Нет, впоследствии меня перевели в разведуправление фронта. Там круг вопросов, которыми пришлось заниматься, стал шире. Так, например, пришлось добывать информацию о наведении противником самолетов на цель с помощью радара, о стеклянных минах, о фауспатронах, разбираться с Ratterschluessel-44 (ключ-решетка, которым немецкие радисты пользовались для шифровки и дешифровки сообщений в 1944 году). Трудность была в том, что некоторые военнопленные радисты маскировались под простых пехотинцев, а другие не говорили правду. Но, конечном итоге, ключ получить удалось.

 

Приведу отрывок из моего дневника. 

Перебежчиков и фашистов среди них, к сожалению, единицы. 

Допрашивая пленных, если есть время, стараюсь втянуть их в беседу на политические темы. Рассказываю о нашей стране, ее людях, о том, за что мы воюем. О содержании наших последних газет, о положении на фронтах. Некоторые слушают апатично, скорее, из вежливости. Но есть такие, кто вступают в спор или задают вопросы. Почти для всех то, что я рассказываю – настоящее откровение. Сколько им наплели небылиц о нашей стране! Строго говоря, моя прямая обязанность – добывать разведданные, а проводить политические беседы – дело политработников. Но ничего не могу с собой поделать. Даже взял в политуправлении фронта брошюры на немецком языке о сущности фашизма, о прошлом и настоящем Гитлера и других нацистских главарей. Раздаю пленным. Реакция самая разная. Одни возмущаются. Другие задумываются. 

 

Основная масса рядовых и унтер-офицеров – бывшие рабочие, крестьяне, мелкие служащие. У большинства неполное среднее образование Volksschule (народная школа-восьмилетка). У крестьян часто и того меньше. Некоторые крестьяне говорят только на своем диалекте и порой меня не понимают. В таких случаях всегда находятся добровольцы-переводчики, которые начинают с того, что распекают деревенского парня: «Человек, с тобой говорит офицер на Hochdeutsch (литературный немецкий язык), а ты, деревенщина, не понимаешь!». Общим для всей этой категории пленных является вбитая муштрой угодливость к офицерам. 

 

Как исключение, среди унтер-офицерского состава встречаются птицы иного полета. Один был руководителем окружной организации «Гитлерюгенд» . Почему не офицер? Не успел окончить офицерскую школу. А на фронт угодил из-за того, что повздорил с начальством.

 

Большинство фашистских фанатиков сосредоточено в войсках СС. Но отдельные попадаются и в частях вермахта. Один фельдфебель, бывший сотрудник гестапо, попробовал проводить среди пленных откровенно фашистскую агитацию. Пришлось предупредить, чтоб прекратил. Другой, лейтенант, потомок остзейских баронов, с горящими глазами пытался доказывать мне, что Гитлер – гений. Он де, ликвидировал в Германии безработицу. «Но какой ценой? – ответил я. – Он послал безработных строить стратегические автострады и другие военные объекты. Это помогло ему развязать войну, от которой пострадают не только другие народы, но и сами немцы». 

 

Кастовость в германской армии развита чрезвычайно. Офицеры всегда держатся особняком. Как правило, это выходцы из аристократических, часто прусских семей, окончившие гимназию. Обычно знают английский или французский. По памяти цитируют тексты международных конвенций, запрещающих привлекать их к каким-либо работам. Несмотря на то, что они в плену, остальные пленные с ними почтительны, едят глазами и готовы выполнить любое их приказание. 

 

Что у немцев толково придумано, так это то, что у каждой фронтовой дивизии в тылу есть свой запасной полк. После выписки из госпиталя солдаты всегда попадают в этот полк, оттуда в свою дивизию, и, в конечном счете, в свое подразделение, где их все знают, и где они знают всех. Это очень важно для поддержания войскового товарищества. 

 

Один ефрейтор пожаловался мне, что их неважно кормят. Хлеба, например, дают всего 600 граммов в день, да и тот черный. Пришлось объяснить, что белого хлеба мы не видим с начала войны. Что 600 г — это норма, которую у нас по карточкам получают служащие, дети и иждивенцы получают 400 г, а рабочие — 800 г. Что у нас плохо с продуктами по вине их, захватчиков. Но мы, тем не менее, делимся с пленными тем, что у нас есть. «Ведь мы вас не приглашали. Вы сами пришли. Вот кончится война, приедете к нам в гости, тогда узнаете, что такое советское гостеприимство. А пока уж не взыщите». Ефрейтор опустил голову. 

