Книга первая
ОТ АВТОРА
За стопроцентную правдивость этих лекгомысленных историй, я не поручусь. Рассказчики обычно любят приврать. И сразу оговорюсь, что среди героев этих баек нет ни одного, подчёркиваю — НИ ОДНОГО реально существующего человека. Все персонажи смонтированы из многих и многих прототипов, а частично и придуманы. Поэтому не пытайтесь увидеть в них кого-то из известных вам людей.
Дело в том, что рассказать о каждом конкретном участнике данных событий невозможно — кого-то из них я просто не знаю, да и жанр не позволяет. Вот и приходится из огромного числа реальных лиц лепить забавные виияковские образы выпуска семидесятых, начала восьмидесятых годов. И само собой разумеется, что упомянутые здесь имена и фамилии вымышлены.
Моя цель — рассказать о том, что происходило с нами в разных уголках планеты помимо учёбы или рутинной работы.
* * *
КОЛЛЕГА
Сева, бывший военный переводчик, а ныне сотрудник российской коммерческой фирмы, встретил в аэропорту иностранных партнёров по бизнесу — солидного вида британцев в количестве трёх. Все они изъяснялись на восхитительном английском, и по дороге из Шереметьево Сева с наслаждением общался с ними, расспрашивая о том и о сём.
Когда он доставил их в гостиницу, иностранцы изъявили желание выпить кофе. Все четверо вошли в бар и уселись за стойку. На вопрос бармена: “Что желаете?” Сева кивнул на англичан и сказал:
— Этим трём балбесам кофе, а мне рюмку водки.
— Мне тоже водки, — произнёс вдруг один из англичан на русском и добавил: — Я их переводчик.
* * *
В НЕФОРМАЛЬНОЙ ОБСТАНОВКЕ
Был в ВИИЯ один генерал. Очень боевой генерал, яркая, запоминающаяся личность, большой скабрезник, весельчак и жизнелюб. Его шуточки, афоризмы и забавные истории, с ним связанные, были в своё время весьма популярны в стенах института.
Однако, занимал он должность начальника факультета, и курсанты его очень боялись. Но так уж положено в армии. Генерал — это вам не массовик-затейник.
И вот однажды вышел этот генерал из своего кабинета, расположенного в старом краснокирпичном здании, и спешно проследовал в туалет, причём в курсантский, хотя имел в своём распоряжении отдельный, генеральский, всегда запертый от посторонних на ключ.
Видимо, даже в те давние времена генерал уже был достаточно демократичен. А может быть, дело не в этом — просто, курсантский туалет располагался ближе, и в тот момент это сыграло решающую роль. Так или иначе, зашёл он туда и заперся в кабинке.
Через минуту заходит в туалет старшекурсник. Ему тоже понадобилось в кабину, причём именно в ту, где уже сидел генерал. В остальных курсанту не понравилось — грязновато.
На правах старшекурсника он по-хозяйски стукнул кулаком в дверь и скомандовал:
— Выходи, салага! Не засиживайся!
Генерал не стал отвечать. Как-то несолидно ему показалось полемизировать с курсантом в таком месте да ещё в такой неподходящий момент. Однако это лишь раззадорило старшекурсника. Он воспринял молчание в кабине как пренебрежение к своему высокому статусу.
Паренёк пнул сапогом дверь и грозно спросил:
— Ну ты долго там ещё, салабон?
Генерал продолжал крепиться и в переговоры не вступал, чем окончательно вывел из себя курсанта. Тот ещё раз ударил ногой в хлипкую кабинку и крикнул:
— Сейчас зажжёной газетой тебя выкурю! Вылезай резче!
Тут уж генерал не выдержал такого беспредела и прокряхтел из-за двери:
— Ты оху…ешь, если я вылезу.
Видно, курсант здорово допёк начальника, если тот сразу применил ненормативную лексику.
А голос и, главное, выговор у генерала был особенный, слегка шепелявый и легко узнаваемый. Услышав его, старшекурсник моментально похолодел и с головы до ног покрылся липким потом. Фраза, произнесённая спокойным начальственным тоном, не оставляла сомнений, что в кабинке засел генерал, шеф факультета. К тому же, его служебный кабинет находился совсем рядом.
Курсанта как сдуло. Он пулей вылетел из туалета и затравленно оглянулся по сторонам.
— Ты чего такой перепуганный? — спросил его однокурсник, стоявший у окна в коридоре.
— Папа там! — прошептал курсант, переводя дух и указывая глазами на туалет.
“Папой” они называли меж собой начальника факультета.
— В кабинке сидит! — продолжал паренёк, постепенно осознавая, что опасность всё же миновала. — Я по дверце стукнул, а он мне оттуда матом…
— Да ты что! Не может быть! — усомнился однокурсник. — Он в свой сортир ходит, в персональный.
— Что ж я, его голоса не знаю?
— Да это тебя купили! — засмеялся приятель. — Не заходил он туда. Я здесь уже давно стою.
То ли он не заметил генерала, то ли решил пошутить над приятелем. А надо сказать, что курсанты очень любили подражать пришепётывающему выговору “папы”. Те, у кого это особенно хорошо получалось, частенько пугали своих товарищей, начиная вдруг громко вещать его голосом откуда-то из-за угла и заставляя курсантов в панике разбегаться. Это всех страшно забавляло.
И наш герой-старшекурсник решил, что его действительно “купили”. И теперь все будут смеяться, рассказывая, как он клюнул на розыгрыш и до смерти перепугался. Действительно — генерал в курсантском сортире! Совершенно немыслимое дело! А если это, к тому же, какой-то салабон его наколол, вдвойне обидно!
Разъярённый старшекурсник вбежал в туалет и изо всех сил врезал ногой по кабине.
— Ну всё! — рявкнул он. — Сейчас я тебя в толчке утоплю!
Дверь вдруг распахнулась, и навстречу курсанту сошёл, словно с пьедестала, начальник факультета, в алых лампасах и сияющих генеральских погонах.
Что сделалось с нашим героем в следующую секунду, в точности не известно, но вряд ли он успел своевременно добраться до вожделенного места.
* * *
“ПЯТЁРКА” И ЧЕТВЁРКА
История эта произошла в ВИИЯ в эпоху развитого социализма. Старший преподаватель кафедры французского языка, бывший нелегал, а ныне заслуженный полковник, прибыл на работу сияющий, как никогда.
— Ты чего такой вдохновенный сегодня? — поинтересовался его приятель и коллега, сидевший в преподавательской.
— На машине приехал! — радостно выдохнул полковник и добавил: — На своей! Я ж вчера “жигулёнка” прикупил, “пятёрку”.
— Да-а? — изумился коллега. — Когда отмечаем покупку века?
— Как-нибудь обязательно, — уклончиво ответил обладатель “пятёрки”. — Сегодня точно не получится.
— А завтра?
— Завтра тоже никак, — замялся полковник. — Нужно будет страховкой заняться. Надо же её застраховать побыстрее, пока ничего не случилось.
— Если не обмоешь, обязательно случится, — пригрозил приятель, чувствуя, что полковник юлит и не торопится отмечать событие. — Какого цвета?
