понравился ли ему парад. Тот ответил: «Очень!». «Что больше всего Вам понравилось?». – «Танки», ответил маршал.

7 ноября 1965 года посол Николай Михайлович Пегов устроил прием в своей резиденции по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Были приглашены представители других посольств, присутствовали дамы в вечерних платьях. Все собрались на огромной площадке перед входом. М.В. Захаров был в форме, со звездой Героя Советского Союза. Маршалу надоело топтаться на площадке, пока приём еще не начался, увидел свободное плетеное кресло и сел в него. А маршал был человек крупный, и кресло под ним разъехалось. Он оказался на полу. Дамы: «Ах!» и тут же отвернулись, сделав вид, что ничего не видели. Воспитание! Я подскочил, поднимаю маршала. Он встал, я взял другое кресло, сел и попрыгал на нём. Кресло крепкое. Маршал сел. Настроение у него испортилось. Идёт приём. Фуршет. Маршал стоит, я слева от него. Напротив меня оказался посол Чехословакии, который до этого был послом в СССР. Он прекрасно владел русским языком. Мы с ним стоим, общаемся. Маршал выпил одну рюмку и больше не стал пить. Кончился приём, подали машины. Приехали к себе в гостиницу «Ларби», зашли в номер. Моё место в торце стола, справа от меня сидит военный атташе, слева командующий 5-м военным округом. Маршал рядом с ним. М.В. Захаров берёт бутылку водки и говорит: «Ну, переводчику делать нечего, ему можно и выпить». И наливает мне фужер. Я чуть не упал со стула: маршал Советского Союза наливает водки майору! Я говорю: «Спасибо, товарищ маршал Советского Союза. С удовольствием выпью за ваше здоровье!».

В один из дней М.В. Захарова пригласили в театр. Поехал и я. Был концерт приехавшего на гастроли ансамбля Игоря Моисеева. Только мы вошли в фойе, грянул гимн Советского Союза. Это было так неожиданно! Делегация посетила военно-морское училище в Сирокко, военное училище связи в Регайе, встретилась с коллективом советских специалистов, побывала в кадетском корпусе, где маршал М.В. Захаров перед строем кадетов выступил с большой речью.

А 3 ноября 1966 года по приглашению алжирских властей на празднование Дня независимости в Алжир прилетела советская партийно-правительственная делегация во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Динмухамедом Ахметовичем Кунаевым, первым секретарем ЦК компартии Казахстана. С ним заместитель министра обороны Герой Советского Союза маршал Советского Союза Кирилл Семенович Москаленко, заместитель министра иностранных дел Яков Александрович Малик (до того он был представителем СССР при ООН.), и начальник Главного штаба ВМФ МО СССР адмирал Николай Дмитриевич Сергеев. Юрий Алексеевич вновь предложил мне обслуживать делегацию. Я был один переводчик на всю группу. Д.А. Кунаев, К.С. Москаленко, Н.Д. Сергеев и я жили в одной гостинице, а Я.А. Малик в другой. Не знаю, как он обходился без переводчика, может быть, тоже знал французский язык. Я представился Д.А. Кунаеву: «Динмухамед Ахметович, майор такой-то…». Он: «Ой, не надо так ко мне обращаться. Говори просто Димаш Ахметович». Я ему рассказал, что сам из Казахстана, из Актюбинска. Он спрашивает: «Ты давно там не был?». Отвечаю: «Да вот, уже лет пять». Д.А. Кунаев: «Ну, мы там так настроили, так настроили! Ты не узнаешь город!» У меня с ним установился изумительный контакт. Как-то ему говорю: «Димаш Ахметович, Вы не будете знать Алжир как следует, если не побываете в Сахаре». Он спрашивает: «А как алжирская сторона на это посмотрит?». Отвечаю: «Это я беру на себя». Позвонил в штаб, сказал, что советская делегация хотела бы побывать в Сахаре. «О’кей» – отвечают. Вот так. Не то, что у нас: согласовывают, согласовывают. Завтра летим. Мы с Д.А. Кунаевым поехали в гостиницу, где остановился Я.А. Малик. Тот вышел: «Нет, не полечу, чувствую себя неважно». Наутро подали машину, и мы поехали на аэродром. Нам предоставили небольшой двухмоторный реактивный самолет. Французский. С нами полетел Чрезвычайный посланник Владимир Иванович Юхин. Рядом со мной сидел юноша, алжирец. Летим в Сахару. Разговорился с этим парнем: кто Вы, чем занимаетесь? Он отвечает: «Я министр молодежи и спорта. Мне 24 года». Министр в 24 года!

