Воробьёв Сергей Александрович родился 10.11.1953 г. в Пермской области. В декабре 1976 года окончил Военный институт МО СССР (В-76). Полковник в отставке. Последняя занимаемая должность в вооруженных силах — профессор кафедры Военного страноведения и иностранных армий Военного Университета МО РФ. Кандидат исторических наук, профессор Академии военных наук. Работал в Южном Йемене, Ираке, Северном Йемене, Ливии, ОАЭ. После увольнения из вооруженных сил работал с известным государственным деятелем Р. Г. Абдулатиповым в Правительстве России и Федеральном Собрании РФ. В этот период в составе российских делегаций посетил практически все арабские страны. С 2010 по 2016гг. — советник по вопросам культуры и информации посольства России в Ливане, с 2012 по 2016 гг. представлял в Бейруте Императорское Православное Палестинское общество. Автор многочисленных публикаций по проблематике стран Арабского Востока, учебных и учебно-методических пособий: «Сирия», «Алжир», «Ирак», «Основы военного страноведения», «Государство Израиль», «Ливия», «Йемен» (М.: Военный Университет, 1990 — 1998 гг.), книг и монографий: «Очерки практической арабистики» (в соавторстве с Р.Г. Абдулатиповым) (М., 2006г.), «Русские в Ливане» (предисловие С.В. Лаврова) (Бейрут, 2010г.), «Московские школы» Ливана: 1887 — 1914» (Бейрут, 2012г.), «Россия в сердце Ливана» (на араб. языке, Бейрут, 2017 г), «Российско-Ливанский альманах» (М., находится в печати).
С сентября 2016 г. по настоящее время — профессор факультета мировой экономики и мировой политики НИУ «Высшая школа экономики». Сопредседатель общественного комитета по содействию ОИС в России. Автор многочисленных статей в российских и арабских СМИ, внештатный политический обозреватель целого ряда арабоязычных телевещательных компаний (Арабский Восток, Европа, Северная Америка).
АРАВИЙСКИЙ ПОЛУОСТРОВ: КОМАНДИРОВКИ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Я родился на Урале. Родился в год смерти Сталина в городе, который тогда назывался Молотов. Вскоре городу вернули прежнее название — Пермь, и впоследствии я переживал. Казалось, что название Молотов намного благозвучнее. А может быть, дело и не в этом, наверное, генетически в нас заложена симпатия к привычному к тому, что знакомо с раннего детства.
Никогда не думал, что вся моя жизнь, лучшие годы, во всяком случае, будут связаны с арабским востоком. Урал, древние горы, поросшие тайгой, берега широких холодных рек — Камы, Чусовой, Вишеры; зимние холода, когда и в апреле бывало — 20, и мы, мальчишки, шли на каток играть в хоккей. Суровый край. Здесь Ермак формировал свое войско перед сибирским походом. Здесь веками жили и живут люди моего рода — Солодниковы, носители старинной, типично уральской фамилии и через несколько лет— огромные безжизненные пустыни, чёрные скалы на морском берегу, соленая вода Аденского, Персидского заливов, Красного, Аравийского, Средиземного морей, вода, от испарения которой могут выступить слёзы. Красавец-Урал, который я помню и люблю, и — самое красивое в мире — Средиземное море. Лазурная морская синева. Апельсиновые рощи. Исторические памятники цивилизаций древности. После привычных баяна и гармонии— арабская «тыбля» (барабан), все — другое, совершенно незнакомое. Малочисленные в то время, но оттого ещё более дорогие русскому человеку купола церквей с крестами, церковная служба, красоту которых, живя в обществе атеистов, я впервые осознал, посмотрев фильмы С.Ф. Бондарчука, и минареты мечетей, призывы муэдзина на молитву, которые слышит весь город. Вера в правоту атеизма в тогдашней России и — вера во Всевышнего, Всесильного, Недоступного, Непонятного, встреченные в арабском мире, незнание, а точнее, полное отторжение идеей Л. Фейербаха и Ч. Дарвина. Жара и холод. Лед и пламень… В молодости людям свойственно торопить время. Сегодня жалею, что торопил его в своих первых загранкомандировках. Ведь этот контраст был столь необычен. Что может быть интереснее познавания иной цивилизации, образа жизни, природы?