— Нежно-зелёного такого, салатового, — сладко зажмурившись, произнёс полковник. — Редкий цвет, между прочим. Если будешь выходить, посмотри — она прямо у КПП стоит.
Следующие полчаса полковник рассказывал коллегам о своей новой машине и куда он собирается на ней ездить. Ни о чём другом он сегодня думать не мог.
Так продолжалось, пока в преподавательскую не постучали. В дверь просунулась голова в курсантской шапке, повела хитрым взглядом по помещению и молодцевато гаркнула:
— Разрешите?
— Заходи, — ответил полковник.
— Это ко мне, — пояснил его коллега.
Вошедший паренёк был в шинели. Нашивка на его рукаве указывала, что учится он на пятом курсе.
— Извините за опоздание, — произнёс курсант, взглянув на часы, — но там подход к КПП временно перегородили и никого не пропускали.
— А что случилось?
— По Волочаевке бульдозер проезжал, а водитель, видать, пьяный был, ну и наехал на припаркованный “жигулёнок”. Раздавил его вдребезги. Прямо рядом с КПП. Когда я шёл, милиция там всё измеряла, фотографировала, следы фиксировала.
Занимавшийся своими делами полковник вдруг перестал напевать, и беззаботная улыбка, игравшая на его губах, медленно угасла.
— Какого цвета “жигуль”? — едва слышно спросил он.
Курсант закатил глаза к потолку:
— Светло-зелёный такой. “Зелёненький он был!” — закончил он цитатой из песни.
Бледный, как полотно, полковник медленно поднялся из-за стола. — Пятая модель? — свистящим шёпотом произнёс он.
— А там уже и не разберёшь, пятая или какая, — пожал плечами курсант. — Всё всмятку.
Освобождённый от физподготовки полковник показал такой старт, что ему позавидовал бы знаменитый спринтер Льюис. Не успела дверь преподавательской хлопнуть за его спиной, как полковник уже во весь опор пересекал двор пятью этажами ниже, опрокидывая зазевавшихся встречных.
— Зря мы, наверное, так пошутили, — сказал курсант, стоя у окна и наблюдая вместе с преподавателем за забегом пожилого полковника. — Расшибётся, не дай Бог, или сердце не выдержит…
— Да я и сам не ожидал такой реакции, — ошеломлённо произнёс преподаватель. — Я же объяснить хотел…
Курсант поспешил покинуть помещение. Минут через десять в преподавательскую медленно втащился полковник. Он тяжело дышал и еле передвигал ноги.
— Где этот негодяй? — свирепо прохрипел он. — Пятый курс, кажется? Факультет западный?
Его коллега сосредоточенно изучал научное пособие и, казалось, ничего не слышал.
— Кто-то ведь его научил, — рассуждал бывший нелегал, подозрительно косясь на своего приятеля. — Сам он до этого не дошёл бы.
— Извини, Петрович, мне тут срочно бежать надо, — сказал преподаватель и исчез за дверью.
Спустя месяц во время очередной сессии владелец салатового автомобиля принимал экзамен по военному переводу. Ответ стоявшего перед ним пятикурсника балансировал между четвёркой и пятёркой. Внимательно вглядевшись в его плутовскую физиономию, полковник задал дополнительный вопрос:
— Это не вы тогда надо мной подшутили? Я имею в виду раздавленный “жигулёнок”.
— Какой “жигулёнок”? — переспросил курсант, краснея.
— Какой “жигулёнок”? — мстительно усмехнулся преподаватель. — Зелёную “пятёрку”.
— Никак нет!
— Идите. Четвёрка.
* * *
НА ЗАНЯТИЯХ
В военном учебном центре рядом с незабываемой станцией Луговая, это на юге Казахстане, если кто не знает, шли теоретические занятия. Аудитория была заполнена темнолицыми индийцами в пёстрой военной форме. Многие из них были в красивых разноцветных чалмах.
Переводчик Геша представил им нового преподавателя — капитана Дранкина. Когда он произнёс эту фамилию с английским прононсом, индийцы весело заулыбались. К тому же, в то утро капитан выглядел в полном соответствии со своей забавной фамилией.
У переводчика фамилия была не примечательная, но выглядел он тоже плохо. Такое уж это место, станция Луговая. Трудно было взирать на неё трезвыми глазами.
Преподаватель объявил тему занятий: “Противопомпажная система авиационного двигателя”. Переводчик перевёл почти синхронно, как учили.
Капитан Дранкин внимательно проследил за реакцией слушателей. Ему было важно знать, поймут они, о чём идёт речь, или нет. Индийцы всем своим видом выразили полное понимание предмета. Ничего не переспрашивая, они склонили чалмы к конспектам и аккуратно записали тему.
— Слышали о такой системе? — приободрился Дранкин.
— Да, конечно! — дружно закивали чалмы.
“Грамотные ребята”, — подумал капитан. Тем не менее, он подробно объяснил, что такое помпаж и как с ним бороться, рассказал об устройстве вышеназванной системы и её работе. Невыспавшийся Геша механически бубнил свой перевод, представляя, как после занятий он примчится в станционный чипок и с восторгом зальётся пивом.
Индийцы старательно записывали. Так прошли четыре часа занятий. Преподаватель не раз подводил их к модели двигателя, где слушатели могли всё рассмотреть и даже потрогать руками. Тем не менее, Дранкина не покидало ощущение, что они чего-то не понимают. В их тёмных, как маслины, индийских глазах сквозила растерянность.
В конце занятий Дранкин спросил:
— Какие есть вопросы? Всё понятно?
После некоторого молчания старший группы деликатно произнёс:
— Всё понятно, кроме одного — как эта система пожар тушит?
— А вы хотите, чтобы она ещё и пожар тушила? — опешил Дранкин. — Вы даёте, ребята!
Оказалось, что Геша неправильно перевёл тему занятий. Его затуманенное сознание не восприняло русско-французский лингвистический гибрид “противопомпажная”. Ему почудилось нечто более родное — “противопожарная”. Потому, видимо, что у него самого в то утро “горели трубы”. Зато содержание лекции Геша перевёл безупречно.
* * *
МЕСТЬ ЯНЫЧАРА
Встретились мы как-то с приятелем Гошей после двухлетней разлуки. Раньше он был настоящим военным переводчиком, к тому же старшим, и работал исключительно за границей. Правда, в то время эти места заграницей не считались — Луговая, Токмак, Мары, Енгаджа.
И на радостях Гоша часто выпивал. Командирам это не нравилось, и решили они его сурово наказать — уволили к чёртовой матери из армии. И стал он, бедолага, работать обычным гражданским переводчиком в родной Москве. С горя даже пить бросил. Разве что по особым случаям и в меру.
Излишне упоминать, что именно таким случаем и явилась наша встреча. И вот сидим мы у него дома на Маросейке, обедаем и вспоминаем былые свои похождения. Затем плавно так переходим к ужину, поскольку время подошло. А почему бы и нет? Чувствуем себя хорошо и достаточно осмысленную беседу поддерживаем.