Прилетели в город Уарглу. Нас очень хорошо встретили, завели в холл. Прохладно, работают кондиционеры. Угостили пепси-колой. Проводили к машине. На капоте флажки Советского Союза и Алжира. Едем по Сахаре в сопровождении эскорта из трёх мотоциклистов. Дорога хорошая. Кругом барханы, пески, пески, показались факелы. Мы приехали в нефтедобывающий район Хасси-Месауд. Завели нас в помещение. Там тоже кондиционеры работают, прохладно. Посреди помещения стоит огромный стол. На нём представлен разрез земной коры. Инженер-алжирец с указкой рассказывает о залегании нефтеносных пластов. В.И. Юхин стоит справа от меня, Д.А. Кунаев слева, К.С. Москаленко рядом. Я перевожу. Потом инженер говорит: «Теперь предлагаю вам пройти к месту, где непосредственно идёт добыча нефти». И предупреждает: «Мы обычно обыскиваем людей, чтобы с ними не было сигарет, зажигалок. Но вас, конечно, не будем обыскивать, мы вам верим».

Пошли по длинному коридору. В.И. Юхин взял меня под руку: «Молодец, – говорит, – выкрутился». Он хорошо знал французский язык. Дело в том, что когда инженер рассказывал о пластах, я французское слово «couches» переводил как «слой». Один раз Д.А. Кунаев спросил инженера: «А где залегают пласты девонской нефти?». Тут я понял, что допустил оплошность: в переводе «пласты» назвал «слоями». Эти слова-синонимы, но термин есть термин. А потом я спросил В.И. Юхина, откуда Димаш Ахметович так хорошо разбирается в горном деле. «Так он же был президентом Академии наук Казахстана». По возвращении я предложил Д.А. Кунаеву слетать в город Оран. Там военно-морская база подводных лодок Мерс-эль-Кебир. Подводные лодки с моря заходят прямо в грот под горой. Мы прилетели, нас встретил префект Орана. Оказалось, мы с ним знакомы: он в Батне тоже был префектом. И он меня узнал: нам на приёмах приходилось встречаться.

Во время беседы с префектом Я.А. Малик рассказал такую историю. Когда он был представителем СССР в Организации Объединенных Наций, там собралось шесть человек с фамилией Малик. И перечисляет: из СССР, Индии, США, Индонезии, Южной Америки и ещё откуда-то. Решили создать клуб Маликов при ООН. «Ну что, создали?» спрашивает префект. «Нет, потому что президентом клуба захотел стать американский Малик». Все засмеялись. После беседы мы проехали через французскую деревню. Там жили моряки, обслуживающий персонал базы. Поднялись по серпантину на вершину горы, где стоит статуя женщины-покровительницы моряков. Посмотрели вдаль на море. Берегов Европы не видно. Во время пребывания в стране Д.А. Кунаев посетил президента Алжира Хуари Бумедьена. Он передал письмо от Л.И. Брежнева, в котором последний сообщал о том, что СССР безвозмездно окажет помощь Алжиру, пострадавшему от засухи, и направит ему столько-то тонн пшеницы. Х. Бумедьен поблагодарил. А К.С. Москаленко встречался с алжирскими военными лётчиками. Делегации представилась возможность побывать в гостях у одного из кочующих племен туарегов. Нас сопровождали офицеры Генерального штаба МО АНДР. После общения с туарегами по дипломатическому протоколу алжирской стороной был выстроен почётный караул на верблюдах. Старейшина клана предложил высокому советскому гостю объехать строй на верблюде. Д.А. Кунаев наотрез отказался это делать и переадресовал просьбу маршалу К.С. Москаленко. Тот тоже не захотел ударить лицом в сахарский песок и попросил Н.Д. Сергеева, как младшего по званию, взобраться на верблюда. Тот, поколебавшись, согласился. Надо сказать, что адмирал был очень грузным человеком и с трудом взобрался на верблюда. Поводырь ударил короткой палочкой, верблюд издал противный рёв, с трудом поднялся и… пустил такую струю, что все грохнули от смеха. А верблюд побежал вдоль строя. После обхода почётного караула гости и хозяева сфотографировались на память в знак нерушимой советско-алжирской дружбы. При этом над всеми возвышался адмирал на «корабле пустыни».

В ноябре 1966 года у старшего референта-переводчика Ю.А. Герна закончился контракт. По его предложению я был назначен на его должность. У меня в подчинении оказалось 172 военных переводчика. Перебрался с семьёй в Алжир. Каждое утро в офисе я выступал перед сотрудниками с информацией, используя газеты и радиосообщения. Каждый месяц делал обзор прессы и отправлял его в 10-е Главное управление Генштаба. Старшим военной миссии был генерал-майор Николай Григорьевич Усольцев. Меня поселили в одном с ним доме. С самого начала у нас установились тёплые, деловые отношения. После работы Николай Григорьевич звонил нам и спрашивал: «Мруги, готовы ехать на пляж?». «Конечно, готовы», отвечаем. «Через пять минут жду у машины». Генерал со своей женой Марией Ивановной поддерживал такие тёплые отношения только с нашей семьёй, остальных сотрудников миссии держал на дистанции.