В иной, совсем в другой мир я попал в августе 1973 года, когда впервые, будучи ещё курсантом, окончившим два курса военного института иностранных языков Минобороны СССР, приехал на юг Аравийского полуострова, в Аден. Аравия — историческая родина арабов, арабской, а в значительной степени и современной исламской цивилизации. По некоторым свидетельствам, арабские племена проживали на юге Аравийского полуострова уже во II до н.э. Наиболее известны в истории доисламской Аравии племенные союзы «кахтани» и «аднани», бывшие уроженцами территории Йемена. В некотором смысле мне повезло: как арабист я начал свое практическое знакомство с арабским миром с его исторической колыбели.
Восприятие нового мира — явление, наполненное эмоциями, совершенно неожиданными впечатлениями и просто запахами. Когда в августе 1973 года я со своими товарищами-однокурсниками сошел с трапа самолета в столице Южного Йемена, стало понятно: я в какой-то совершенно незнакомой природной среде — непривычная жара, огромная влажность. Дурманящий, неизведанный аромат цветов, в магазинах — абсолютно необыкновенное сочетание запахов парфюмерии и горячего белого хлеба.
А черный хлеб отсутствовал, причем не только на юге Аравии — практически во всем арабском мире, как я потом понял. 1973 год — апогей арабо-израильского конфликта. Выпускников и студентов практически всех советских вузов, в которых изучали арабский язык, часто командировали тогда по линии Министерства обороны СССР в качестве переводчиков для содействия нашим военным советникам и специалистам, тысячи которых работали в те годы в вооруженных силах многих арабских стран.
Среди многих сотен военных переводчиков-арабистов «виияковцы» были лучшими — и в плане знания языков, в первую очередь военной терминологии, и в плане владения основами военного дела, и с точки зрения физической подготовки, наконец, а это обстоятельство в экстремальных климатических условияхбыло немаловажно. Речь идет об офицерах-выпускниках ВИИЯ, нам курсантам, командированным за рубеж впервые, многого еще недоставало в профессии, многого, как говорят сегодня, в компетенции, за исключением, пожалуй, здоровья. Нам — это группе из 10 курсантов, в числе которых был и автор этих строк: Александр Сатаев («Сэт»), Анатолий Багуев («Багуй»), Алексей Соснин («Леха»), Александр Борисов («Бориска»), Валерий Изотов («Изо»), Иван Лукашев («Ванька»), Вячеслав Осетров («Славчик»), Александр Гоголев («Гога»), Сергей Модестов («Модик»), ну и разумеется я («Воробей»). Другие ребята с нашего курса примерно в то же время, в 1973 году, поехали в Алжир, Северный Йемен, Египет, Сирию и Ирак. Понятно, что наши «египтяне» и «сирийцы» попали на «октябрьскую» войну. К счастью, все вернулись живыми. Лишь один (Попов, имени, к сожалению, не помню) единственный на курсе «нахимовец» сошел с ума, попав под бомбежку в Сирии.
Специальность востоковеда-арабиста была востребованной и престижной. В Москве, Ленинграде, Ташкенте, Баку, Ереване, Махачкале, Душанбе готовили в высшей степени квалифицированные кадры арабистов. Проработав на Арабском Востоке более 18 лет (не считая многочисленных краткосрочных командировок), побывав в Южном и Северном Йемене, Ираке, ОАЭ, Ливане, Египте, Ливии, Алжире, Тунисе, Саудовской Аравии, Сирии, Иордани, Кувейте, Катаре, Омане я неоднократно встречался с востоковедами-арабистами из стран Западной Европы, США, Китая и, по моему убеждению, отечественная школа арабистики — лучшая в мире.
Итак, Аден, 1973 год. Запахи, жара, влажность были лишь самыми первыми впечатлениями. Но ведь главное для переводчика, первый раз на практике реализующего то, чему его учили — обеспечение «коммуникативной связи», выражаясь профессионально, то есть он должен понимать носителя языка, а этот самый носитель — понимать переводчика.
В связи с тем, что потребность в переводчика-арабистах была огромна, во многих востоковедческих вузах, на факультетах, где изучался арабский язык, арабистов готовили по ускоренной программе. Дело доходило до того, что на первом и втором курсах из 36 учебных часов в неделю 24 отводилось на изучение арабского. И после окончания второго курса — первая командировка за рубеж. Но даже и при такой интенсивной учебе за два года в совершенстве овладеть арабским языком абсолютно невозможно. Мы освоили только основы арабского литературного языка и изучали лишь азы одного из многочисленных арабских диалектов, в частности мне довелось изучать египетский. Адаптироваться в языковой среде после столь скоротечной учебы было неимоверно сложно, но зато после завершения «вживания» в языковую среду, а затем завершения учебы в вузе, мы выходили в жизнь хорошо подготовленными арабистами.