А за то время, что мы не виделись, появился у него над бровью небольшой шрам. Откуда он взялся, Гоша не рассказывает, а я, как тактичный человек, не спрашиваю. Мало ли? Может, жена сковородкой засветила, а может, любовница. Или её муж. В милицию мог по пьяной лавочке угодить. Да мало ли что могло быть. Но вспоминать об этом приятель, похоже, не хочет. Ну что ж, имеет право.
Но в разгар ужина я не стерпел и, несмотря на всю свою тактичность, спрашиваю:
— Откуда у тебя, Гоша, шрам на лбу появился?
Не удержался я, в общем. И уже приготовился, что приятель сейчас засмущается, врать что-нибудь начнёт. Однако, ответ его меня не только озадачил, но даже испугал.
Совершенно не тушуясь и следя за какой-то телепередачей, Гоша равнодушно так сообщает:
— При взятии Азова получил.
— Какого ещё Азова? — не понял я.
Приятель, глядя в телевизор, усмехается:
— Ты что, совсем тёмный? Азов — город такой в устье Дона. Его Пётр Первый у турок отбивал.
Я решил, что он не расслышал мой вопрос, и вновь спрашиваю:
— Шрам-то на лбу тебе кто сделал?
И Гоша совершенно серьёзно, без малейшей улыбки отвечает:
— Янычар саблей задел.
Причём, видно, что он не пытается юморить. Я его очень давно знаю и безошибочно отличаю, когда он шутит, а когда нет. Внимательно смотрю на него и думаю: “Какой янычар? Какой Азов? Что же это такое? Вроде выпили не так много, а белая горячка уже вот она, тут как тут. Как-то незаметно подкралась. Ослабел, видать, Гоша наш, мотаясь по дальним гарнизонам.
Но тут он отрывается от телеэкрана, берёт бутылку, как ни в чём не бывало наполняет рюмки и поясняет:
— Американцы в прошлом году кино у нас снимали о Петре Первом. Телефильм какой-то. Сам Максимилиан Шелл приезжал — он как раз Петра Первого играл. А меня наняли к ним переводчиком.
Тут я начинаю понемногу успокаиваться, а Гоша тем временем продолжает:
— Сцену взятия Азова снимали в Бухаре — там старинная восточная архитектура, толпы местных статистов с подходящей наружностью, в общем, всё что надо для широкомасштабных съёмок. В качестве крепости Азов использовали стены древнего медресе, или чего-то подобного. Нашли, в общем, подходящее местечко. Переодели статистов — славян в русских воинов, а узбеков в турецких. Вооружили и тех, и других бутафорским оружием той эпохи и начали снимать.
Тут он вспоминает о наполненных рюмках:
— Ну, давай за встречу!
Выпиваем мы, и Гоша продолжает:
— И тут в процессе съёмок выяснилось, что “русских воинов” на площадке маловато. Режиссёр прикинул, что не взять им крепости такими силами, потому что “турок”, то есть узбеков, на стены поналезло больше, чем нужно. Помощник режиссёра, американец, просит меня найти ему ещё десятка два желающих со славянской наружностью и добавляет: “Если хочешь, можешь и сам сняться в толпе стрельцов за дополнительную плату. Работы у тебя сейчас почти нет, а надо будет что-то перевести, позовут.” Молодец, думаю, америкос! Практичная голова! А статистам неплохо платили. Напялили на меня стрелецкий кафтан, провонявший нафталином, шапку нахлобучили, сунули в руки бердыш с картонным лезвием и вперёд на штурм! А на ногах у меня, кстати, джинсы с кроссовками остались, но в толпе этого не видно. А что у тебя с рукой? — спрашивает вдруг Гоша.
— Что такое? — я обеспокоенно смотрю на свои руки, но ничего необычного не вижу.
— Ты не наливаешь, и я подумал, у тебя с рукой что случилось, — поясняет Гоша и продолжает: — Ну так вот. А во время съёмок то и дело простои случались. То не подвезли чего-то, то облака вдруг набежали, а однажды вообще реактивный самолёт в кадр попал — летит над “древним Азовом”, “турки” с пиками да луками на стене стоят, смотрят на него. А чем во время простоев заниматься? Правильно, выпить можно. Был там у нас шатёр, в котором мы обедали, и в нём, в холодильниках, полным-полно винища и жратвы — из Москвы регулярно самолётом доставляли. Зашли мы с боевыми товарищами-стрельцами в шатёр, выпили по стаканчику и снова на штурм. А роль наша заключалась в том, чтобы бежать к крепости с бердышом наперевес и под её стенами “рубиться с турками”, бой изображать. При этом кричать не обязательно, но рот раскрывать надо, чтобы потом можно было озвучить. Сбегали мы пару раз — опять сидим, ждём. А там, кстати, вертелось много симпотных девиц, приехавших вместе с киношниками из Москвы. Причём, все они почему-то были похожи друг на друга, словно клонированные, и занимались обслуживанием участников съёмочного процесса. И вот мы вместе с ними снова в шатёр, снова по стаканчику-другому и в атаку. Однако тяжело уже по третьему разу штурмовать. Кафтан мал, бердыш велик — тяжёлый реквизит. А жарища страшная! И чувствую, после вина меня развозить начало. Ну ладно. Бегу к крепости, ору чего-то там. Вокруг из самопалов, из пушек палят вовсю, дыму напустили — ни хрена не видно. Я слегка потерял ориентацию и от войска отбился. Тут “янычар” выскакивает навстречу, ятаганом размахивает и орёт на чистом русском, причём матом: “Куда ты прёшь, мать твою?! Вон туда, на брешь, беги!”
Гоша гарпунит вилкой маринованный огурчик, отправляет его в рот и продолжает:
— А “стрельцы” уже на стены лезут, “турки” их вниз сталкивают. “Стрельцы” падают на специальные надувные матрацы. Красиво! Тут я в азарт вошёл и тоже полез по приставной лестнице на стену. Вдруг слышу, орут мне и по-английски, и по-русски: “Куда лезешь в кроссовках и джинсах! Прыгай быстрее!” А подо мной как раз матраца не оказалось. Начал я спускаться и второпях бердыш свой выронил. А внизу под стенами “янычары” лежали, вроде как убитые. Вот одному из них моим бердышом прямо по морде и попало. А он увесистый — лезвие хотя и картонное, зато древко-то настоящее, с руку толщиной. Ну, “убитый” вскакивает, орёт на меня трёхэтажным. Я разволновался, ноги мои в кафтане запутались, и свалился я с лестницы чуть было не на него. “Янычар” ко мне подскакивает и норовит уздыкнуть меня своим ятаганом по голове. Деревянным, но всё равно неприятно. Я бердыш с земли хватаю и отмахиваюсь, как могу. А съёмка идёт. Специально, наверное, не останавливали, чтобы мы подольше подрались. И тут мужик этот, “турок” драный, всё-таки попадает мне по лбу своей деревяшкой. Вроде как случайно. И тут же исчезает в толпе. Отомстил, стало быть. Оператор потом сказал, что мы оба в кадр попали. Нужно будет этот фильм посмотреть. Ну давай, наливай! Выпьем за мой дебют в Голливуде!