 

Мурлыча под нос песенку из нового фильма «Милый друг», обер-ефрейтор Эберхард в такт размахивает метлой. Недавно из Парижа. Был денщиком у генерала. Жил припеваючи. Кабаре, публичные дома, шампанское. Но польстился на любовницу Его Превосходительства, и в наказание — Восточный фронт. Возмущается: «Было бы из-за кого! А то, подумаешь, связисточка — Offiziersmatratze (прим. ред. офицерская подстилка)!» Не успел прибыть в Крым, как угодил в плен. Плен считает досадной случайностью. Убежден, что скоро Германия победит, и он вернется домой. Сталинград? Ну, что ж, на войне всякое случается. Все равно германская армия – лучшая в мире. При одном только приближении немецких войск противник в панике бежит. Люксембург в 1940 году заняла всего лишь одна рота, причем не стрелковая, а рота связи. «Aber eine Deutsche Nachrichtenkompanie, Herr Leutnant (прим. ред. Но немецкая рота связи, господин лейтенант!)!» С упором на Deutsche. Пока трудно его переубедить. Ведь он не успел почувствовать на своей шкуре, что такое Восточный фронт. В плену Эберхард не утратил чувства юмора. Вчера выпросил у товарища сигарету, а в ответ протягивает ему монетку 10 пфеннингов. 

 

 

Ранений не было. Была царапина. В моем дневнике есть такая запись: «20.04.44. Вчера ночью с погашенными фарами ехали на “Виллисе” в разведотдел дивизии, занимающей оборону в районе шоссе Симферополь – Севастополь. В темноте не заметили, как проскочили свой передний край. До сих пор не могу понять, почему никто из своих нас не окликнул. Остановились от окрика: “Хальт!”. У меня только пистолет ТТ, да и тот в кобуре, а у шофера вообще ничего. Шепчу: “Вася, назад!”. Если бы не его мгновенная реакция, нам бы крышка. Задний ход, разворот. И полный газ. Вслед – беспорядочная пальба. Пронесло. Только у меня почему-то все лицо в крови. Хотя совсем не больно. То ли пуля срикошетила от камня, то ли попал осколок камня, выбитый пулей, но, как сказала сестра медсанбате, на лбу задет кровеносный сосуд. Наложили повязку. Вообще-то нашего шофера я всегда звал Василием Тимофеевичем. “Вася” я сгоряча брякнул. Хотя он был младшим сержантом, а я лейтенантом, по возрасту он мне годился в отцы. Пилотку носил не набекрень, как мы, молодежь, а надвигал до самых бровей. За обшлагом пилотки были вколоты две иголки — одна с белой, другая с черной ниткой. Из-под светлых бровей добродушно глядели мудрые серые глаза. Пшеничные усы всегда были аккуратно подстрижены. Из-за голенища правого сапога неизменно торчала ложка, завернутая в чистую тряпицу. 

 

А повязку я снял через неделю: у молодых заживает быстро. На лбу осталась только небольшая, едва различимая метка. Дети, однако, разглядели и спрашивали меня о ней. А теперь вот и внуки спрашивают. И тогда я рассказываю про ту апрельскую ночь сорок четвертого. И про Василия Тимофеевича, который спас мне жизнь. Про Васю. 

 

 

Каким бы парадоксальным это ни казалось, но первые навыки научной работы я приобрел именно работая в разведке. Как-то начальник разведотдела меня спрашивает: «Кто командир немецкой 79-ой пехотной дивизии?» – «Генерал-майор Ш.» – «А по моим данным, генерал-майор В. Откуда твои данные?» – «Показания пленного». – «А у меня – приказ за его подписью. Что надежнее?» – «Приказ. Выходит, пленный соврал?» – «А какой резон ему врать? Когда ты его допрашивал?» – «Две недели назад». – «А приказ подписан пять дней назад. Ты не допускаешь, что за это время командира могли сменить?» 

 

Диалектика! Спасибо, майор, за науку. 

 

И вообще, у разведки и у науки много общего: сбор материала, его оценка, проверка достоверности, обобщение и вывод. Только способы сбора материала у разведки, как бы это получше выразить, очень своеобразные. 

 

 

У меня трое детей. С моей Майечкой мы вместе шесть десятков лет. Недавно написал и посвятил ей песню.

 

 

 

Два тоста. Первый – за наших женщин-участниц Великой Отечественной войны. 

 

Немало написано о прославленных летчицах, разведчицах, женщинах-снайперах и представительницах других боевых профессий. Сегодня хотелось бы сказать о тех незаслуженно забытых женщинах, которые на войне не совершали героических подвигов. Но и они приближали День Победы, как могли! 