Начиная изучать арабский язык, я еще не знал, сколь удачно охарактеризовал этот нелегкий труд известный советский писатель В.А. Каверин, увлекавшийся в свое время арабистикой. Он говорил о том, что арабы относятся к своему языку как к искусству. Отмечал, что, непрестанно украшая его, арабы сделали “почти немыслимым» изучение своего языка. Действительно, в арабском языке гласные … не пишутся. Можно прочесть что-либо (глагол, существительное и т.д.), лишь если ты знаешь законы арабского словообразования, а они построены, в сущности, на математических формулах. Для арабского языка характерна и исключительно сложная фонетика. Чего стоит один лишь звук «айн», непередаваемый русскими буквами. Он похож на ночной крик растревоженных птиц. Артикуляция в горле начинается ниже кадыка.
Наши преподаватели вполне серьезно советовали нам пить сырые яйца, дабы освоить этот «айн». Большую сложность представляет и арабское письмо. И не в том проблема, что писать нужно справа налево. Слово сначала пишется, а затем над написанным «шрифтом» расставляются точки над буквами (одна, две либо три). Причем лишняя либо недостающая точка может полностью изменить смысл слова или просто лишить его смысла.
Особое искусство — арабская каллиграфия. Нас учили писать по-арабски специально заточенным карандашом, который не затачивался «на конус» — грифель подрезался под определенным углом. Даже у арабов хорошая каллиграфия считается даром божьим. Известный «лингвистический полиглот» Ф. Энгельс, который, по его словам, изучил грамматику персидского языка за 48 часов, начал изучать и арабский (он хотел прочесть священный Коран в подлиннике), но вскоре отказался от этой идеи, заявив при этом, что изучение арабского потребует слишком много времени. Значительную сложность представляет собой и многозначность лексических единиц арабского языка. Лишь один пример: существительное «заваль» имеет следующие значения: 1) полдень; 2) закат, вечер; 3) исчезновение, прекращение; 4) гибель (об орле); 5) привидение, дух. Каково? В каждой арабской стране, а зачастую в каждом районе этой страны «заваль» поймут по-своему. Очень богат лексический состав арабского языка. Видимо, ошибочна оценка знаменитого русскою мата как уникального явления. Исследователь ливийского диалекта, мой товарищ по институту, Г.В. Коробков рассказывал мне, что только в этом диалекте 150 матерных слов, а словосочетаний на порядки больше. Немало заимствований из арабского в русском, других языках мира. В России это самые неожиданные слова: «адмирал», «тариф», «алгебра», «арба», «халва» и даже … «изба». Я не упоминаю заимствований, связанных с богословской мусульманской лексикой. Нет мусульманина, который не знал хотя бы немного из коранических текстов, а значит — арабского языка. Не преувеличивая, поскольку это общеизвестно, можно утверждать, что арабский язык — один из сложнейших для изучения. Переводчик, а особенно востоковед, в частности арабист — труднейшая профессия. От его квалификации часто зависят успех или неудача переговоров‚ бесед, обучения какой-либо специальности и т.д.
Следует отметить, что наши соотечественники, проработавшие какое-то время в арабских странах, научились объясняться с арабами, хотя и на очень своеобразном, предельно упрощенном арабском языке. Я знал одного нашего специалиста, который выучил по-арабски не более 100 слов, но ухитрялся рассказывать арабам басню И.А. Крылова «Ворона и сыр»‚ разумеется, активно при этом жестикулируя. Бывали, и часто, случаи другого свойства. Помнится, один из советников долю допытывался у меня, как я могу правильно переводить слово «конь», если в арабском нет мягкого знака. Мои коллеги-однокурсники рассказывали, что один из генералов, руководителей аппарата военных советников в Египте потребовал, чтобы переводчики за ночь подготовили ему «сокращенный перевод» Корана. Ему были непонятны доводы о том, что выдающийся российский арабист, академик И.Ю. Крачковский переводил Коран всю жизнь и, скончавшись в возрасте 68 лет, полностью так и не завершил свой труд. Многие наши советники и специалисты, даже проработав многие месяцы с переводчиком, так и не поняли его роли в выполнении их миссии. Один из них пишет в своих мемуарах, вспоминая Египет конца 1960-х годов: «…Не хватало машин для переезда к месту работы и переводчиков».
Будучи молодым человеком, я, разумеется, не понимал, почему наши люди, выезжая за рубеж, были очень плохо подготовлены в страноведческом отношении. А между тем ситуация-то была вполне объяснима. Арабский регион являлся одним из главных «горячих рубежей холодной войны». Динамика развития ближневосточного конфликта были такова, что многие вопросы решались в Москве наспех, в хорошо известном «пожарном» порядке.