* * *
ХОРОШО, КОГДА НЕТ ПЕРЕВОДЧИКА
Однажды, ещё до развала Союза, я и полковник из “десятки” провожали в Домодедово трёх высокопоставленных алжирских военных, направлявшихся во Фрунзе, ныне Бешкек. Там они должны были проведать своих соотечественников, осваивавших советскую авиационную технику.
Летели они обычным рейсом. Полковник не только пронаблюдал, как алжирцы преодолевали паспортный контроль, но и внимательно проследил со второго этажа за их посадкой в самолёт. Но даже после этого он не спешил уезжать. Видимо, опасался, что рейс могут задержать, алжирцы вернутся, и нужно будет ими заниматься.
Ждём. Видим, трап от самолёта убрали, дверь закрыли, запустили двигатели. Полковник стоит, не уходит. Я тоже стою, помалкиваю. Понимаю, что могут возникнуть технические неполадки, из-за которых вылет отложат, хотя это и маловероятно.
Авиалайнер выруливает на взлётную полосу. Полковник наблюдает. Проходит ещё минут пятнадцать, и красавец “Ил-62” взмывает в небо. Полковник стоит, смотрит, как самолёт набирает высоту и тает в голубой дымке.
Тут я уже начал ощущать не только нетерпение, но и другие эмоции. Что же, думаю, он не торопится? Уже по всем официальным протоколам пора сматываться. Не ждать же, пока они в аэропорту назначения приземлятся!
Постояв ещё несколько минут, полковник облегчённо вздохнул:
— Ну, вроде взлетели…
“Явно взлетели, — думаю я. — Ни малейших сомнений быть не может! Так же верно, как и то, что мы всё ещё торчим в аэропорту непонятно зачем.”
— Переводчика с ними нет, — продолжает говорить полковник как бы сам с собой и добавляет: — Это хорошо, когда переводчика нет…”
Его загадочные слова заинтриговали меня. “Как понимать этот парадокс?” — думаю. Почему же вдруг “хорошо, когда переводчика нет”? Обычно говорят обратное.
— Почему хорошо? — не выдержал я.
Полковник посмотрел на меня с сомнением, мол, пойму ли я, однако промолчал и вновь поднял глаза в небо, в котором только что исчез авиалайнер. Не захотел отвечать почему-то.
— Всё, улетели, — говорю я в надежде подвигнуть полковника на какие-то действия или хотя бы объяснения.
— Улететь-то улетели, — загадочно пробормотал полковник, направляясь наконец к выходу. — Долетели бы только…
И, увидев мой непонимающий взгляд, спросил:
— А ты думаешь, чего я топчусь здесь, у окна, столько времени?
— Понятия не имею, товарищ полковник, — честно признался я.
— Ну слушай, — грустно усмехнулся он и, спускаясь по лестнице, начал рассказывать: — Провожали мы с коллегой не так давно двух южных йеменцев — военного атташе и его помощника. Вылетали они тоже отсюда и тоже во Фрунзе. И летел с ними переводчик, наш, военный. Прошли они контроль, сели в самолёт. Всё нормально. Самолёт пошёл на взлётную полосу, а мы пошли в буфет. Выпили там… кофейку…
Тут я понимающе кивнул, а полковник продолжал:
— Из окошка видели, как самолёт взлетел, в общем, всё в порядке. Выпили ещё по стаканчику, доложили начальству о вылете и с чистой совестью поехали по домам. Часа через четыре — звонок из управления. Дежурный звонит:
— Где йеменцы?
— Улетели, — говорю, — всё в порядке.
— Куда улетели?
— Во Фрунзе.
— Ты уверен? Какой номер рейса?
Выясняется, что самолёт этот только что прибыл в столицу солнечного Киргизстана. Начальник тамошнего учебного центра, генерал, примчался в аэропорт с почётным караулом и оркестром, чтобы встретить йеменского атташе, а тот не прилетел. И помощник не прилетел, и даже переводчик наш. А полёт беспосадочный. Загадка! Обыскали самолёт, в туалеты заглянули, багажное отделение на всякий случай проверили — нет и нет! Ну куда они могли деться? Уточнили у экипажа — никаких посадок не было. Мистика! Если бы у них ещё парашюты были, куда ни шло! Я своими глазами видел, как они в самолёт залезали и как самолёт этот взлетал. Над Бермудским треугольником тоже не пролетали. Экипаж лайнера тоже ничего не понимает. Не видели, говорят, никаких иностранцев, тем более категории VIP. Генерал из Фрунзе звонит, орёт:
— Вы что там, перепились все? Не в тот самолёт их запихнули?
Я говорю:
— Не может быть! Я ж трезвый был. И второй, мой сослуживец, может подтвердить.
А кстати, когда мы в управление-то примчались, шеф от нас запах учуял и вклеил нам, конечно, по самые бакенбарды. И все вместе сидим, думаем, что делать. Звоним в посольство Южного Йемена. Ничего пока не объясняем на всякий случай, просим к телефону военного атташе или его помощника. Отвечают: “Они улетели во Фрунзе”. Звоним им на московские квартиры, включая нашего переводчика — тот же ответ или молчание. Полный улёт!
Полковник завершал свой рассказ уже в машине:
— Ну что тут делать? Всесоюзный розыск объявлять? Проходит час, другой, третий. Мы потихоньку с ума сходим. И тут звонят из Фрунзе. Тамошний особист, которого срочно подключили к делу, задал командиру экипажа конкретный вопрос, не покидал ли кто из пассажиров, а точнее, иностранцы, борт самолёта перед самым вылетом. И летун ответил:
— Нет, — говорит, — иностранцы не покидали, но каких-то трёх пьяных чурок я в Москве высадил. Они в салоне водку пили, курили и хулиганили. Имею право, — говорит.
Нехорошо, конечно, лётчик выразился, грубо и политически некорректно. Но по описанию вроде бы они. Переводчик тоже ориентал был, двухгодичник-мгимошник из какой-то среднеазиатской советской республики. Ну, слава Богу, думаем, хоть что-то прояснилось! Подключили особистов, прочесали московских знакомых этого переводчика и нашли всех троих, пьяных в дым, в весёлой компании у кого-то на дому. Говорят: “Мы не улетели.” Понятное дело! Переводчик, икая, рассказал, что с ними произошло. Он, правда, сразу предупредил, что не всё помнит, но фрунзенский особист тоже кое-что рассказал нам по телефону.
Оказывается, йеменцы приехали в аэропорт прямиком из ресторана — проводы им кто-то устроил. Не успели они сесть в самолёт, как атташе, это по версии переводчика, достаёт из кейса бутылку водки. Захотелось им продолжить банкет, и втроём они опорожняют её за успешный полёт. Йеменцы же вина не пьют. Так и говорят: “Вина мы не пьём!” Только водку. Закусывать нечем было, и это их подкосило. Закуривают, как у себя дома, несмотря на протесты пассажиров. Стюардесса им замечание делает, а они с ней заигрывать пытаются, хватают её за выступающие части тела. В общем, пришли в невменяемое состояние.
