Посвящается тем, кто любит рассуждать в Давосе на тему нравственной экономики.
Невский проспект. Лето 199Х…. Полдень. У популярной гостиницы, как обычно, полно иностранных туристов. Ухоженные, приятные лица. При появлении гида-переводчика, они слетаются, как воробьи на крошки хлеба, и что-то бурно обсуждают, держа в руках карты города и буклеты. Одни идут к автобусу, другие отправляются бродить по городу. Но ни тем, ни другим никак нельзя миновать неподвижную фигуру морского офицера в форме капитана первого ранга, хранящую полное молчание.
В поле зрения идущих попадает и аккордеон, сверкающий перламутром. Внезапно безмятежную тишину нарушает песня. Аккордеон и морской офицер оживают, туристы останавливаются в удивлении – русский поет на английском языке популярный хит музыкального сезона. У его ног, на сером асфальте, лежит фуражка с белоснежным верхом и золотой кокардой. В фуражке блестят монетки и видны однодолларовые бумажки. Грудь офицера украшают ордена и медали. Певец обрывает песню на полуслове и начинает петь на русском языке «Севастопольский вальс». Поет он задушевно, но не профессионально. Сраженные такой экзотикой иностранцы раскошеливаются – монетки падают в белоснежный круг.
Двадцать лет назад он был капитаном третьего ранга – имел на погонах всего одну звезду, но его форма висела в шкафу по адресу его двухкомнатной квартиры в серой пятиэтажке, а сам он успешно трудился за рубежом на благо нашей великой Родины.
Ему удается продержаться у гостиницы часа два. Затем к нему подходят двое и после непродолжительной беседы уводят его к черной «Волге».
На Литейном машина тормозит у здания*, в которое он ходил на службу более двадцати лет. В очередной раз его будет увещевать тот, с кем он учился и сидел за одной партой.
Все напрасно. От него уходит жена, сломленная его пьянством и неприкаянностью. Наконец, кому-то приходит в голову устроить его на работу в иностранную фирму. Там – дисциплина и много чего еще, полезного.
Он покупает иномарку. Заводит любовницу. Ее звали Лана. Легко догадаться, куда утекают заработанные доллары. Когда он нас с ней познакомил, моя проницательная супруга сказала: «Ему конец!». Так оно и вышло.
Его бывшая жена, Манечка, Маняша, – добрейшей души человек – на его поминках плакала с начала до конца этого грустного мероприятия. Мы тоже плакали, слушая тех, кто говорил о нем слово. Лана не пришла и не позвонила.
Когда мы вместе с ним вернулись из-за рубежа, где работали от двух разных ведомств в одной стране, то до его развода с женой продолжали видеться довольно часто: устраивали пикники на природе, ходили в театр, на концерты.
После развода моя жена продолжала общаться с Маняшей, ездила к ней в гости. Как-то Маняша пригласила нас вдвоем, сказав, что у нее для нас сюрприз. Сюрпризом было уже то, что к ней мы ехали не по адресу съемной квартиры, а совсем в другое место.
Мы привыкли с женой к низким потолкам своей квартиры на Васильевском острове. Когда к дочери приходили одноклассники и гурьбой вваливались в прихожую, то задевали головами плоскую люстру.
В этой квартире, тесно заставленной антикварной мебелью, до удивительных по красоте люстр было не достать и с табуретки.
В одной из комнат я увидел изящный столик красного дерева. На нем стояли часы – точная копия кремлевской башни – одним словом куранты в миниатюре. Они не шли. «Понятно, древность такая», — подумал я.
Моя жена и Маняша увлеклись разговорами на кухне, а я был предоставлен сам себе.
По долгу службы мне приходилось бывать во всех значимых музеях Ленинграда и его окрестностей. Удивить меня сложно — кроме экспозиций довелось видеть и заказники.
Пользуясь свободой, повел я себя нагло и неприлично: я стал открывать все, что имело дверцы.
В шкафу вишневого дерева я обнаружил военную форму – погоны и цвет канта вызвали глубочайший интерес.
Я помчался на кухню, чтобы узнать, чья это форма и квартира.
* Это здание известно в Ленинграде (Санкт-Петербурге) как «Большой дом». В нем располагаются силовые ведомства, в том числе ФСБ (КГБ) и т.д.
Маняша сидела ко мне спиной. На секунду, прервав их бабскую трескотню, она сказала: «Моего мужа. Он был офицером личной спецслужбы Сталина».
В прихожей прозвенел звонок. Я вздрогнул.
«Вот и он!», — радостно завопила Маняша. Я увидел высокого холеного мужчину. Что-то в его осанке выдавало его очень приличный возраст.
— Степан Арнольдович.
Мы познакомились.
По ходу сервировки стола Степан Арнольдович делал Маняше замечания. «Ничего, скоро научусь!», — бодрым голосом отвечала она.
«Вы так, по – царски, каждый день ужинаете?» — смело спросил я.
«Нет. Думаю, что цари в будни ужинают скромнее» — улыбнулся он.
Когда выпили по первой за знакомство, Степан Арнольдович спросил: «Чем интересуетесь, молодой человек?».
— Политической экономикой. Правда, с курсантских времен не совсем удачно. После семинара спросил седовласого полковника: «А почему Польша говорит о слабом рубле? И что такое слабый или сильный рубль?»
— И что?
— Он мне сказал никого больше об этом не спрашивать и вообще забыть эту тему.
— Ты забыл?
— Нет. Пожил в Йемене три года и написал диссертацию о том, что в йеменском обществе классов нет. Там родоплеменное устройство. И никаких предпосылок для социализма. Юг стал жить искусственной жизнью: ему привили другую форму. Как в лаборатории.
— Что было потом?
— Мне мой родственник, работавший в ВАК, сказал: «Спрячь или сожги».
Выпили за женщин. По — офицерски. Они, правда, не скучали. У нас свои темы для разговора, у них свои. Но были рады, когда Степан Арнольдович на красивом русском языке сказал о тайной причине союза столь разных существ.
Взгляд хозяина квартиры был более чем проницающим. Потом он произвел какие-то манипуляции у часов на резном столике, и предо мной появились два листка. На одном было написано чьей-то рукой:
Маркс нам не подходит. Он говорит только о капиталистическом промышленном производстве. Мы должны объяснить, как строится жизнедеятельность нашей нации. У нас любое начинание должно иметь духовное начало.
На другом листке была напечатана какая-то формула.
-Это Его подчерк?
— Значит — проболталась. Ну да ладно. Я про тебя наслышан.
— Очень приятно. И все же!
— Может быть. Я видел лишь короткие резолюции. Но тайный ящичек мог открыть только он. Я открыл случайно, когда завод кончился. Если часы идут, его не открыть.
-А формула? Она же на машинке напечатана! И бумага разная. Кто написал от руки: (начинание) x (деньги) x [(свершение) x (моральные ценности)] x (деньги штрих) x (новое начинание)?
«Это я», — сказал Степан Арнольдович, — «По-русски смысл глубже воспринимаю. А что, неправильно перевел?».
(I) x (m) x [(a) x (MV)] x (m`) x (I`)
I intention
m money
a accomplishment
MV Moral Value
m` more money
I` new intention
— Да нет, все точно. Вы где английский учили?
Он встал и пошел к резному столику.
— Так чья же это формула? И как она у него оказалась?! Зачем он ее спрятал?
Я был готов задавать еще много вопросов, но Степан Арнольдович меня остановил.
— Вспомни, что сказал твой родственник.
Два листочка исчезли в потайном ящичке, а часы мерно затикали.
Когда мы с женой уходили, часы нас провожали державным боем.
Москва
Январь 2010