В том же 1973 году, например, в дни октябрьской арабо-израильской войны наших военных специалистов экстренно перебрасывали в Египет и Сирию самолетами советской военно-транспортной авиации, при этом многие из них с изумлением обнаруживали в загранпаспортах ошибки в своих именах и фамилиях, ошибочно вклеенные чужие фотографии.
Но вернемся в Южный Йемен. В тот период это небольшое государство на самом Юге Аравии играло огромную, без преувеличения, роль в советской ближневосточной политике. В 1967 году, после четырех лет вооруженной борьбы южные йеменцы освободились от британского колониального правления, а два года спустя к власти в стране пришли леворадикальные силы, провозгласившие государственной идеологией научный социализм. Главное его отличие от арабского социализма, который в различных формах был в те годы идеологией власти в Египте, Сирии, Ираке, Алжире, Ливии, заключалось в фактическом принятии атеизма и необходимости диктатуры пролетариата, хотя это признание и преподносилось в мягкой, закамуфлированной форме. Ни в экономическом, ни в социальном плане Южный Йемен был далеко не готов к реализации подобного эксперимента. Но в Москве его осуществление самым активным образом поощряли и поддерживали. СССР оказывал Южному Йемену серьезную экономическую помощь, военно-техническое содействие и даже обеспечил своего рода «военный зонт» (пункт военно-морского базирования, который, впрочем, имел стратегическое значение для советского ВМФ). При советском содействии была открыта Высшая партийная школа, преобразованная затем в Институт научного социализма, который готовил руководящие кадры для правящей политической организации страны — Национального фронта, а он в 1978 году был трансформирован в Йеменскую социалистическую партию. В Адене действовали и аналоги работавших в то время в Москве Высшей профсоюзной и Высшей комсомольской школ. В Институте научного социализма преподавали люди из Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Все они имели большой опыт партийной работы в СССР. Они не только проводили занятия, но и консультировали высшее руководство Южного Йемена по вопросам партийно-государственного строительства. В их числе в Адене трудился мой отец, Александр Иванович Воробьев, работавший в Москве деканом факультета журналистики Высшей партийной школы при ЦК КПСС. С моей мамой, Анной Федоровной, они прожили в Адене в общей сложности шесть «учебных» лет. Ему не раз доводилось читать индивидуальные лекции последнему южнойеменскому лидеру — Али Салему аль-Бейду. Разумеется, в Институт были командированы и профессиональные арабисты высшей квалификации — В.Н. Красновский (переводил моему покойному отцу), В.В. Наумкин, И.А. Астафьев, В.Е. Донцов, М.И. Ананьев, А.В. Германович, К.М. Труивцев и многие другие. Из этой плеяды конечно же стоит выделить Виталия Вячеславовича Наумкина, ставшего в дальнейшем академиком РАН, возглавившим Институт востоковедения РАН — одним словом, российского арабиста №1. На родине большинство из них работали в Институте общественных наук при ЦК КПСС. Все они пользовались огромным авторитетом на юге Аравии. Не уступали им в знаниях языка, а некоторые и превосходили, преподаватели ближневосточных языков ВИИЯ, работавшие в Институте научного социализма в качестве переводчиков. Все они были молоды — старшие лейтенанты и капитаны, на несколько лет старше нас, все они преподавали на нашем курсе перед командировкой. Впоследствии, когда мы были произведены в офицеры, стали с ними общаться на «ты». Это были блестящие переводчики, обладавшие прекрасным страноведческими знаниями и к тому времени имевшие большой опыт работы в регионе. Все мои товарищи по учебе помнят их имена — всеобщий любимец Александр Удам, Виктор Ковтанюк, Владимир Казаков, Ильдус Юсупов, Владимир Ионченко. К огромному сожалению, все они, за исключением Владимира Ивановича Казакова, преждевременно ушли из жизни — это к вопросу об экстремальном климате. А Владимир Иванович, чудесный человек, был моим начальником в Ливии и впоследствии стал генералом — возглавлял Управление военного издательства при 10-м Главном управлении Генштаба.
Начальником военных переводчиков в НДРЙ был Валерий Павлович Новиков, бывший тогда в звании капитана. Будучи одаренным арабистом и хорошим организатором, всемерно нам помогал. В дальнейшем я не раз встречал его и в России, и за рубежом. Он достиг больших высот в организациях-предшественницах «Ростехнологий».
