Имя Ильяса Дильшатовича Дауди общественности стало известно в феврале 2010 года. Накануне празднования «Дня защитника отечества», 19 февраля, в Георгиевском зале Кремля Президент Российской Федерации Дмитрий Медведев вручил ему высшую награду Родины – Звезду Героя России. Ильясу Дауди высокое звание присвоили за проявленные мужество и героизм при выполнении воинского долга в Республике Афганистан. Высшей наградой государства он отмечен за подвиг, который совершил 23 года назад в провинции Герат.
Война в Афганистане разделила его жизнь на две части. Отправившись на войну 19-летним юношей, полным надежд на счастливое будущее, через два года он вернулся повзрослевшим мужчиной, глаза которого видели все ужасы войны, страдания и смерть товарищей. О боли, которую пришлось пережить его матери, проводившей на службу сына, здорового и полного сил, а встретившей тяжело раненного, можно только догадываться.
С того времени прошло много лет, и Ильяс уверенно говорит: «Человек, который получил ранения, даже тяжелые увечья, не имеет оснований, чтобы себя в этой жизни потерять. Мне тоже было тяжело и больно, что я не парадным коридором возвращался с этой войны».
«Нашим врачам и медсестрам я очень благодарен. Они оказывали внимание нам, бойцам, оказавшимся в беде. Они нас уже готовили к тому, что нам предстоит вот из этого тяжелого коридора, из военной жизни, перейти в мирную, что все это будет сопровождаться какой-то оскорбительной жалостью. Вот этот элемент очень тяжелый, когда общество тебя воспринимает как ущербного, с огромным сочувствием, состраданием», — уточняет он.
После увольнения из армии Ильяс, несмотря на то, что остался без левой ноги, закончил нефтяной институт им. Губкина в Москве. Стал бизнесменом. Сейчас Ильяс Дауди воспитывает шестерых детей — сына и пять дочерей. «Дети – это то, за что я несу ответственность. Я должен отследить процесс передачи дочерей в надежные мужские руки, чтобы они стали хорошими женами, чтобы за них не было стыдно, чтобы со стороны зятьев я слышал только слова благодарности. Моему сыну 11 лет. Перед ним я ставлю такую задачу — он должен вырасти достойным человеком, который отвечает за свои поступки. Он не должен подводить свою семью, свой народ. Он не должен подводить свою Родину. Это основное», — подытожил Ильяс.
В настоящее время И. Дауди, несмотря на полученное тяжёлое увечье, активно занимается общественной деятельностью, является исполнительным директором Московского фонда социальной защиты инвалидов военной службы. Ильяс также пишет рассказы о той войне. Один из них мы публикуем для наших читателей. Это рассказ, который имеет продолжение в наши дни. Но, об этом потом. А пока представляем рассказ » Плов для Шераги».
ПЛОВ для ШЕРАГИ
Приблизительно раз в полгода, в период присутствия Ограниченного контингента Советских войск в Республике Афганистан, командованием 40-й Армии в северо-восточной части страны проводилась плановая войсковая операция. Цель операции заключалась в доставке военных, гражданских и гуманитарных грузов в удалённые к границе с Пакистаном и Китаем районы, высокогорной афганской провинции Бадахшан. К участию в операции было привлечено значительное количество войск и материальных ресурсов. Ближайшей задачей войскам предстояло обеспечить сопровождение и прикрытие проводки колонн по реверсному маршруту Кундуз – Талукан – Файзабад. Высадить тактический воздушный десант, призванный ликвидировать базовые районы и перевалочные базы, расположенные в горной части провинции Тахар. Сорвать план полевых командиров, усилить отряды вооружённых формирований, базирующихся в окрестностях, прилегающих к трассе кишлаков, поставками вооружения, боеприпасов и живой силы.