6 июня 1967 года, в день нападения Израиля на Египет, нам позвонил офицер алжирского Генерального штаба и попросил к телефону генерала Н.Г. Усольцева. Я передал трубку генералу, сам взял отводную. Офицер спросил Н.Г. Усольцева: «Вы разрешите советским военным лётчикам вылететь на наших самолётах в Египет?». Генерал спросил: «А они будут принимать участие в боевых действиях?» – «Нет. Они только доставят самолёты в Египет, передадут их местным властям и тут же вернутся своим ходом в Алжир». Генерал дал разрешение, и вскоре, действительно, наши офицеры благополучно вернулись в Алжир.

— Как вы думаете, насколько важно для алжирцев было наше сотрудничество? Что оно им давало? Просто потому что французы ушли, или алжирцы были нацелены на сотрудничество именно с нашей страной?

– Нужно было создать хорошо обученную национальную армию, готовую отстоять независимость Алжира. В стране были созданы военные училища, в которых работали советские военные специалисты: танковое, артиллерийское, связи, военно-морское, ПВО. Наши специалисты были и в других местах.

Ещё первый президент страны А. Бен Белла хотел построить в стране социализм. Руководство нашей страны поддерживало это намерение. При мне посол Н.М. Пегов говорил: «В следующем году, я думаю, мы включим Алжир в состав социалистического лагеря». Это, оказалось, была самая настоящая утопия. Мне приходилось ездить по горам с нашими людьми, в сопровождении алжирских военных, и мы видели, в каких условиях живут алжирцы. Жильё, напоминающее сакли, какие были у нас в царские времена на Кавказе. Охапка соломы внутри и привязанный ослик. Ни вёдер, ни постели. Вместо ведра козлиная шкура, которую наполняли водой. Какой там социализм!

— Насколько эффективна была наша помощь Алжиру?

— Думаю, очень эффективна. Работавшие в стране наши специалисты – военные, геологи, гидрологи, медики – все имели высшее образование, и свои знания передавали алжирцам очень качественно. К тому же СССР оказывал Алжиру серьёзную экономическую помощь.

— Вашу работу алжирцы как-то отметили?

— Подарили покрывало, какие-то тарелочки, альбом с фотографиями. А 19 ноября 1967 года закончился мой контракт и в тот же день я с семьёй вернулся в Москву.

Сегодня в Интернете распространена информация Главного управления разведки МО Украины, из которой следует, что на Новый год в Сирию к нашим летчикам и тем, кто их обслуживает, приедут с концертами звезды российской эстрады. Сами артисты и певцы это категорически опровергают, однако Газманов и Кобзон нашли данную идею привлекательной.

Союз писателей Санкт-Петербурга реально участвует в создании хорошего настроения нашим солдатам и офицерам в Сирии. На днях руководство Санкт-Петербурга предложило авторам книжной серии, посвященной 70-летию Победы, «Писатели на войне, писатели о войне» послать в Сирию через Дом писателя свои книги с дарственными надписями.

Мне приятно, что среди них оказалась и моя книжка «Уходящие в вечность».

В год 70-летия Победы вышло много различных публикаций о Второй мировой войне, в которых оценивается, а порой весьма сильно переоценивается вклад той или иной страны в достижение победы антигитлеровской коалиции над фашистской Германией и милитаристской Японии. Я подготовил материал, который рассказывает о вкладе Китая в борьбе с японскими захватчиками, при этом делаю упор на то, что китайский народ и его вооруженные силы сумели выстоять в борьбе только при внешней поддержке, прежде всего военной и политической помощи со стороны СССР и США. Надеюсь, что читателям сайта Союза ветеранов ВИИЯ данная публикация будет не безинтересна. Скачать здесь
С уважением, Борис Горбачев, В-72.

Произошла эта история в конце лета 1977 года, когда в Учебном Центре Дважды Краснознамённого Балтийского Флота закончил обучение первый экипаж моряков-подводников из одной, тогда вполне дружественной, северо-африканской страны. Практику экипаж проходил на советской учебной лодке проекта 641Э, в просторечье именовавшейся «букашкой», от старинного названия буквы Б («буки»), означавшей «большая». Домой же, в Африку, новоиспечённые подводники должны были возвращаться на собственной лодке, под своим флагом. У лодки уже было название — в память о победе, которую в давние времена одержали героические предки моряков, сражаясь на верблюдах, вот только самой лодки не было – вернее она была, но ещё на заводе, и прийти должна была если не завтра, то уж на той неделе точно. Вероятно, заводу предложили на выбор: или солидную премию, или столь же солидные неприятности, но выбор был сделан правильный, и однажды утром гавань рядом с УЦ огласилась восторженными гортанными криками: у пирса стояла новенькая, в ещё не успевшей облупиться краске, субмарина. (Именно этой краске и было суждено сыграть злополучную роль во всей истории).