В южнойеменских вооруженных силах, подобно советским, существовал институт заместителей командиров частей и подразделений по политической части и «освобожденных» комсомольских работников. Они руководили созданными в армии партийными и комсомольскими организациями. На систематически проводившихся в южнойеменских городах, в воинских частях митингах выставлялись портреты не только высших руководителей НДРЙ, но и СССР. Уважение ко всему советскому было огромным, хотя зачастую оно и принижалось в силу грубых просчетов — поставок неприспособленной для тропических широт техники и оборудования. Нередко доводилось наблюдать, как старый, ржавый английский джип «Лендровер“, служивший на юге Аравии много лет во времена британского владычества, тянул на буксире новый советский «уазик”, прибывший в страну несколько недель назад. Причина? У новой машины нашего производства закипала вода в системе охлаждения. Хотел бы вспомнить и о другом. Нашим военным, как это ни парадоксально, в то время можно было кое-чему поучиться у южных йеменцев: например, высшие и старшие офицеры не имели каких-либо особых привилегий и разделяли с простыми солдатами все тяготы жизни в полевых условиях; народ этой страны отличается экономностью, бережливостью и полностью отрицал столь распространенную тогда в Советском Союзе «показуху» и т.д. Южнойеменские офицеры никогда не занимались тем, что должны исполнять солдаты и младший командный состав — не осуществляли сами ремонт техники, замену масел и прочие регламентные работы. Конечно же многие из них и не могли тогда делать это в силу недостаточной технической подготовки и эти работы, как правило, проводили советские специалисты. Но подход в целом правильный — офицер имеет свои обязанности, сержант или солдат — свои. Хотя офицеры вооруженных сил НДРЙ и не ходили со стеками под мышкой, подобно их коллегам в Египте и некоторых других арабских странах. Южные йеменцы говорили мне, что важно в первую очередь подготовить технические кадры и с течением времени они с советской помощью появились.
В 1974 году в НДРЙ был принят закон о семье, положивший конец монополии шариата на регулирование семейно-брачных отношений. Основополагающими источниками судопроизводства стали введенные в действие уголовный и процессуальный кодексы, а шариатские суды ликвидированы. Созданные по месту жительства специальные комитеты занимались рассмотрением нарушений общественной морали и выполняли функции, аналогичные функциям товарищеских судов в СССР.
Господствовавшие в Южном Йемене идеологические установки не могли не вызывать раздражения его соседей — Саудовской Аравии, Йеменской Арабской Республики, Султаната Оман, да и многих других арабских, мусульманских стран. Показательно, что один из виднейших идеологов арабского социализма, президент ОАР Г.А. Насер, характеризуя коммунистическую идеологию (а научный социализм по сути своей и является таковой), заявлял, что хотя она и содержит многие положения, совместимые с традиционными исламскими ценностями, два ее ключевых положения совершенно неприемлемы для арабов-мусульман: атеизм и диктатура пролетариата.
Идеология, межгосударственные отношения были важны для нас — людей, работавших в Южном Йемене, в плане взаимоотношений с местным населением, в первую очередь с теми южными йеменцами, с которыми мы сталкивались повседневно. Абсолютное большинство населения этой страны относилось к нам с чувством величайшего уважения и доверия. Нас воспринимали как представителей Великой страны, искренних друзей, надежных союзников. Помню, когда группа специалистов, которым я переводил, закончила строительство учебного городка в одной из южнойеменских военных частей, располагавшихся далеко от Адена, в горной местности, йеменцы несли нас на руках (в прямом смысле слова!), с революционными песнями примерно полтора километра до штаба бригады. Ведь этот городок сулил огромную экономию в расходе боеприпасов.
Этих людей подкупало и то, что их новые друзья разделяют с ними все тягости жизни и работы в поистине экстремальном климате пустыни, безводных, а значит, безжизненных гор. На юге Аравии все они — мертвого какого-то, черного цвета. Мы назвали эти горные пейзажи «лунным ландшафтом». В течение нескольких месяцев мне довелось работать в горах, на границе двух Йеменов — Южного и Северного. Вдоль границы с обеих сторон стояли войска. На словах политических лидеров двух стран — мир, объединение. На деле — военная конфронтация. Причем по обе стороны границы, в воинских частях, работали советские военные специалисты. Парадокс? Несомненно. Подобные ситуации были тогда, к сожалению, не редкостью во взаимоотношениях СССР с арабскими государствами. Незадолго до нашего приезда, в 1972 году «подсоветные» наших офицеров на Юге и Севере Йемена воевали друг против друга — имел место очередной межйеменский вооруженный конфликт.