Боевой машине пехоты — БМП, командиром которой я являлся, командованием роты была поставлена задача — съехать с трассы, установив БМП в максимальной близости от жилых строений населённого пункта Мулла-Гулям, блокировать кишлак с юга, обеспечив огневое прикрытие проходящих по трассе колонн, а также пресечь возможные попытки проникновения в кишлак вооружённого подкрепления. К составу группы из 6-ти бойцов нашего БМП, на период данного этапа операции, был прикомандирован парторг полка в воинском звании капитана. Проследовав вдоль наделов рисовых чеков, мы расположили машину, максимально приблизив к окраине кишлака. Расстояние между нашим БМП и кишлаком отделял маленький участок с готовой к уборке пшеницей. При осмотре занятой местности, первое, на что мы обратили своё внимание, была работающая в поле афганская семья. Совсем уже не молодой, как мне показалось, бородатый дехканин с перевязанным на спине платком и находившимся в нём младенцем, старушка со сгорбленной спиной и двое пацанов лет 8-ми и 10-ти, согнувшись в половину роста, старательно собирали колосья поспевшей пшеницы. Окинув нас недобрым взглядом, они продолжили работать. Было очевидно — наш визит их явно не обрадовал.
День шёл на убыль, и солнце близилось к закату. Решив, что другого момента для разговора может не представиться, дехканин, набравшись смелости, подошёл зачем-то именно ко мне. Видимо опознав своим восточным чутьём во мне старшего, он завёл прямой разговор: «Скоро наступит ночь и вы, наверняка, как обычно начнёте палить, что есть сил в сторону кишлака, причём обязательно сожжете весь наш хлеб, и тогда нас ждет голодная смерть. А у меня четверо детей: трое сыновей, один из которых инвалид, маленькая дочь, которая осталась от умершей при родах жены, и старуха-мать. Дайте нам хотя бы два дня, чтобы мы успели закончить уборку урожая». Действительно, и в горах, и в зеленой зоне, ночной покой воинов всегда обеспечивался ведением постоянной безостановочной стрельбы — «беспокоящего огня» в направлении предполагаемой угрозы – это было важной составляющей в ночной караульной службе в боевых условиях. Ночи напролёт наши войны вели непрерывную стрельбу, обеспечивая безопасность и спокойный сон отдыхающим товарищам. Принцип прост — стреляет, значит, не спит. Под шум и грохот ночной стрельбы, спалось спокойнее. Что тут скажешь: суровые будни войны. Закончив свой монолог, дехканин, махнув рукой, явно не рассчитывая на хорошие перспективы, обречённо побрел в сторону кишлака. Было очевидно, что за два дня им не управиться. Я проникся переживаниями дехканина, подозвал ребят и, изложив ситуацию, дал команду извлечь из «магазинов» все трассирующие патроны и заменить обычными и открывать стрельбу только в случае острой необходимости.
Ночь, прямо скажем, была напряженной. Преимущественно бодрствуя или находясь в полудрёме, я регулярно просыпался в ночи, всё время, окликая дневального. Прослужив в Афганистане к тому моменту уже достаточный срок, понимал хроническую нехватка сна, которая особенно угнетала «молодое» пополнение. Однако мне самому довелось увидеть последствия, к которым приводит сон на посту. Так, к примеру, на этой же операции, уснувший на посту «молодой солдат», погубил жизни отдыхающих в десантах БМП своих боевых товарищей: ночью, четверо парней были вырезаны басмачами.
Первая ночь миновала. Следующим за ней утром всё шло по плану: кто-то чистил оружие, кто-то вёл наблюдение за обстановкой в кишлаке. Я, агитированный парторгом, заучивал подаренный им устав КПСС, готовясь вскоре вступить в партию. Парторг читал какую-то книгу, недоверчиво, будто ожидая подвох, изредка поглядывал в мою сторону. Дехканин, стараясь уложится в указанный срок, не поднимая в спешке головы, трудился со всей своей семьёй в поле.