То, что они — иностранные дипломаты, никому и в голову не пришло. Сами-то они по-русски очень плохо, переводчик к тому времени вообще перестал говорить. Приняли их за советских южан — уж очень крепко они набрались, по-нашему так. Тем более, самолёт фрунзенский, киргизский. Оскорблённая стюардесса пожаловалась командиру экипажа, и тот, крутой мужик, принял решение ссадить пьяных дебоширов с рейса. Право такое у него действительно есть. А самолёт уже на взлётную полосу начал выруливать. Командир его остановил, вызвал трап и высадил всех троих на поле. Багажа у них с собой не было — только ручная кладь. Забавно, что они даже не протестовали. Возможно, подумали, что уже прилетели во Фрунзе. А мы с коллегой в этот момент как раз поднимались в буфет и не видели, как их высаживали. Потом уже пронаблюдали из окна, как самолёт выехал на полосу и взлетел.
Полковник вздохнул и продолжал:
— Вышли они из аэропорта, мало что соображая, никому не стали звонить, сели в такси и поехали в Москву допивать, к знакомым этого переводчика. Такая вот незадача получилась. Мгимошника того наказали, конечно, но что с него взять? А вот со мной беседу провели серьёзную. И с тех пор после проводов я из аэропорта уходить не спешу.
* * *
HAPPY NEW YEAR
Однажды я спросил своего приятеля Мишу, какой из новогодних праздников оказался для него самым радостным и запоминающимся.
— Какой именно год встречали, точно не помню, — сразу оживился Мишаня, — но был это конец восьмидесятых. Тогда ещё горбачёвский полусухой закон свирепствовал. С водкой в стране хреново было. Точнее, без водки.
— Так что же здесь радостного! — удивился я. — Очереди такие в винные магазины стояли! Особенно по праздникам.
— Радовать это безобразие, конечно, не могло, — говорит Миша, — но именно благодаря нему я сумел ощутить такое счастье, какое в нормальных условиях недоступно. Ведь всё на контрастах познаётся.
И начал он рассказывать:
“Перед самым Новым годом устроился я на работу в одну организацию, и меня, как самого молодого переводчика, сразу же назначили Дедом Морозом — ходить по квартирам сотрудников, поздравлять их с Новым годом и вручать подарки. Выдали мне красную шубу с белым воротником, шапку с опушкой, картонный нос подозрительного малинового цвета и сильно поношенную бороду из ваты.
Я, конечно, расстроился. Болтаться по домам, думаю, когда все сидят за праздничным столом, выпивают и закусывают, как-то не очень это здорово. И тут один коллега, парень постарше меня, предлагает мне:
— Хочешь, я вместе с тобой похожу?
— Снегурочкой что ли? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, — просто так. Подарки помогу носить и так, для компании. А потом вместе выпьем.
“Странно, — думаю, — чего это он вдруг решил домашнюю обстановку на хождение по подъездам променять? С женой что ли поругался? Или дома выпить не дают?”
— Только прихвати с собой трёхлитровую банку с полиэтиленовой крышкой, — попросил коллега.
— Зачем? — удивился я.
— Водку наливать.
— Какую ещё водку? Где ты её сейчас возьмёшь? — спрашиваю.
— Узнаешь. Бери банку.
Напялил я на себя дедморозовский прикид, включая малиновый нос, в мешок с подарками положил стеклянную банку и пошёл.
Приходим в первый дом. Дети начинают уже на пороге терзать подарки, а хозяин приглашает нас в комнату выпить за Новый год. Гостей ещё нет, но хозяину уже не терпится. Ушлый приятель начинает объяснять, что нам, дескать, нельзя, что впереди ещё тридцать адресов, подарки можем растерять. И добавляет, что символически, пять грамм, мы с хозяином примем, но не более того. Зато можем взять водку с собой, так сказать на вынос, чтобы потом, после задания, спокойно выпить.
Водка — жуткий дефицит, но у хозяина, естественно, настроение праздничное. Он из початой бутылки наливает нам по рюмочке, себе — фужер под обрез, а оставшиеся грамм двести отдаёт нам.
— Это вам на потом, — говорит, — когда работу закончите.
Радости нашей нет предела! Чтобы понять это, надо было пожить в тех условиях хотя бы годик. А тут ещё праздники такие длинные предстоят! Друзей-подруг много, а спиртного не укупишь. Вот почему, думаю, он со мной напросился ходить. Опытный товарищ!
В следующей квартире происходит примерно то же самое. Однако, все подарочные бутылки с собой носить не будешь — тяжело и неудобно, и вот тут-то пригождается та самая трёхлитровая тара. В подъезде водка из бутылки переливается в стеклянную банку и частично в Деда Мороза с помощником.
И чем дальше мы идём, тем радушнее нас встречают в домах и тем навязчивее угощают, потому что праздник уже в разгаре, народ весёлый, размякший и щедрый. Те, к кому на работе и подойти-то страшно, сейчас преобразились — узнать нельзя. Сама доброта!
Банка неуклонно наполняется, и я уже не так уверенно подставляю её при переливании. В очередной квартире в прихожей в зеркало глянул — видок у Деда Мороза уже показательный: шапка набекрень, нашлёпка малиновая с носа съехала, и нос под ней уже точно такого же цвета.
Из очередной квартиры выходим, смотрим: банка полная. А впереди ещё с пяток адресов. Куда дальнейшие дары вливать? Приятель говорит:
— Есть дополнительная тара. Не волнуйся.
Ну и хорошо, думаю. Пока я в очередной квартире хозяев поздравлял и одаривал, напарник мой в подъезде курил. И сумка с банкой при нём оставалась.
Выхожу я, а он довольный стоит, облизывается. Я спрашиваю:
— Ты, когда про дополнительную тару говорил, свой желудок имел в виду?
— Да нет, — отвечает, — я слегка только отхлебнул.
А сам уже хороший. Начали мы по лестнице спускаться, тут он вдруг оступается, падает и катится по ступенькам вместе с сумкой. Слышу звон разбитого стекла и грязные ругательства.
Всё, думаю, накрылась наша банка! Три литра отличной водки! Шесть бутылок! Да ещё в такие времена! Это не то, что сейчас! Тогда за “пол-литра в одни руки” в магазине насмерть раздавить могли. Такая потеря, да ещё под Новый год!
Расстроенный, спускаюсь вниз, с трудом удерживаю себя, чтобы не влепить приятелю пинка под зад, а он лежит смеётся. Причём, весело так заливается. Ну, думаю, помешался с горя бедолага. Или спьяну не осознаёт, какая трагедия произошла.
— Скотина ты! — говорю ему. — Убить тебя мало! Нажрался и под ноги не смотришь! Такое добро тебе доверили!
Он ржёт ещё сильнее. Совсем плохой, думаю. Заглядываю тем временем в сумку и удивляюсь — она полна осколков, но почему-то сухая. И на лестнице сухо. Ничего не понимаю. Куда, думаю, водка делась? Не мог же он три литра выдуть, пока я подарки вручал.
И тут он вынимает из-под куртки-пуховика резиновую грелку, раздутую до предела.
— Так делали в Штатах во времена сухого закона, — объясняет он мне. — У меня дома насчёт выпивки тоже строго — жена крутая очень. Не даёт как следует душу отвести. Трёхлитровую банку она прямо на входе обнаружила бы и конфисковала. И потом выдавала бы смехотворными дозами. А грелку под курткой я запросто пронесу.