Что такое жизнь в южноаравийских «полевых» условиях? Попробую описать. Штаб пехотной бригады — несколько глинобитных домишек, сложенных из камней, сучьев, глины. Глина — главный компонент. В арабской традиционной архитектуре «аль-и’марат ат-тыния» (глинобитные здания) — она одна из главных составляющих. Глина медленно нагревается, а это важно, когда в тени более 40°С, и, что не менее важно, медленно остывает ночью, а суточные перепады температур в этих широтах огромны. В окнах нет стекол, их заменят полоски нарезанной бумаги, газет, отгоняющие мух. Пола нет — земля, нет и полноценного потолка — стены плавно переходят в крышу, покрытую кусками железа, пластика, а изнутри помещения все это промазано глиной. Нет электричества, его заменяет керосиновая лампа, как правило, китайского производства, то есть не традиционная, российская, которая на что-либо ставится, а подвесная, крепящаяся чаще под «потолком».
Яркий свет, запах обуви привлекают скорпионов, фаланг, змей. Они в вечернее время проникают в так называемые дома самым неожиданным образом. Мне доводилось неоднократно переживать неприятные моменты, ликвидировать этих тварей всем, что попадало под руку: змей — разрубать старинной британской лопатой (1953 года производства, то есть моей ровесницей); фаланг, бегающих по стенам — армейским ботинком; скорпионов, ползающих по полу — земле — русско-арабским словарем В.М. Борисова (содержит 42 тысяч слов, весит, что было важно, килограмма полтора-два). Тем самым словарем, купленным мною в 1971 году, я пользуюсь до сих пор. Это мой своего рода талисман. Как мне было не вспоминать Россию, Урал, где можно беззаботно лежать на траве, разглядывая облака, а при желании и заснуть, не думая об опасности. В пустынях и горах Аравии это невозможно. Тут европеец не может не быть всегда настороже, особенно ночью. Конечно же, это вынужденное постоянное напряжение угнетало. Особенно в первое время моей «полевой жизни». О водопроводе, понятно, и речи быть не могло. Воду привозили в цистернах из окрестных колодцев, скважин. Пресная вода — проблема проблем Южного Йемена, да и многих других арабских стран. Чтобы заставить кочевников-бедуинов уйти из какого-либо района, было достаточно отравить их колодцы. И в начале ХХI века колодцы по-прежнему основа жизни в пустыне. Нет электричества — нет холодильников. Холодильные установки, работающие на других источниках энергии, большинству развивающихся стран недоступны в силу их дороговизны. А отсюда и режим питания, прелести которою довелось испытать. Завтрак: чай, лепешки с острой приправой («хусар»). Обед — рис со специями, чай. Ужин — см. завтрак. И так ежедневно. По пятницам (то есть выходным дням) привозили из ближайшего города морскую рыбу. Мясо ели только по праздникам, в основном верблюжатину. В этом случае готовили острый верблюжий бульон, йеменцы называют его «марак». Местное же население в сельской местности, особенно в неурожайные годы, питалось еще хуже. Недаром в шутку в Йемене говорят: «Все, что меньше головы — ешь!» Бывали и неожиданные праздники. Как-то с советником и командованием бригады мы выехали на границу, на рекогносцировку, то есть разведку местности. Провели в машинах целый день. Устали, проголодались. И тогда командир бригады купил у бедуинов барашка. К сожалению, у этих приветливых, доброжелательных людей не было с собой ни соли, ни хлеба. Когда мы приготовили мясо на костре, я, пожалуй, впервые осознал простые ценности человеческой жизни, к каковым относятся соль и хлеб. Умело поджаренное мясо было совершенно безвкусным, и ели мы его с моим полковником без должного большого удовольствия. Многомесячная жизнь в арабской среде требовала, чтобы мы, иностранцы, воспитанные в духе иной цивилизации, смогли каким-то образом приспособиться, вжиться, не считать происходящее вокруг нас диким, недостойным нашего естества. Имею в виду в первую очередь молодых арабистов, связавших свою судьбу с Арабским Востоком. Я, например, какое-то время не мог понять красоту арабской музыки, песен. Для того чтобы эту музыку полюбить, вероятно, необходимо пожить с арабами, общаться с ними от восхода до заката, говорить о смысле жизни, о том, сколько звезд на небе. А вот потом приходит осознание того, что эта традиционная музыка, основы которой удалось сохранить неизменными в течение многих веков, удивительно органично сочетается со средой обитания арабов, всем их жизненным укладом‚ психологией, наконец. Сочетается столь же органично, как русские народные песни, которые слушаешь на теплоходе, плывущем где-нибудь по Каме, Волге, Оке. А вокруг — лесное и луговое раздолье, да русские деревеньки. Я не считаю истинными арабистами «кабинетных» ученых, посетивших лишь арабские столицы, лишь «мельком» видевших живого бедуина в «арабской глубинке», но рассуждающих о его менталитете. Восхищаюсь блистательным знатоком арабского мира англичанином Лоуренсом Аравийским, сделавшим на Арабским Востоке столь много для своей страны. Восхищаюсь как арабист. Он подчеркивал, что секрет его успеха заключался в непрестанном изучении арабов. А можно ли по-настоящему изучить людей, не живя с ними их жизнью? И вообще физическое вживание, то есть акклиматизация, значительно более простое дело по сравнению с адаптацией в незнакомой этической среде — адаптацией моральной, а тем более духовной.
