Игорь Брыгин, Запад 1987у. Нарушитель клятвы Шура Балаганов.

В первую командировку в Мозамбик в числе четырех новоиспеченных переводчиков прилетел и мой товарищ по учебной группе Шура, звучную фамилию которого мы, балбесы, заменили на созвучную — Балаганов. Шура был высок, строен, умерен во вредных привычках, а на его улыбчивом лице всегда был бодрый румянец – прямо образец для стенда «Наши отличники». Мы сдружились на «ускоре», вместе занимаясь спортом и бегая по набережной Яузы от института до ушедшей в историю гостиницы «Россия».
По прилету в Мапуту нами был совершен дружеский обмен: я поделился с Шуркой лишним галстуком, без которого его не пустили бы в офис, а он презентовал мне запасные плавки, которые я забыл взять. Через пару дней судьба раскидала нас по двум самым заброшенным дырам – я в Шокве, а он в Тете, за тысячу километров от столицы. Иногда я получал от Шуры коротенькие добрые письма, неизменно написанные на фирменных бланках его далекой пограничной бригады.

Как-то спустя полгода после нашего приезда Шура оповестил меня о совершенно неожиданно постигшей меня проблеме. В отпуске перед отъездом в командировку я познакомился с милой москвичкой Мариночкой. Кто из нас тогда не знакомился с девчонками? Прогуливаясь вместе в районе Кремля, Мариночка пыталась затащить меня к кому-нибудь из своих живущих рядом многочисленных родных, самым простым из которых был тридцатидвухлетний майор КГБ. Мы нежно целовались, но ничего более серьезного у нас не было. В общем, я уехал, а писать не стал. Не веря в слабый пол и убывая почти на вечность, я не желал связывать ни себя, ни свою новую знакомую какими-нибудь отношениями. А у Мариночки имелась лучшая подруга, папа которой, как выяснилось позже, работал в торгпредстве, и по иронии судьбы не где-нибудь, а именно в Мозамбике (правду говорят, что наша планета маленькая). И Мариночка попросила подругу через любимого папу разыскать пропавшего юношу, то есть меня. Не знаю, как подруга стимулировала поиски, но Шура предостерегал, что какой-то мужик из торгпредства разыскивает меня за то, что «ты имел дерзость испортить (или подпортить – я уж там не знаю, что ты с ней делал) его дочку во время своего последнего отпуска», и советовал «смотреть в оба, как бы чего не вышло». Я представил всевозможные сценарии встречи с разъяренным папой из торгпредства, вбившем что-то в голову по поводу обиженной дочурки. Каждый из них заставлял меня нервничать. Но при трезвом (а может и наоборот) рассуждении я пришел к заключению, что в нашу дыру никого и никогда из торгпредства не занесет, поэтому вариант попыток физической расправы отпадал. А изгадить мне службу (что некоторые торгпредские со своими связями вполне могли) было тоже невозможно, потому как хуже места, чем мой городок, в этой стране не существовало.

Мы с Шуркой продолжали переписываться, делясь новостями, воспоминаниями и планами. Из писем я узнавал, что в его провинции, как и у меня, такая же чудовищная жара и все активнее становятся бандиты. Мы с нетерпением ждали отпуска, чтобы отдохнуть от жарких тропических объятий и поднадоевшего экстрима. Наконец пролетел первый год, и вот Шурка сообщил, что едет в отпуск, в связи с чем 17 июля 82 года будет в Мапуту.

Выпросить у командира машину, а тем более отпроситься на несколько дней, будучи единственным переводчиком в группе из 15 человек, было сложно, но я эту задачу решил. И вот ранним утром на грузовом ГАЗ-66 с резервной бочкой бензина в кузове я попылил по небезопасной дороге в столицу.

В Мапуту я узнал, что Шура остановился в гостинице «Милитар», и стал ожидать товарища, коротая время в фойе за бильярдом с коллегами-переводчиками. На всякий случай в моей походной сумке находилась бутылка «Столичной», а также легкая закуска в виде банки с колбасным фаршем и булочки хлеба. Около девяти вечера в гостиницу вошел светившийся счастьем отпускник. Не буду описывать ни его удивление, ни нашу общую радость – мы оба почти год не видели ни одной знакомой физиономии, общаясь только с гораздо более старшими сослуживцами. У Шуры были командировочные, полученные на дорогу, и он щедро пригласил меня посидеть в гостиничном ресторанчике. Но на пороге нас развернули, сказав, что заведение работает до 21.00.

«Ничего, обойдемся без ресторана», — сказал я, не раскрывая секрета содержимого сумки. Мы неторопливо шли по ночному городу, весело болтая обо всем. В конце концов дорога привела нас на красивую и абсолютно пустынную набережную с зелеными террасами, напоминающими ботанический сад. В районе яхт-клуба мы разместились на старой лавке. Светила яркая тропическая луна, впереди расстилался полный тайн ночной океан, отливом обнаживший угольно-темное дно, по которому неторопливо бродила одинокая белая цапля. С видом волшебника, извлекающего кролика из шляпы, я открыл сумку, из которой появились водка и закуска. Шура был потрясен вторично, но со слезами сказал, что из горлышка водку пить не может. Ну, подскажите, где ночью на берегу океана найти стакан? Хотя нет таких проблем, которые не решили бы переводчики. Особенно если вопрос касается выпивки. Разрезав булку по длине, я открыл консервы с фаршем и выложил содержимое на хлеб. Мякишем насухо вытер банку, налил в нее водку и протянул импровизированную пиалу Шуре. Мы пили родную «Столичную». Меня мало волновал окружающий экзотический пейзаж. Намного ценнее была возможность поговорить со старым товарищем.

Предвкушая отдых, Шурка писал, что ему «остро захотелось личной, хорошо обеспеченной чековыми залежами, бесхитростной свободы». Внимая моим предостережениям едва не пострадавшего от женских козней человека, он клялся, что ни за что в отпуске не женится. Но слово свое нарушил, и вернулся уже с милой юной супругой, сменив полную опасностей жизнь в далекой пограничной бригаде на спокойную семейную в относительно тихом и обеспеченном пригороде столицы. А я же смог побывать в их гостеприимном доме.