Таким образом бесценное наше достояние в ту ночь было спасено, и радости нашей не было предела! — закончил Михаил свой святочный рассказ. — Такое не забывается! А после новогодней работы мы с коллегой славно гуляли аж целых два дня!
* * *
КАРАНТИН
Во время моей учёбы в ВИИЯ по институту раза два объявляли так называемый карантин. В школьные годы, хорошо помню, это подразумевало отмену занятий, внеплановые каникулы, словом, нежданную радость, а в Военном институте всё получалось наоборот: по случаю карантина сидевшие на казарме курсанты на месяц зачем-то лишались увольнений в город. Какими соображениями диктовалась эта крутая мера, вопрос сложный, если учесть, что старшекурсники, преподаватели и прочие категории ежедневно пересекали институтское КПП в обоих направлениях.
Вынужденное затворничество переживалось тяжело. К концу первой “карантинной” недели, когда наступили выходные, курсантская масса начала сатанеть от скуки, бесконечно слоняясь между буфетом, туалетом, телевизором и кроватью.
Александр Сергеевич Пушкин благодаря карантину пережил плодотворнейший, в поэтическом отношении, период своей жизни — Болдинскую осень. Но для творчества необходимо уединение, а с этим в казарме сложно, и поэтому разлучённые с подругами курсанты ударились не в поэзию, а в примитивное, первобытное обжорство. Это хоть как-то развлекало. Потребление пищи осталось единственным источником положительных эмоций и захватывающих физиологических ощущений.
Сердобольные мамули и бабули, сгибаясь под тяжестью сумок, авосек и пакетов, ежевечерне подтаскивали к институтскому забору всевозможный провиант — жареных кур, домашние пирожки, котлеты, соленья и варенья. С криками: “Обоз пришёл!” курсанты устремлялись к железной ограде у старых фонтанов, продукты перетягивались на территорию института, где и начинался пир во время карантина.
При этом энтузиазм курсантов граничил с самоотречением. Озверев от пресной пищи, однообразия и тоски, они поначалу пытались съесть всё принесённое, но это было невозможно. Какой-то бедолага, обожравшись в караулке колбасой, свалился в обморок, и не где-нибудь, а на посту № 1. Стоял навытяжку у знамени, да так и рухнул на пол с заряженным автоматом на груди, успев, впрочем, прочирикать что-то слабым голоском и привлечь внимание дежурного по институту.
На следующий день обжоре объявили благодарность с формулировкой: “Находясь в крайне тяжёлом состоянии, он не покинул пост № 1, нашёл в себе силы вызвать дежурного” и так далее. О причинах “тяжёлого состояния” начальство не догадывалось.
“Обозы” шли один за другим, и курсанты наконец поняли, что человеческий организм не способен справляться с такими объёмами пищи. Началось хроническое недоедание. Причём, с каждым днём недоедали всё больше и больше. Хранить остававшиеся продукты было запрещено да и негде, выбрасывать такой харч жалко, и тут на помощь всем пришёл курсант… , назовём его Славиком.
Был он невысок и худощав, но съесть мог очень много, объясняя это врождённой (природной) нервностью. Злые языки утверждали, будто бы, по рассказам самого Славика, в детстве старший брат ударил его разводным ключом по голове и повредил ему какой-то центр, заведующий чувством голода, и с тех пор он никак не может наесться.
Описания вкусной пищи были для Славика излюбленными местами в литературе, и он с чувством, иногда со слезами на глазах, зачитывал собеседникам соответствующие пассажи из классики. К тому же, был он не из Москвы, передачи ему не подбрасывали, и Славик призвал курсантов нести ему всё, что останется.
Картина была достойна пера Рабле. В одной из аудиторий за столом, заваленным батонами колбасы, головками сыра, ломтями ветчины и вышеперечисленной домашней снедью, восседал Славик. Рядом размещались любопытные, которые уже не могли больше есть, но с удовольствием наблюдали, как это делает он.
А Славик был похож на кормящегося краба. Время от времени в дверях появлялся курсант с очередным подношением. Слава высовывался из-за бруствера продуктов и придирчиво всматривался, что именно ему притащили. Если кушанье подходило, он кивал головой и утвердительно мычал набитым ртом.
По утрам он выглядел вялым и апатичным, но от казённого котлового завтрака всё же не отказывался.
* * *
Во время следующего карантина маявшиеся на казарме курсанты запали на новое увлечение — кто съест больше сметаны. Почему именно сметаны, сказать сложно. Некоторые предлагали сухой солёный сыр с обязательным условием не запивать его ничем, но это не прижилось.
Короче, остановились на сметане. В институтском буфете начались азартные состязания, и Славик, естественно, вызвался всех обставить.
Для установки рекорда нужно было съесть десять стаканов сметаны в течение часа. Призом являлись три бутылки красного крепкого. Особенно популярными в то время были “Рубин”, “Гранат” и “Кагор”, в обиходе “Рубингранат Кагор”. Проигравший участник оплачивал к тому же проглоченную им сметану.
Многие здоровяки и толстяки, весившие едва ли не вдвое больше нашего героя, ломались уже на седьмом-восьмом стакане, поэтому трудно было себе представить, что щуплый, хотя и прожорливый Славик преуспеет в этом.
Все, маявшиеся на казарме курсанты были оповещены о предстоящей попытке установления рекорда. Она должна была состояться ровно в четыре часа в буфете рядом с кинозалом.
За час до этого я увидел Славика в читальном зале. Он кряхтел над какой-то книгой и нервно ёрзал на стуле.
— Ну как, готов? — спросил я.
— Пообедал плотно, — вздохнул он. — Боюсь, не получится.
— Ты ещё и пообедал! — изумился я. — Перед таким мероприятием!
— Кушать хотел, — грустно пояснил Славик.
В назначенно время народ собрался в буфете. Претендент на звание чемпиона уселся за стол, на котором уже стояли десять гранёных стаканов, доверху наполненных густой полноценной сметаной. Зрители плотным кольцом расположились за соседними столами и между ними. Те, кому не хватило стульев, стояли на ногах или сидели на подоконниках.
Славик глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и по сигналу судьи приступил к делу.
Первые четыре стакана прошли довольно бодро. Конкурсант брал их один за другим, размешивал сметану ложечкой, чтобы сделать её пожиже, и выпивал залпом. После чего, согласно условиям, тщательно выскабливал ложкой дно и стенки стакана. “Трибуны” гудели.
Однако, на пятом стакане процесс замедлился. Шестой пошёл совсем уж вяло. Претендент на победу начал слегка покачиваться на стуле, взор его помутнел, движения сделались беспорядочными и неточными, как у пьяного. Видно, сметана тоже ударяет в голову.
— Со мною что-то происходит, в меня седьмой стакан не входит, — прокомментировал кто-то из публики.
Славик вдруг занервничал. Его начали раздражать отдельные зрители, которых он и раньше-то недолюбливал, а сейчас его буквально тошнило от одного их вида. Или виновата была сметана?
— Уберите Купцова! — сдавленным голосом потребовал вдруг он. — Уберите его отсюда!