Как-то я был направлен в командировку в другой приграничный район. Советником в находившейся там йеменской части был полковник, Герой Советского Союза В.А. Алексейчук, а переводчиком у него работал мой однокурсник и друг Саша Сатаев. В.А. Алексейчук, как и многие в те годы советские военные советники за рубежом, был человеком, прошедшим Великую Отечественную войну. Мы, двадцатилетние, являлись другим поколением, у нас были свои, мальчишеские, интересы и проблемы. Мы по-человечески жалели этих людей, которые годились нам в отцы. Район Атек, о котором идет речь, — это абсолютно безжизненных песчаная пустыня. Герой Советского союза В.А. Алексейчук, умудренный большим жизненным опытом, модернизировал традиционное южнойеменское жилище, которое я уже описывал. В окнах он подвесил брезентовые кислородные подушки, наполненные водой, которые периодически меняли, и таким образом дуновение ветра давало хоть какое-то облегчение этому пожилому человеку.
Как могли йеменцы не уважать людей, которые прошли страшную войну, заслужили высшие награды своей Великой страны и приехали помогать им строить новую армию? Разве мыслимо представить англичанина, француза, американца, имеющего аналогичную награду своей родины и живущего в пустыне в таких условиях? И важно добавить, что в этом районе шли постоянные боевые столкновения с вооруженными силами сопредельного султаната Оман, где в пограничной с Йеменом провинции Дофар несколько лет бушевало восстание против оманского руководителя Султана Кабуса бен Саида.
Южных йеменцев подкупало, что у «русских» или «российских» (в арабском языке разницы нет) специалистов есть переводчики-арабисты. Англичане считали это непозволительной для местного населения роскошью и всячески насаждали свой язык. Колонизаторы вообще воспринимали йеменцев как людей низшего сорта. Жителям Адена, например, было запрещено появляться без специальных пропусков в центральном районе города — Маалле, где проживали британские подданные. Англичане дорожили своими военными базами, расположенными в Адене и его пригородах — крупнейшими к востоку от Суэца после ухода Великобритании из Египта, но недальновидно игнорировали и оскорбляли национальные чувства местного населения.
С каким восторгом смотрели йеменцы на наших переводчиков, писавших по-арабски! Ведь значительная часть населения в первые годы независимости была еще неграмотна. Помню, в 1973 году переводил лекцию на занятиях с южнойеменскими офицерами. В перерыве один из них спросил меня, что такое коммунизм. Выйдя к доске, я написал на ней мелом по-арабски заученную в институте цитату: «Коммунизм — есть советская власть плюс электрификация всей страны». Каллиграфия йеменцам очень понравилась. Но последовал второй вопрос: а что такое советская власть? На сей раз процитировать письменно по-арабски я ничего не смог. Ограничился, как сегодня кажется, примитивным объяснением — не хватало лексического запаса. Образованные йеменцы чем могли помогали молодым переводчикам. Если бы не они и не наши старшие, опытные коллеги, процесс языковой адаптации был бы значительно более мучительным и долгим. У переводчиков вообще существовало некое братство, предполагавшее любую помощь младшим. Азербайджанские, русские, узбекские, украинские, дагестанские, таджикские, армянские арабисты дружно, действительно по-братски делали общее дело. Во многом благодаря старшим товарищам и йеменским друзьям, проработав три месяца в стране и имея за плечами лишь два года учебы в Москве я смог переводить Али Насеру Мухаммеду, бывшему в то время председателем совета министров и министром обороны НДРЙ, который неожиданно приехал в наш военный городок и пожелал побеседовать с советским советником. Переводил я, конечно же, слабо, но важно‚ что советский военный советник был понят.