Я окликнул афганца, и призывно помахав рукой, подозвал его к себе. Напуганный вероятностью плохих последствий, но, не рискнув отказать, он подошёл к стоящей на окраине поля БМП. Я спросил, как его зовут, и предложил горячего чаю. Растерянный дехканин, интуитивно рассчитывая на отсутствие злых намерений, предпочёл не упускать представленной возможности заполучить наше расположение. Он взял пиалу с чаем и назвал своё имя: «Шераги, — сказал он,- меня зовут Шераги». Я также представился, назвав своё имя. Сказал, что я татарин, такой же, как и он, мусульманин, и даже прочел ему «ля илляха иль Аллах». Рассказал, что в самом центре России находится моя Родина — Татарстан, где живет самый северный мусульманский народ. Что татарский — это один из тюркских языков и похож на узбекский и туркменский, на которым говорят в северном Афганистане. Услышав, как я с узбеком, своим товарищем, легко перекидываюсь короткими фразами, он стал постепенно проникаться доверием. «Среди «шурави» много мусульман», — заметил я. И в заключение разговора пригласил его с сыновьями вечером на плов. Плов, как и многое другое, я всегда готовил сам. Меня захватывал сам процесс. Для этого случая десант нашего БМП был предусмотрительно заполнен разной посудой, казанами и провизией. В нём всегда можно было найти мешок афганского риса, муки, пару ящиков тушёнки, сгущёнки, масла и всего другого — остро необходимого для творчески мыслящего солдата.
После захода солнца Шераги пришёл, но пришёл один. Я оценил его смелость, но отправил назад за сыновьями, сказав: «Без них не приходи». Он был взволнован таким ходом событий. И уже через десять минут Шераги и трое его сыновей сидели под навесом, прочно натянутым между нашей БМП и столетней чинарой, и принимали скромные солдатские угощенья. Так у нашего гостеприимного очага за пловом собрался весьма интересный по национальному составу коллектив: я – татарин, узбек, таджик, башкир, русский, белорус, парторг полка капитан – украинец, и четверо афганцев. Плов получился отменный. Афганец, подозревая возможность присутствия в плове свиного мяса, стушевался. Я понял причину его беспокойства и передал ему в руки жестяную банку говяжьей тушёнки, с изображённой на ней коровьей головой. Опасения были сняты. Все были счастливы. Один только капитан, был не спокоен. Он ёрзал на месте, отрешённый от управления ситуацией и влияния на стремительно развивающиеся события. Всё происходящее было явно ему не по душе.
Так продолжалось несколько дней. Встречи стали носить регулярный характер. Но это не было рядовой трапезой. Мы говорили и обсуждали многое — шурави, моджахедов, жизнь простого афганского народа, власти ДРА, СССР — разное. Разговор говорящих одновременно на дари, узбекском и языке жестов, со стороны смотрелся довольно странно. Однако, я не помню случая, когда и в чём мы друг друга не смогли бы понять. С каждым днём доверие возрастало. В один из вечеров, после очередного ужина, я погрузил на спину Шераги большой мешок риса. Растроганный таким широким жестом, он не мог поверить своему счастью. Вот такими, может быть не типичными для войны эпизодами, укреплялась советско-афганская дружба на местах.
Ночи напролет, от заката до рассвета, со всех БМП шла безостановочная стрельба, только у нас была полная тишина. Командир роты, объезжая занимаемые позиции, обеспокоенный такой тишиной, с удивлением спрашивал: «У вас точно все в порядке?»
Однако на шестой день этого умиротворённого общежития терпение парторга лопнуло. Не приемля принципов такого расклада, он решил прекратить его существование.
– Дауди, — окликнул меня парторг, – заканчивай этот балаган и неуставные взаимоотношения. С сегодняшнего дня начинаем жить по Уставу. Мы в армии, в конце концов, или где? На посту караульным ты не стоишь, молодых припахиваешь. Плов с басмачами каждый день кушаешь. Всё, прекращаем этот бардак.