Начался последний этап эпопеи, носивший скучное название «процедура приема – сдачи». Вместе с лодкой прибыла заводская сдаточная команда – человек десять исключительно грамотных и умелых работяг и инженеров, в задачу которых входило сначала «устранение выявленных недостатков» на месте, а потом участие в перегоне лодки вокруг Европы в Средиземное море в качестве гарантийной группы. 

С другой, то есть «принимающей», стороны тоже приехала группа специалистов во главе с замом главного инженера всего Военно-морского флота, причём почти половина из них довольно прилично говорила (и даже читала) по-русски. Началась «совместная работа», когда спецы, разбившись попарно, расползлись по всему кораблю, выявляя наличие и работоспособность всего и вся. Если же, паче чаяния, обнаруживались какие-то недостатки, которые нельзя было устранить в пять минут, то их фиксировали в протоколе, который передавался «сдающей стороне» для принятия мер. В общем, процесс пошёл нормально за исключением того, что вся маркировка, надписи и шильдики были сделаны в «экспортном» исполнении, по-английски. Этот пункт контракта как-то выпал из виду, а все приёмо-сдаточные протоколы тоже должны были быть на русском и английском. Но из экипажа английский худо-бедно понимали лишь четверо или пятеро офицеров, а о личном составе и говорить не приходилось. Но ничего, справились. Надо отдать должное заводской бригаде – они, видимо, предполагали такой ход событий и привезли с собой ещё одного специалиста. Им оказалась весьма миловидная женщина «в расцвете лет», очень неплохо знавшая английскую морскую терминологию. Главным же достоинством Эллы Яковлевны оказалась привезённая с собой пишущая машинка с латинским шрифтом, владела которой она виртуозно. На третий день работы по приёму-сдаче были, в основном, завершены, и на свет появился список претензий принимающей стороны. Ничего серьёзного там, по большому счёту, не было, кроме одного пункта, буквально гласившего: «приборы старые». Дело было в том, что в целях борьбы с таким неизбежным злом, как ржавчина, некоторые указатели, датчики, индикаторы и т.п., стоявшие в самых уязвимых местах, были с подлинно русской щедростью покрашены в два, а то и три слоя, причём оттенки краски немного отличались, ну а кто-то из дотошных «приёмщиков» ковырнул трещину и обнаружил «недостаток». Список претензий быстро перевели и доложили руководству, которое заверило принимающую сторону, что «все эти мелкие недочёты будут устранены в ближайшее время», письменный ответ также будет представлен, и вообще, можно готовится к подписанию Акта и поднятию флага — церемонии очень торжественной, в присутствии Посла, Командующего Военно-морским флотом, высокого начальства из штаба БФ и даже адмиралов из Москвы, всё-таки первая подводная лодка страны! И вот, ближе к вечеру, начальство вручило мне официальный ответ на «список претензий», страниц десять рукописного текста, который надо было перевести и отпечатать. При этом с мягким флотским юмором было сказано, что «горячку пороть не надо, но к утру всё должно быть готово» — для высокой комиссии уже были заказаны номера в лучшей городской гостинице. С английским текстом всё было более-менее понятно, но кто будет печатать русский вариант? Рабочий день у машинистки штаба дивизиона, в состав которого временно включили новую лодку, закончился, но решение было принято быстрое и простое: «А дежурный писарь штаба на что!?» Как ни странно, Эллу Яковлевну такой поворот событий совершенно не удивил. — На флоте ещё не такое бывает, — сказала она, и я ей сразу поверил, хотя носил морскую форму уже больше года и считал себя самым опытным подводником из переводчиков (и наоборот). Собрав все имевшиеся в нашем распоряжении словари, создав запас кофе, сахара, бутербродов и сигарет, мы уселись за стол.