Купцов запротестовал. Ему, как и всем, хотелось досмотреть выступление до конца. К тому же, он стоял смирно и ничего плохого не делал, разве что слишком широко лыбился. Однако, Славик пригрозил прервать чемпионат, и ни в чём не повинного Купцова вытолкали из буфета.
Время поджимало. На восьмом стакане Славик принялся класть в сметану горчицу, сыпать в неё соль и перец в надежде, что с этими приправами она пойдёт легче. Однако на девятом стакане он вдруг поперхнулся, испуганно выкатил глаза и угрожающе раздул щёки. Публика в панике шарахнулась в разные стороны, чтобы не угодить под мощную сметанную струю.
Казалось, конкурсант сошёл с дистанции. Ещё секунда, и присутствующие станут свидетелями невиданного зрелища, однако этого не произошло. Невероятным усилием воли Славик сдержал предательский позыв. Выхватив из вазочки пучок салфеток, он заткнул ими рот, словно кляпом, и в таком положении застыл на стуле. “Трибуны” неистовствовали.
Посидев с минуту в полной неподвижности, Славик постепенно заглотал сметану обратно, вынул изо рта салфетки, глубоко вздохнул и продолжил соревнования. Оставался последний, десятый, стакан.
На глазах у восхищённой публики Славик неторопливо опустошил его и тем самым благополучно достиг финиша. Под громкие аплодисменты он поднялся со стула и неуверенным шагом направился в дальний угол буфета. Зрители испуганно уставились на него, пытаясь представить, что он там собирается делать.
К счастью выяснилось, что Славик просто не ориентировался в пространстве, и потому попёр не туда. Руки друзей заботливо крутанули его на месте и направили к выходу. За дверьми буфета, справа, находился туалет. Туда-то наш чемпион и шмыгнул, плотно прикрыв за собой дверь.
Никто не осмелился последовать за ним. Через минуту дверь туалета медленно открылась, и все увидели Славу. Он был бледен, но глаза его светились счастьем. Он улыбался. Пол перед дверью был залит свежей, ослепительно белой сметаной. Пытаясь перешагнуть через неё, Славик поскользнулся, ноги его начали разъезжаться на первосортном молочном продукте, однако он сохранил равновесие, выпрямился и, не обращая ни на кого внимания, слегка покачиваясь, побрёл в казарму.
* * *
СТРАШНОЕ ДЕЛО
История эта не вымышленная. Частично она произошла на моих глазах, а остальное мне довелось услышать от непосредственных её участников.
Группа советских военных специалистов была расквартирована в маленьком алжирском городке на берегу Средиземного моря и занимала три подъезда большого пятиэтажного дома.
Старший группы, пожилой бывалый полковник, внимательно следил за соблюдением правил пребывания советских граждан за рубежом, но всё же в его коллективе произошло ужасное событие, ставшее предметом разбирательства в очень высоких военных инстанциях.
Как-то глубокой ночью, когда старший группы мирно спал в своей квартире, в дверь к нему позвонили. Жизнь в Алжире была в те годы спокойная, поэтому полковник чрезвычайно удивился странному визиту. Стрелки будильника показывали три часа ночи. К этому времени засыпали даже самые отчаянные забулдыги, ибо на работу нужно было вставать в пять утра.
Начальник спросил: “Кто там?” и, услышав в ответ невнятное бормотание, открыл дверь. На лестнице стоял молодой алжирец самого обычного вида — темноволосый, курчавый, одетый в застиранные джинсы и вельветовую курточку. Его наружность показалась полковнику знакомой. “Живёт где-то рядом”, — подумал он.
Алжирец явно ошибся дверью. Смутившись и даже испугавшись, он забормотал извинения типа: “Пардон, месье!” и поспешил вниз по лестнице. “Кого он ищет? — подумал бдительный начальник, закрывая дверь и прислушиваясь. — В этом подъезде алжирцы не живут.”
Прижав ухо к тонкой деревянной двери, он услышал, как алжирец спустился этажом ниже и позвонил к кому-то. Не удержавшись, полковник тихо открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Ему было интересно узнать, к кому из его подчинённых и, главное, зачем пришёл в такой час иностранец.
Через несколько секунд начальник услышал, как открылась квартира, расположенная как раз под ним, на третьем этаже. На лестничную площадку выходили всего две двери, и определить по звуку, какая из них открылась, было несложно.
Послышались тихие голоса, после чего алжирец продолжил свой путь вниз по ступенькам, и через секунду полковник увидел его курточку, мелькнувшую в просвете между лестничными маршами. Квартира на третьем этаже закрылась, и вскоре всё стихло. “Ошибся адресом”, — подумал полковник и вернулся к себе.
Успокоившись, он сразу отправился в спальню. Не успел он, однако, лечь в постель под бок жене, как в подъезде вновь послышалось движение.
Встав с кровати и подойдя к двери, старший группы явственно различил шаги на третьем этаже. Полковник тихо вышел на лестничную площадку и прислушался. Донёсся звук открываемой двери, всё той же, расположенной непосредственно под его квартирой, после чего в подъезде опять стало тихо.
Что происходит? Этажом ниже жил немолодой советский майор, специалист по ремонту старых вертолётов. Если сейчас к нему зашёл всё тот же алжирец, то зачем они встречаются в столь поздний час? Контакты с местной стороной, да и то лишь с коллегами по работе, происходили обычно по случаю праздников, с разрешения старшего группы, к тому же днём или вечером, у всех на глазах. А майор и его ночной гость явно конспирировались. Сейчас они не обменялись ни единым словом, старались не шуметь и зачем-то заперлись в квартире.
Полковник снял шлёпанцы и босиком спустился по лестнице на третий этаж. Приложив ухо к двери, он отчётливо услышал голос майора, пытавшегося говорить по-французски. Алжирец что-то отвечал ему. Какие тайные дела могли быть у советского офицера с иностранцем, да ещё глубокой ночью?
Первая кошмарная версия, пришедшая начальнику в голову, сразу отпала, поскольку майор жил с женой. Пока полковник размышлял над второй версией, из квартиры донеслись характерные удары. Казалось, кого-то били по лицу или по голому телу. “Что там происходит? — недоумевал старший группы. — Неужто подрались? Но тогда почему они не кричат, а только пыхтят и кряхтят?”
“Садомазохистская оргия! — вдруг осенило его. — Возможно, с участием майорской жены!” Полковнику приходилось смотреть подобную порнушку по видику, поэтому картины, возникшие в его воображении, были ужасны.
Через какое-то время голые пятки начальника стали замёрзать на холодном бетоне. За дверью послышались приближающиеся шаги. Испугавшись, босой полковник стремительно, как джейран, взлетел вверх по лестнице и укрылся в своей квартире. Входную дверь он оставил слегка приоткрытой, дабы следить за развитием событий.
Спустя четверть часа дверь квартиры на третьем этаже тихо открылась, и на лестнице послышались осторожные, крадущиеся шаги. Спускались как минимум два человека. Начальник вышел на площадку и начал смотреть в просвет между лестничными маршами.
Снизу доносилось напряжённое сопение. Похоже, люди тащили что-то тяжёлое. Действительно, вскоре в просвете мелькнула вельветовая курточка алжирца, затем проплыло что-то большое и тёмное, и наконец прошмыгнул майор в своём чёрном джинсовом костюме.