В Южном Йемене, а затем и в других странах, где я долго работал, наши отношения с арабами неизменно поддерживались и в нерабочее время. Были соревнования по футболу, волейболу, теннису. Сборную советской колонии нередко именовали в арабской прессе «советской сборной». Понятно, что это неадекватное название налагало на нас большую ответственность. Мне особенно дороги спортивные награды, полученные там, в арабских странах — советские почетные грамоты и арабские спортивные медали.
Сегодня много говорят и пишут о неких неодолимых причинах распада СССР, последствиях этой драмы для народов, столетия живших бок о бок. Это, конечно же, отдельный вопрос, к данной книге непосредственно не относящийся. Хотя, по моему убеждению, для того чтобы внести радикальные коррективы в политическое и экономическое развитие Советского Союза, абсолютно необязательно было разрушать единое государство. Хотел бы привлечь внимание к другому. В «третьем мире» у СССР было много друзей, и я категорически против того‚ чтобы всех их представлять некими нахлебниками. Эти люди поверили нам, многие из них приобщились не только к тогдашней нашей идеологии, но и к культуре. Они учились, жили на огромных пространствах СССР — от Бреста до Владивостока и от Котласа до Кушки. Многие их них создали в нашей стране семьи. С болью, даже с отчаянием наблюдали эти люди центробежные процессы, процессы «управляемого распада», которые в конце 1980-х годов стали очевидны всему миру. То, что постсоветская Россия кардинально пересмотрела подходы к отношениям с развивающимися странами — реальность. Но осуществлялся этот пересмотр не всегда продуманно, нередко просто в некорректной форме. В конечном итоге был нанесен серьезный ущерб национальным интересам Российской Федерации. Недальновидная политика российского руководства, особенно в начале 1990-х годов, помимо всего прочего, стала для наших искренних друзей в арабском регионе тяжелым моральным ударом, потрясением.
Однако нельзя не отметить и того, что зачастую механическое перенесение опыта советского партийно-государственного строительства на «третий мир» имело для целого ряда стран, в частности, для Южного Йемена, драматические последствия. Судите сами. В 1969 году пришли к власти левые силы, их возглавлял триумвират — Салем Рубейя Али, Абдель Фаттах Исмаил, Али Насер Мухаммед. В результате внутрипартийных распрей первый был расстрелян, второй некоторое время жил в изгнании на спецдачах ЦК КПСС в Серебряном Бору в Москве, а вернувшись в Аден — убит в ходе столкновений его сторонников с соратниками тогдашнего лидера НДРЙ А.Н. Мухаммеда. Сам А.Н. Мухаммед был вынужден бежать из страны после поражения в схватке с новым южнойеменским партийным лидером Али Салемом аль-Бейдом. И все это — в течение лишь нескольких лет! И не в том дело, что южнойеменских партийных деятелей учили некие сталинисты из Москвы, по мнению которых решать внутрипартийные споры следовало в стиле «вождя всех народов». Идеологические, тактические разногласия в южнойеменских распрях стояли совсем не на первом месте, хотя их и активно катализировали зарубежные недруги аденского режима. На первом плане были интересы племен, кланов и формировавшихся на их основе бюрократических группировок‚ на которые опирался тот или иной южнойеменский лидер. И возникает вопрос: была ли в Южном Йемене какая-либо объективная социально-экономическая база для воплощения идей «научного социализма»? Кстати, погрязший в кровавых междоусобицах аденский режим не смог адаптироваться и в госструктурах объединенного Йемена. Вскоре после провозглашения объединения ЙАР и НДРЙ (май 1990 года) в стране началась гражданская война, унесшая жизни как минимум 60 тысяч человек, и последний лидер Южного Йемена А.С. аль-Бейд покинул объединенный Йемен‚ бежал из страны.
«Научно-социалистический эксперимент» (так в НДРЙ именовалось построение нового общества) стоил южным йеменцам десятков тысяч жизней (достоверные данные о погибших участниках военных действий и жертвах среди мирного населения неизвестны). Мы, наследники Советского Союза, обязаны об этом помнить. Многие тысячи людей не только в НДРЙ — в Афганистане, Эфиопии, Мозамбике, Анголе, других развивающихся странах искренне верили нам, выстраивая модель государственного устройства по нашему образцу. Стоит ли забывать об этом? Не только не стоит, но и, как представляется, необходимо изыскивать способы реанимировать наши отношения на новых принципах, не отвергая при этом достижения наших давних связей.
Источник: Йеменский архив-2, Книгиздат 2020