Последний раз письменный перевод на военную тему я выполнял за четыре года до описываемых событий, на госэкзамене по второму языку, но пятёрку тогда, видимо, мне поставили всё же не зря. Как заметила Элла Яковлевна, «мастерство не пропьёшь». Примерно каждые полчаса в дверь, постучав, поскольку за ней сидела дама, и скороговоркой выпалив пршу рашшения*), поскольку с дамой сидел офицер, втискивался матрос-посыльный, забирал очередной, уже переведённый, рукописный листок и нёс его в штаб, где его перепечатывал дежурный писарь, которому ночная работа выпала второй или третий раз за всю службу. Постепенно мы добрались и до того пункта, где речь шла о «старых», то бишь крашеных и перекрашенных приборах. Ответ был простым, чётким и *) «прошу разрешения!» — принятый на флоте эквивалент «разрешите войти!» недвусмысленным, как корабельная кувалда: «Все установленные приборы –из текущего производства, окрашены в соответствии с требованиями условий эксплуатации». С «производством» я справился сам, написав “current manufacturing”, Элла Яковлевна подкорректировала остальное. Где-то в половине седьмого утра пишущая машинка выдала последнюю очередь, машинистка допила последнюю чашку кофе, достала одеяло и пересела на диван, а я собрал в папку плоды нашего ночного труда и поплёлся в штаб, сообразив зайти по дороге в столовую и получить не слишком плотный завтрак по «береговой» норме. Начальство, которому я вручил аккуратно скреплённые листки, если и осталось довольно, то проявило это сдержанно, позволив, правда идти отдыхать до обеда – после обеда предстояла встреча для подписания протокола и решения оставшихся «организационных вопросов». В три часа руководство обеих сторон собралось в штабе у зала заседаний и, после приветствий и рукопожатий, расселось за столом, украшенным двумя флажками и бутылками «Боржоми». В папке у главного «приёмщика» я успел разглядеть листки со знакомым текстом, где против каждого пункта стояли оптимистического вида карандашные галочки. День, похоже, обещал быть удачным. «Оргвопросы» решались быстро, и когда руки присутствующих начали всё чаще протягиваться к «Боржоми», наш адмирал предложил, если нет возражений, подписать протокол. Возражений не было. Адмиралу передали английский текст, а гости получили уже подписанный им русский экземпляр. Иностранный Зам. главного инженера, очевидно не слишком сильный в русском письменном, передал бумаги одному из помощников и, коротая время, стал на русском устном задавать адмиралу вопросы «за жизнь», что само по себе было хорошим признаком. Помощник, шевеля губами и изредка кивая, просматривал текст, но вдруг изменился в лице, словно споткнувшись обо что-то глазами, потянул за рукав главного и быстро зашептал ему на ухо. Главный посмотрел в бумаги, тоже изменил выражение на лице, а потом обратился к адмиралу – не по-русски. Смысл его тирады заключался в том, что он никак не ожидал от советских товарищей такой хитроумной пакости, хотел бы прервать переговоры и посоветоваться с своими коллегами о том что делать дальше. Адмирал поднял брови и произнёс сакраментальное «не понял!». В этот момент я был с ним полностью согласен, так как тоже ничего не понял, но никакого промаха за собой не чувствовал. – А вот, смотрите! – сказал главный и положил перед адмиралом рядом два текста, ткнув пальцем в тот самый пункт о «старых приборах». – Вы пытаетесь ввести нас в заблуждение, что приборы якобы новые, из текущего производства, а на самом деле?! – и он снова ткнул пальцем, но теперь в русский текст. Адмирал надел очки, вгляделся и начал медленно багроветь. Я сумел разобрать напечатанное без очков: «из текущего ремонта». – Что вы тут понаписали? – зловещий шепот был явно обращен ко мне. В воздухе запахло международным скандалом. – Товарищ контр-адмирал, – отвечал я тоже шепотом, — тут не я написал, моя работа – вот это! – Я взял в руки английский текст и, кажется, даже слегка хлопнул им о стол. С другой стороны к злополучным листкам протянулась рука командира лодки, который составлял, как я понял, окончательный вариант «ответов на вопросы». Он глянул в бумаги, нашёл нужную строчку, беззвучно выругаллся, а потом залез во внутренний карман тужурки и – чудо! – вынул сложенные вчетверо рукописные листки. – Товарищ адмирал, объявите перерыв на пять минут, сейчас всё выясним, — тихо сказал он, взял со стола русский текст и выскочил за дверь. Адмиралу не оставалось ничего другого, как повторить «сейчас всё выясним», добавив от себя «а пока можно покурить». Гости курить не стали, но из-за стола не вышли, а что-то обсуждали между собой, но так тихо, что я даже не старался вслушиваться. Командир лодки вернулся через четыре с половиной минуты, держа в руках всё те же листки. Положив их перед адмиралом, он показал сначала на один лист, потом на другой, а потом снова на первый. Комментария слышно не было. Адмирал покачал головой, произнёс что-то, оканчивающееся на «ть», а потом громко объявил: — Продолжим, товарищи! Техническая ошибка исправлена, машинистка написала не то слово. Я вам гарантирую, что вся техника новая, — тут он позволил себе улыбнуться, — мы друзьям старьё не поставляем! «Друзья» снова взяли в руки протокол. В обоих экземплярах русского текста поверх свежей белой замазки было напечатано «производства». Через десять минут все подписи были поставлены, «Боржоми» допито, и гости отбыли. Остались адмирал, командир лодки и я. Адмирал подошёл к стенному шкафу, достал початую бутылку коньяка и две рюмки, потом посмотрел на меня и достал третью. – Иди сюда! – сказал он. – Держи! А я уж думал, что… Что он думал, было понятно. Ещё мне стало понятно, что значит «умеет принимать быстрые и правильные решения» — это про командира лодки. А ещё потом выяснилось, что тот самый дежурный писарь который чуть не стал причиной международного конфликта, тоже «думал», — так, по крайней мере, он писал потом в объяснительной записке, — словосочетание «текущий ремонт» показалось ему более простым и знакомым. А поскольку наказать матроса за то, что он думает, трудно, если вообще возможно, то наказали его командира — начальника штаба дивизиона, представили к увольнению в запас. Правда он и так уже отслужил больше, чем было положено. Через день приехала высокая комиссия, на лодке подняли флаг, были речи, банкеты, приёмы. А потом лодка ушла в Африку. А с Эллой Яковлевной мы снова встретились — почти через год, когда тому же заказчику сдавали следующую лодку. В этот раз всё обошлось без приключений, хотя кофе мы опять попили. Впрочем, как говорится, это уже совсем другая история…