– Есть, товарищ капитан, – отрезал я.
Распределив время дежурства на всю ночь, я отстоял свою смену и передал дежурство другому. Находясь в дрёме, через каждые полчаса, я окликал караульного и в ответ слышалось: «Я!» Однако, бывали случаи, когда молодой боец и прикорнёт на посту. Так, в течение ночи на мое регулярное: «Дневальный!?» через раз в ответ была тишина. А капитан все это слышит и, зная, к чему это может привести, нервно гоняет тревожные мысли.
Утром я построил бойцов, вывел из строя заснувшего и объяснил ему при всех, общепринятым для таких случаев, доступным языком, чем это может закончиться. Позже, санкции к провинившемуся были дополнены: ему предстояло в кротчайший срок вырыть глубокие, в два метра, траншеи, вокруг наших позиций, и таким образом значительно укрепить нашу боеготовность.
В соответствии с существующим распорядком, на период проведения данной операции, каждое утро, по машинам – БМП, блокирующим трассу, развозился солдатский завтрак, приготовленный на полковой полевой кухне. Бойцы, сидя кто где, кляня парторга, без альтернативно, ели невкусную остывшую разваренную кашу. Меня же будит, считающий практически другом, благодарный афганец и угощает едва извлечённой из тандыра, горячей лепешкой и свежей простоквашей. Я, в свою очередь, ответным приёмом, продолжаю вечерами принимать его на плов. Тем временем, наблюдающий за происходящим, голодный капитан, не в силах противостоять процессу торгово-культурного обмена, неуклонно укрепляющейся советско-афганской дружбы, сидя на башне БМП, демонстративно отвернулся, в одиночестве поедая холодную говяжью тушенку. Воины, то ли расстроенные уставными заморочками парторга, то ли моей самоотрешённостью, стали раз за разом, всячески уклоняться от приказов офицера, делая вид, что не слышат его или безнадёжно больны.
Так продолжалось три дня, больше капитан не выдержал: «Черт с тобой, басурманин, давай жить по-старому». И зажили мы прежней, правильной во многом, жизнью.
Вскоре, окончательно деморализованный беспорядком нашей службы, парторг, оставив надписанный им на память Устав КПСС, убыл для дальнейшего прохождения службы на КП полка. И к вечеру мы о нём благополучно забыли.
Всё так бы и шло, но вечером перед традиционной совместной трапезой, появился взволнованный Шераги. Забежал под навес, огляделся, и убедившись в отсутствии капитана, и говорит: «Я сейчас вернусь».
Спустя пять минут возвращается с тремя крепкого телосложения бородатыми афганцами и говорит: «Я тебе доверяю и хочу, чтобы ты поговорил с этими людьми». Сначала я подумал, что он хочет сосватать мне покупателей соляры. Однако было совершенно очевидно, что лица этих людей существенно отличались от лиц типичных торгашей. Без сомнений, я понял — это «духи». Окинув взглядом каждого, с неизменным хладнокровием, я предложил им сесть. Мы уселись в круг тлеющего очага. Я и Шераги сели по одну сторону, трое переговорщиков напротив. Передав по кругу разлитый в пиалы чай, мы начали наш долгий разговор. Один из «гостей» довольно сносно говорил по-узбекски. Его задача заключалась в переводе на узбекский, того что я не мог понять на дари. Разговор начал старший по возрасту. Обратившись по имени, пронзительно глядя мне в глаза, он начал свой длинный монолог:
— Мы знаем, что ты мусульманин и хороший человек. Мы пришли сюда, чтобы предложить тебе уйти с нами. Мы тебя женим, у тебя будет свой дом, афганская семья. Зачем тебе здесь умирать? Ты погибнешь здесь! Это не ваша земля. Вот тебе к сведению, последний случай: двое его молодых родственников, он кивнул головой в сторону третьего, тут не далеко, были найдены в арыке с перерезанным горлом. Что нам остаётся делать?