 

Регулировщицы! Ну что за прелесть эти девчата! Ладные, складные, за спиной карабин, в руках по флажку, каблучки сапог вместе, носки врозь, пилотка набекрень, сама, как куколка. Четкий поворот, взмах флажками, и поток танков и автомашин устремляется по одной дороге. Снова поворот, взлетают флажки, и вот уже новый поток идет в другую сторону. Лихо взлетает рука к пилотке, чтобы поприветствовать офицеров. Смотришь на такую хозяйку дороги, аж душа радуется, настроение поднимается. А она чувствует, красавица, что на нее со всех машин мужики пялятся, а сама и виду не подает. Знай себе, поворачивается, каблучками щелкает, да флажками еще изящнее взмахивает. Прямо загляденье! Уверен, если бы тогда проводили конкурсы красоты, все призовые места достались бы регулировщицам. 

 

Мы как-то не задумывались, откуда на фронте берется чистое белье. Оказывается, километрах в пятнадцати от передовой за войсками следовали банно-прачечные отряды. Молодые женщины и девушки целыми днями стирали да гладили. 

 

Мне не раз доводилось видеть их, красавиц, с натруженными руками. Низкий поклон им всем от фронтовиков. 

 

Не могу не сказать доброго слова о связистках. 

 

В январе 1944 года мне довелось перебрасывать по воздуху в тыл противника нашего разведчика. Из-за нелетной погоды операция затянулась. И, когда я вернулся на старое место, вместо нашей части там уже была другая. Никто не знал, где наши. Но разрешили позвонить. 

 

«Фиалка!» – ответил девичий голос, когда я поднял трубку. «”Фиалочка”, милая, дай “Зарю”, пожалуйста». – «”Зарю” не знаю». – «Ну, а “Факел”, или, может быть, “Землю” знаешь?» – «”Землю”? Это, кажется, через “Метеор” можно». – «Попробуй, родная. А через “Землю” и “Факел” попроси “Зарю”. Помоги мне, девонька. От своих отбился». «Попробую. Жди». Через двадцать минут слышу: «Заря!» – «Заря, Зорька моя ясная! Дай, пожалуйста, Нестеренко… Товарищ майор, это младший лейтенант Вейхман». – «Гриша, ты? Где тебя черти носят? Куда запропастился?» «Я на старом месте. Где вы?» «Найди на карте Ф. Нашел? Там узнаешь. И дуй сюда скорей. Тут тебя куча писем дожидается». – «Кончили говорить?» – «Спасибо, “Фиалочка”, кончили. Я тебя крепко целую». – «Ишь, какой прыткий. Тут и без тебя целовальников хватает».  

 

 

Ежегодно провожу беседы о войне с учащимися московской средней школы №25. Работал в международной комиссии Советского (сейчас Российского) комитета ветеранов войны. Поскольку владею английским, принимал ветеранов из англоязычных стран, участвовал в радиопередачах на США, Канаду и Австралию. Был членом делегации, приглашенной Британским правительством в Лондон на празднование 50-летия Победы. 

 

 

Незадолго до этого вышла моя книга на английском языке «Новый взгляд на английский синтаксис». У меня был с собой один экземпляр. 7 мая 1995 года в лондонском соборе Святого Павла состоялась служба по поводу 50-летия Победы. Присутствовали главы государств и правительств, высшие сановники, послы, ветераны войн. Увидев королеву Великобритании, подумал, почему бы не подарить книгу об английском синтаксисе английской королеве. 

 

 

Передал через охранника c дарственной надписью по-английски. «Ее Величеству Королеве Елизавете II от российского ветерана войны». Через пару недель к нам на кафедру пришло благодарственное письмо из Букингемского дворца. 

 

 

Участвовал в передаче РТР из Лондона. По-английски и по-русски дал интервью Би-би-си. Оба интервью пошли в эфир. Я говорил о том, что в Нормандской десантной операции 1944 года со стороны западных союзников участвовало в общей сложности около 3 миллионов человек. На участке вторжения им противостояли всего 3 немецкие дивизии, поскольку большую часть германской армии Красная армия сковала на Восточном фронте. Тем не менее, на праздновании пятидесятилетия высадки в Нормандии российских представителей не пригласили под чисто формальным предлогом: мы, де, в самой высадке не участвовали. Да если бы не Красная Армия, Нормандская операция вряд ли была бы успешной (в 2004 году союзники исправили свою ошибку, и наших представителей пригласили). 

 

И последнее. В соборе Святого Павла среди ветеранов из разных стран мы увидели группу людей в таких же костюмах, как у нас, с такими же орденскими планками. Подошли к ним. Ветераны из Украины и Азербайджана. Улыбки. Рукопожатия. И как будто не было ни этих пятидесяти лет, ни границ СНГ. На какой-то миг мы снова ощутили себя солдатами единой Красной Армии, где не было различий между национальностями, где все были равны и бились за общее правое дело.

Источник: http://egotranslating.com/pressroom/opinion/index.php/o-razvedke-i-ne-tolko-chast-vtoraya/