Соколов Ю.О., подполковник ВМФ в отставке, В-73. .

Год-полтора назад большинство некогда напористых украинских политологов вообще отказывались от общения с российскими коллегами, разумеется, речь идёт о тех, кто остался на Украине. За это время кое-что изменилось. Условная треть наших традиционных собеседников по-прежнему молчит, другая без шансов на возражение клянёт «путинский режим», ещё треть от диалога вроде бы не отказывается, но с оговоркой: без публичных ссылок друг на друга во избежание подстав. И ещё: мы договорились не доверять телефону и интернету две особо деликатные темы: бандеровцев и ополченцев Донбасса. Ибо «тиха украинская ночь», но сало лучше перепрятать…
Общим местом в беседах с украинцами стали их сетования на наше непонимание (год назад нам говорили об отрицании) украинских реалий: у них российское телевидение смотрят около 25 проц. граждан, у нас украинское — в пределах соцпогрешности. Это, как они считают, является основным препятствием в поиске компромисса. Само слово «компромисс», едва ли не впервые произнесённое собеседниками, стало поводом к развёрнутому разговору.
Гости просят слова…
Начнём с тех самых реалий, которые нас просят воспроизвести «подробно и как их понимают в Украине». Вообще-то нам кажется, даже ток-шоу, не говоря об интернете, ничего важного скрыть не дают. Ну, если просят, тогда первое: Украина (её флаг, язык, гимн и прочее) впервые обрела международную узнаваемость. Прорыв достигнут революцией достоинства, заложившей основы национально-государственной идентичности и вернувшей страну в лоно европейской праматери. Сакральность майдана и революции подтверждается их истоками и значением: она, революция, — народная и антиолигархическая, антикриминальная и задающая глобальный пример. В этом смысле выбор Америкой Киева в качестве ведущего европейского союзника свидетельствует в пользу американской хватки и присущего украинцам чутья. Но главное, что предлагается признать нам в качестве первого и безальтернативного шага к сопониманию, вот это (не обойтись без нота бене!): нельзя за счёт двойных стандартов нарушать статус-кво и субъективно интерпретировать международное право. Ибо защищающие его институты существуют не ради дипломатических препирательств. (Переборем эмоции и продолжим ради цельности картины).
Второе: в Киеве не рассчитывают на понимание Москвой этой «альфы и омеги» мироустройства. Но надеются, что мы сами заинтересованы облегчить свою участь. Ибо безуспешность нашего военного давления на Украину подтверждается наложенными на Россию экономическими и прочими мерами-санкциями. Пока нынешняя Россия не осознаёт всех последствий, сколько-нибудь серьёзный диалог с ней бессмыслен или формален. Так, в практическом смысле нормандский и минский форматы, на которые уповает Москва, интересны Киеву лишь как повод подтвердить приверженность миру и уважение международного права. В практическом же смысле эти форматы полезны скорее для возвращения заложников, периодически захватываемых террористами на 1/55 части территории страны, а также для решения неотложных экономических задач.
Обращённая нам расшифровка выглядит так: смысл действий Киева на Донбассе состоит в избегании потерь. Если бы ситуация там представлялась более серьёзной, то американцы наверняка бы к ней подключились. Они и так подключатся, но позже и в долгосрочном общенатовском формате. А пока не обойтись без пограничного с Россией «евровала», непреодолимого для террористов и наёмников. Теперь о Крыме: Украина его не оставила. Она эвакуировала своих военных, чтобы избежать кровопролития. Хотя с сегодняшней позиции, возможно, правильней было бы прямо с Майдана — ещё в январе 2014-го — направить в Крым и на Донбасс пару тысяч патриотов-активистов, лучше из числа крымчан-дончан. Уничтожение десятков бандитов и интернирование им сочувствовавших решило бы проблему до её обострения. Поскольку в России нарастает оппозиционная волна, переговоры по существу будут вестись уже с её новым, проевропейским, руководством. Ему-то загодя и предложено подумать о компромиссе. В том числе, по российским компенсациям за нарушенное статус-кво. Компенсации коснутся мер, симметричных аннексии Крыма и, как частность, за энергетический шантаж. Ибо более половины нефтегазовых приисков на территории бывшего Союза освоены при участии неправомерно игнорируемых украинцев. Ближайшей же задачей видится осуждение Москвы за сбитый малайзийский боинг. Ибо эта трагедия наиболее назидательно разводит палача и жертву.