— Почему вы считаете, что это дело рук шурави?- спросил его я.
-А чьих?
— Думаю, они были вооружены.
— Какое это имеет значение?
— Большое,- отрезал я.
Терзаемый мыслями, то, покидая, то вновь возвращаясь к разговору, я думал, какова же развязка у этой совершенно бесперспективной, на здравый взгляд, встречи. Так и не сумев ответить на поставленный себе же вопрос, я вынес из происходящего следующее: сделанные нами добрые дела, обречены на заслуженное признание. Но что важнее, они рождают человеческое доверие. Психологический словесный портрет советского воина, написанный жителями кишлака Мулла-Гулям, из рассказов нашего Шераги, вызвал у басмачей непреодолимый интерес. Гостеприимство и щедрость, подобные силе и храбрости, всегда имели на Востоке свою особую цену.
Не прерывая собеседников, я дал каждому из «гостей» выговориться. Пристально глядя на каждого, я искал для себя верный ответ: чем, отправляясь на встречу, эти люди, гарантировали себе вероятность возвращения назад. Что явилось основанием решить, что, услышав озвученное ими предложенное, я мгновенно не разряжу в них рожок автомата или не пленю. Позже, долго размышляя о той встрече, я понял истину: будучи сами воинами, они знали, что идут на разговор к воину. Одно дело пуля, выпущенная в бою, другое — в спину во время доверительного разговора.
Вежливо поблагодарив собеседников, я с невозмутимым спокойствием сообщил, что мой дом далеко на севере, и шурави – мои братья. Я сам — один из них. С ними я пришёл, с ними и уйду, если останусь жив, конечно.
«Это твоё решение,» — сказал старший. — Единственное, что мы можем гарантировать: здесь с тобой этого не произойдёт». На том и расстались.
Пропустив вперёд старшего, обычным размеренным шагом, ни разу не оглянувшись, они побрели по узкой просёлочной дороге, всё дальше удаляясь по узкой улочке в глубину кишлака.
Следующим утром Шераги вышел на поле позже. Думается, моё решение его очень расстроило. Видимо, в моём согласии уйти в горы, был какой-то и его интерес.
Вечером того же дня командир роты объявил, что через два дня нам предстоит десант в горы, и дал команду быть готовыми к снятию. Понимая, что всё когда-то завершается, и я вероятно больше не увижу Шераги, напоследок, я решил хоть как-то скрасить жизнь этому простому, не умудрённому высокими категориями афганцу, вручив заготовленные заранее солдатские гостинцы. Махнув на БМП до ближайшего продуктового АВТОПАКа, я выменял у «бескорыстного» прапорщика хозвзвода свой новенький трофейный пистолет «Беретта М-92» на два мешка риса и муки, два ящика масла и сгущёнки.
Утром был получен приказ к снятию, я построил ребят, подозвал Шераги и трёх его сыновей. Из рук каждого из своих товарищей, передал им в торжественной и трогательной обстановке всё, что было приготовлено для этого прощального мероприятия. На глазах афганца проступили слезы. Утерев скупую мужскую слезу, он не решительно попытался меня обнять. Погрузив врученные гостинцы на хребет привлёченного к транспортировке ишака и плечи двух своих сыновей, он тронулся в сторону дома. Больше Шераги мы не видели.
Спустя более 25-ти лет эта страница моей жизни вспоминается мне светлой стороной нашего присутствия на многострадальной земле Афганистана. Я часто задумываюсь: как сегодня живется тому простому афганскому дехканину? Жив ли? Сыновья, наверно, совсем большие. Мне, как и многим побывавшим там, по-прежнему не безразлично, какими нас, солдат той далёкой войны, запомнили сотни тысяч таких афганцев как Шераги.