Не стало Табеева. Это была крупная фигура советско-российской истории. Он два десятилетия был первым секретарем Татарского обкома КПСС, причем «татарским ханом» стал чуть ли не в двадцать восемь лет – случай для того времени неслыханный, ведь тогда страной руководили люди, которым было далеко за шестьдесят. Значит, что-то было в Табееве такое, что выдвинуло его. Что? Когда я работал в Кабуле, мы встречались, бывало, подолгу беседовали – я старался разгадать эту загадку. Табеев в Афганистане был нашим послом с декабря 1979 по 1986 год.
То, что он был сильным человеком, это очевидно. Это было заметно по тому, как он разговаривал с маршалами и высокими партийными бонзами, постоянно навещавшими Афганистан, как вел совещания, как решал вопросы. Но, похоже, он еще был и неглупым человеком.
Когда весной 81-го я пришел ему представляться в качестве корреспондента «Ком. правды», посол долго расспрашивал меня о нашей газете, о нашей полярной экспедиции, об Арктике, о Северном полюсе. Чтобы начальник его уровня этим интересовался, такое встречалось чрезвычайно редко. А он даже мою книгу о полюсе попросил надписать и поставил ее в кабинете на самое видное место. Ага, сделал я вывод, значит Табеев из той половины человечества, которая аплодирует безумцам и романтикам. Подобно многим другим руководителям его калибра, Фикрят Ахмеджанович мог хорошо «заложить за воротник», причем на его поведении это, как я замечал, абсолютно не сказывалось. Бывают такие богатыри: выпить пол литра водки для них – это то же самое, что для остальных пригубить из рюмочки.
Иногда после традиционной «читки» (это были такие еженедельные утренние совещания в посольстве с участием журналистов) Табеев приглашал меня позавтракать с ним. Мы спускались из его кабинета в столовую, расположенную на первом этаже.
– По рюмке? – спрашивал он и, не дожидаясь ответа, сам наливал мне и себе по полному фужеру «Посольской».
– Так ведь рано же еще, – пробовал я протестовать.
– Еще и двенадцати нет.
– Поэтому я и говорю – только по рюмке. Он залпом выпивал свои сто пятьдесят и ревниво следил, чтобы и в моем фужере не оставалось ни капли. Закусывали. Говорили.
– Ну, что, еще по одной?
– Фикрят Ахмеджанович, – каждый раз возмущался я.
– Мне ведь еще работать надо.
– А ты думаешь, мне не надо. Выйдя из посольства, я садился в машину и, с трудом контролируя себя, ехал домой – спать. Он, как ни в чем не бывало, шел в кабинет – работать.
Табеев, зная о моей привычке мотаться по стране, завидев меня в посольских стенах, немедля зазывал к себе и дотошно допытывал, что я видел, с кем встречался, и что я вообще думаю о ситуации. Под конец он обычно спрашивал: «Ну, а как там наши воюют?» Хорошо, воюют, отвечал я, думая, что он имеет в виду советских солдат. И только потом до меня дошло, что Табеев интересуется конкретно своими земляками. Видно, он и меня почему-то считал татарином. «Как там наши?» Впоследствии, уловив суть вопроса, я уже подробно рассказывал о встреченных на поле боя татарах и их подвигах. Врать не приходилось, татары действительно воевали отважно. Но отчего же его так долго держали в Афганистане? Кремлевские интриги? Боялись рядом сильного человека? Или оттого что справлялся? Оттого что трудно было найти замену? Табеева, действительно, заменить кем-то другим было нелегко. Он умел находить общий язык и с военными, и с КГБ, и с афганскими лидерами. Там ведь каждый мнил себя главным. А по сути главного не было, всегда существовала грызня между ведомствами. Посол старался стоять над схваткой.
Когда я в очередной раз приехал в Кабул (было это в 1983 году) он в своем кабинете пытливо оглядел меня с ног до головы, потом расспросил о жизни и неожиданно предложил пойти прогуляться в сад. Там он с горечью сказал: – А у нас тут, как видишь, все без изменений. Кончать надо с этой войной.
Я, ошеломленный, молчал. Вот почему он не стал беседовать со мной в кабинете. Этажом выше располагалась резидентура ГРУ, этажом ниже – резидентура КГБ, а за стеной – официальное представительство этого грозного ведомства. Конечно, он подозревал, что каждый его чих пишется на пленку.
– А как кончать? Уйдем, значит, перережут здесь всех наших друзей. – Нет, – буркнул он.
– Ты не прав. Уже не перережут. Взрастили силу. Я был недавно в Москве, там появились люди, которые готовы взять на себя ответственность за вывод войск. – На самом верху?
– На самом верху, – подтвердил он. Может быть, посол имел в виду Андропова? Не знаю. Только его прогноз не сбылся. Еще долгих шесть лет мы барахтались в том кровавом болоте.
Последний раз виделись пять лет назад, когда я писал книгу «Вирус «А» (Как мы «заболели» вторжением в Афганистан). Табеев уже совсем плохо слышал, но брови держал грозными. Прощались, как всегда, сердечно.
Владимир Снегирев
Валерий Смунин
Я сохраняю самые лучшие воспоминания о Фекряте Ахмедзяновиче. Это был по-настоящему уважаемый всеми, добротный человек. Он прожил большую и очень содержательную жизнь.
Сегодня я вспоминаю несколько эпизодов нашего общения.
Когда в декабре 1979 года происходил «второй этап Апрельской революции», и в Кабуле возле нашего посольства рвались ракеты и снаряды, он позвонил в кабинет, где я сидел в качестве дежурного, и потребовал разъяснений о том, что происходит в стране. Я ничего ему не пояснил. Сказал, что обстановку ему доложит кто-то из моих начальников. Я помчался к Богданову, Леонид Павлович в это время бегал по коридору посольства, потный, в белой рубашке с рацией в руке и кричал что-то в трубку. Жестом он послал меня куда подалее. Тогда я пошел к В.А. Кирпиченко. Но и он не стал со мной разговаривать. После этого я вернулся на свой пост, позвонил Фекряту Ахмедзяновичу и, ссылаясь на неполное владение информацией, доложил ему, кое-что из того, что я знал об этом «втором этапе». Этой информации ему, видимо, хватило для телеграммы в МИД.
После этого эпизода Табеев стал относиться ко мне с симпатией. Немало усилению этой симпатии способствовал мой ближайший друг и соплеменник Табеева корреспондент ТАСС Равиль Мусин.
Когда я уезжал из Кабула на вечеринку, по поводу отъезда, я пригласил Табеева. Он, посол, как я и ожидал, не пришел на этот прием, сославшись на занятость. Но на следующий день он прислал мне и моему преемнику приглашение посетить его резиденцию. Мы долго сидели за столом и говорили о многих очень важных вещах.
Мне очень грустно, что не стало такого замечательного человека.