Мы, правда, обошли непременный фон дискуссий. В частности, исторические экскурсы. Оказывается, этноним «Украина» состоит из двух смыслов: «укр» — самоназвание исторически проживающих здесь свободных людей (антиподов рабов) и «краина» — страна от края до края, а не «оконечность чего-то», как утверждает Кремль. Кстати, русский язык распадается на «московско-азиатскую» и «евроукраинскую» ветви: в первом случае говорят (заметим: как нередко и Т.Г.Шевченко!) «на Украине», во втором — «в…». Или то, что история вообще, и второй мировой войны, в частности, подлежит национально опосредованной трактовке, кто на кого напал и кто победил. Мы также опускаем прогноз неминуемого внутреннего раздрая Китая после его собственного майдана — в этом наши собеседники не сомневаются. А ещё они уверены в продолжении нами бесконечных кавказских войн. И, что совсем странно, не верят «преобразованию» Грозного в «Дубаи» (реакция — почти «тю!»).
…хозяева отвечают…
Для чего мы прибегли к популяризации цитируемых доводов? Во-первых, чтобы прямой речью высветить их интеллектуальное качество, на чём, собственно, и строится приглашение к компромиссу. Во-вторых, чтобы убедиться в отсутствии, как минимум, у коллег-политологов повестки для разговора по существу, «здесь и сейчас». Ибо вряд ли для нас актуальны вопросы мифологии и футурологии. А ведь их задают люди, нередко научно-остепенённые — советники и помощники не последних лиц в киевской иерархии. Они, видимо, и санкционировали слово «компромисс».
Из этого следует целый перечень уже наших выводов-интерпретаций. Сначала — сугубо поверхностных. Наши соседи испытывают всепронизывающую обиду за Крым, разделяемую, по-видимому, большинством граждан их страны. Отсюда стремление скорее напугать нас грядущим отмщением, нежели убедить в своей правоте. Показательно и почти обязательные резюме на наши возражения: «Приводите какие угодно факты, но правда — на нашей стороне».
К правде, по крайней мере, авторской и обратимся. На наш взгляд, украинский случай явственней, чем раньше, подтвердил фактический слом даже не правовой, а «терминологической» конструкции миропорядка. Судить о значении конституции Украины в этом контексте излишне. А вот право народов на самоопределение и право государств на защиту своей целостности едва ли не впервые обусловлены незыблемостью статус-кво. Двойные стандарты перестали быть подобием публицистических кокетств: мол, в восприятиях мужчин и женщин тоже есть различия. Теперь — иначе: одни это статус-кво устанавливают, другие должны с ним согласиться. И уже забылось, что приснопамятный лорд Джадд по аналогии с островом Мэн (что в Ирландском море) когда-то предлагал предоставлять не только автономию, но и суверенитет даже отдельному «чечен-аулу», если он не хочет подчиняться федералам. Теперь нам объясняют, что «о праве на независимость (здесь Крыма) нельзя судить только изнутри» (цит.). Поэтому и Крым, и Донбасс, и Россия прежде, чем что-то предпринять, должны убедиться, не нарушают ли они «мировой порядок». Впрочем, в развитие темы компромисса нам несколько лукаво намекают: признайте, что вы «больше не будете», озвучьте, что именно «не будете», тогда мы пока не станем вас попрекать за то, «что было». Ну, а там посмотрим на ваше поведение… И чуть угрожающе добавляют: «Украина и Европа не позволят злоупотреблять общецивилизационными ценностями», что звучит вообще-то забавно.
Посерьёзнев, продолжим: ООН, а в дальнейшем ОБСЕ и прочие международные институты создавались, как нам кажется, для поиска компромиссов. Это предполагало широкий спектр мнений, выносимых на обсуждение, включая противоположные. Сегодня нам говорят: раз ваше мнение расходится с «Украиной и Европой», вы подрываете в очередной раз помянутое статус-кво. Поэтому, например, на ассамблею ОБСЕ мы вас не пустим. В приближении к этому и история с малайзийским боингом, военно-техническую сторону которой мы оставим специалистам. Как же быть тогда с логикой? Не мы, а нас назидательно учили, что любые предположения о чьей-либо виновности не допустимы до вынесения вердикта. А функции «полевых фиксаторов», последующих контролёров-экспертов-расследователей и только после — судий расписаны, помнится, 189 статьями вплоть до указания какой государственной и ведомственной принадлежности, а также квалификации должен соответствовать тот или другой. Но для начала, как мы усвоили, требуется скрупулёзное и прозрачное освидетельствование каждой материальной и событийной детали. Вместо этого нам говорят: всем ясно и так… Потому, что «вы всегда сбивали пассажирские самолёты — и над Кореей, и над Карелией» («Чёрное море», конечно же,.. ближе к «Европе»!).
Что же до прочих суждений украинских коллег, то они обнаруживают ряд симптоматичных откровений, которые не назовёшь фигурами речи. Так, декларативность представлений о судьбе Крыма, который могли бы сохранить за Украиной «пара тысяч активистов с майдана», скорее подтверждает «безысходность» нашего мартовского решения 2014 года, ибо правда в украинской интерпретации тождественна силе союзников. Теперь — более актуальное: Киев полагает себя достаточно влиятельным для замораживания отношения России с Европой. Формально — до обновления власти в Москве. Фактически — до появления новых обстоятельств, ощутимых для Москвы, скажем, нашего полного «энергозамещения», создания инфраструктуры НАТО у наших границ или не менее весомых последствий.
Впрочем, киевские угрозы не исключают торга. Нас спрашивают: есть ли в наших политических кругах те, кто поддержали бы своего рода размен: невступление Киева в НАТО, плюс федерализация Украины «по Минску» — на повторный референдум по Крыму или его приемлемый «для Европы» статус? У нас интересуются, кто из киевской верхушки вызывает в Москве наибольшее раздражение (может, Саакашвили)? Кстати, какой статус автономной (или полуавтономной(?) УПЦ нас бы устроил? Или ещё: понимаем ли мы, что выдача Украине Януковича или хотя бы списание долга за полученные им кредиты (то есть, фактическая легитимация нами послемайданной власти) ускорила бы компромисс по Донбассу? И совсем «на ушко»: Киев заинтересован в сохранении статус-кво по Приднестровью, но не без встречных шагов Москвы… Согласитесь, это адресуется уже не гипотетически «обновлённой» Москве.
А пока признаем: непропагандистское участие американцев в многостороннем раскладе вокруг Украины действительно задерживается. Если это обусловлено, как нам внушают, перспективой Донбасса, то согласитесь — тут «палка о двух концах». С не меньшим смыслом заметим: внешнее вмешательство в конфликт возможно лишь при наличии самого конфликта, а его на пустом месте не «разжечь». Что же до наступления холодов, с чем мы склонны связывать проблески украинской компромиссности, то это понятно без Крыма, Донбасса и Америки…
Компромисс на отметке 0.0.
Всё с большей настойчивостью нас подвигают признать: в конфликте виновны обе стороны. И спрашивают, в чём мы видим свои ошибки? Согласимся, они были. «Картонный» образ России, как порождения мамы-сатаны и папы-дьявола, возник при нашем молчании. Сначала нам предлагали поучиться играть в футбол без «киевской» сборной Союза. Потом двадцать с лишним лет мы терпели обязательную для международных форумов лекцию-презентацию: «Почему Украина не Россия?» Попутно нам предлагали растрогаться натовскими ралли-выставками и прочими приглашениями украинских школьников в Брюссель. Потом предъявили, по крайней мере, «гуманитарный» счёт за голодомор. Затем без обиняков объявили: на «энергетический диктат» Москвы Киев ответит разворотом на Запад. А послы-то наши «сидели» в Киеве всегда. И даже чарку поднимали. С эфеса казачьей шашки…
Слово «компромисс» произнесено. Смысла в нём пока немного, если не считать угроз. Есть приглашение поразмыслить о фактах и правде. Мы в большей степени, чем кто-либо, заинтересованы в невраждебности нашего самого близкого соседа, отдавая себе отчёт в том, что внутривидовые противоречия острее межвидовых. А от рака, как известно, дезодорантом не лечат. Давайте вспомним факты, которые говорят сами за себя: около 40 проц. граждан России имеют родственные, дружеские, профессиональные и прочие связи с Украиной. А если статистика не «греет», то приведём эпизод, подсказанный самими украинским собеседниками: винницкая мамаша пыталась «отмазать» от АТО (антитеррористической операции) своего сына. Знаете, через кого? Через своего давнего ухажёра, ныне преподавателя петербургской военно-медицинской академии. Хочется думать, что у неё получилось…
Хватит публицистики: главное сказано. Лучше поностальгируем. Со смотровой площадки не признаваемой соседями грозненской башни. По временам, когда горiлка, привезённая припозднившимися «киянами» (не киевлянами!), уже закончилась, а гастроном напротив предательски закрылся… Для начала, думается, достаточно.

Об авторе: Борис Подопригора, член Экспертно-аналитического совета при Комитете по делам СНГ, евразийской интеграции и соотечественников ГД ФС РФ, президент Петербургского клуба конфликтологов, литератор.
Источник: Независимое военное обозрение