Полковник быстро вернулся к себе в квартиру и выглянул в окно. Во дворе он увидел легковушку с крытым кузовом. Видимо, алжирец приехал на ней. Номера видно не было. Машина была подогнана вплотную к подъезду, но начальник всё же сумел увидеть, как майор и алжирец, не произнося ни слова, загрузили в крытый кузов большой и очень тяжёлый мешок. Майор воровато оглянулся по сторонам и влез в кабину. Алжирец сел за руль, и машина тихо отъехала.
Это было неслыханно! Что они вынесли из квартиры майора и куда повезли таинственный груз? Видимо, подпольная коммерция, подумал полковник. Если об этом узнают в аппарате главного военного советника или, не дай Бог, в Москве, достанется не только майору, но и старшему группы. Что делать? Как разумнее всего поступить в данной ситуации?
Постояв в раздумьи какое-то время, полковник решил, что прежде всего нужно под каким-то предлогом проникнуть в квартиру майора, побеседовать с его женой, посмотреть, чем они там занимались втроём, а там уже действовать по обстоятельствам.
Несанкционированные контакты с местной стороной являлись серьёзным нарушением дисциплины, поэтому повод для ночного вторжения к майору был достаточный. Но то, что полковник увидел в следующую минуту, когда спустился по лестнице, потрясло его — площадка третьего этажа была закапана свежей кровью.
Начальник мог поклясться, что полчаса назад кровавых следов здесь не было. Теперь они тянулись от квартиры майора вниз по лестнице. На всякий случай начальник прикоснулся пальцем к одной из капель и удостоверился, что самая настоящая кровь. Ему стало страшно.
Позвонить в квартиру майора он не решился. Осторожно ступая по лестнице, в полном смятении, полковник начал спускаться вниз. Капли крови, большие и маленькие, присутствовали почти на каждой ступеньке и кое-где были размазаны подошвами. На выходе из подъезда следы обрывались, как раз там, где ужасная ноша была загружена в автомобиль.
Ошеломлённый своим открытием полковник на обмякших ногах поднялся на свой этаж и вдруг услышал, как в подъезд кто-то вошёл. Сверху он увидел, что это возвращается майор.
Нырнув на всякий случай в свою квартиру, начальник слышал, как открылась майорская дверь, и на несколько секунд стало тихо. Потом вновь кто-то вышел на лестницу. Полковник осторожно посмотрел вниз и увидел, что майор тщательно протирает тряпкой ступеньки, уничтожая следы крови. Он медленно прошёлся по лестнице с третьего этажа до первого и обратно. Затем скрипнула дверь его квартиры, щёлкнул замок, и в подъезде вновь воцарилась тишина.
Шеф выглянул в окно. Машины во дворе не было — значит, он вернулся пешком. Куда он ездил? Недалеко за домом протекала река. Может быть, именно в ней был утоплен кровавый груз? Кто был в мешке? Неужели…
Полковник напряжённо думал, как ему поступить. Было уже начало пятого. Менее чем через час народ начнёт просыпаться и собираться на работу. Наконец шеф решился. Надев домашнюю рубашку и сунув в карман брюк газовый пистолет, он вышел из квартиры и спустился на третий этаж.
Следов крови на лестнице уже не было. Из квартиры майора доносился шум воды, хлещущей в ванне. Постаравшись принять максимально спокойный беззаботный вид, полковник негромко постучал в дверь. В квартире тут же послышалось тихое, но очень оживлённое движение. Продолжалось это с минуту, потом сдавленный волнением голос спросил:
— Кто там?
— Это я, — как можно естественнее ответил шеф. — Извини за беспокойство.
Дверь открылась, и на пороге возник бледный, как полотно, майор. Лицо его покрывала испарина, глаза испуганно бегали из стороны в сторону. Он был одет в футболку и старые джинсы, на которых явственно проступали небольшие бурые пятна. Полковник сделал вид, что не обратил на них никакого внимания.
— У тебя сигаретки не найдётся? — спросил он майора, вполне натурально зевнув при этом и прикрыв рот рукой. — Что-то я проснулся раньше времени. Хотел кофе покрепче выпить, чтобы уже не ложиться, а какой кофе без сигаретки? Слышу, ты тоже не спишь, и решил спуститься.
Майор стоял в дверях и с тупым испугом смотрел на шефа. Сообразив, чего от него хотят, он похлопал себя по карманам, потом выдохнул: “Щас!”, повернулся и быстро пошёл на кухню. Полковник шагнул в квартиру. Взору его открылось ещё одно бурое пятно под дверью ванной комнаты. Больше ничего подозрительного из прихожей он не увидел, но и этого было не так уж мало.
Майор принёс из кухни пачку алжирских сигарет “Магриб” и протянул её начальнику. При этом рука его дрожала, а на её сгибе, у самого локтя, полковник увидел остатки засохшей крови. Ему вдруг стало нехорошо. Он постарался совладать с собой и, натянуто улыбнувшись, спросил:
— Супругу-то не разбудим? Я старался потише стучать.
— Не разбудим, — ответил майор, отрешённо глядя в пол. — Она крепко спит.
— А ты чего не спишь?
— Да тоже не спится, — ответил майор, пряча глаза. — Полнолуние что-ли?
При упоминании о полнолунии шеф невольно передёрнул плечами, однако во-время взял себя в руки и сказал:
— Прохладно сегодня! Чувствуется осень уже.
— Да-а, — тупо подтвердил майор.
Полковник никогда ещё не видел его в таком состоянии. Сосед не пригласил начальника на кухню и не предложил ему выпить кофе за компанию. Это тоже было совершенно необычно, ибо майор всегда отличался гостеприимством и общительностью. Старший группы понял, что случилось нечто страшное. Однако, осмотреть квартиру без разрешения хозяина он не решился и, поблагодарив за сигарету, поднялся к себе.
Ровно в шесть утра, военные специалисты собрались во дворе, где их ожидал служебный автобус. Было уже светло. Майор выглядел невыспавшимся и на редкость задумчивым.
Прибыв на местную авиабазу, специалисты разбрелись по своим рабочим местам, а полковник пересел в служебную легковушку и помчался на “виллу”, то есть, в аппарат главного военного советника СССР в Алжире.
Там он встретился с компетентным товарищем и рассказал ему всё, что увидел и услышал минувшей ночью.
— Интересные дела, — произнёс товарищ, почёсывая затылок канцелярской линейкой. — А алжирца этого вы не знаете?
— Такое впечатление, что где-то видел, причём, неоднократно, — ответил полковник.
— Если вы его неоднократно видели, значит, неоднократно видит и ваш майор, — рассуждал особист. — Следовательно, этот алжирец постоянно крутится где-то рядом с вами, либо на работе, либо по месту проживания. И контакт между ним и майором осуществляется легко и незаметно. Значит, по размеру и весу мешка, который они тащили, там вполне могло быть тело взрослого человека. Правильно?
— Точно, — кивнул старший группы и вытер пот с бледного лба.
— И жену его утром вы не видели.
— Не видел, — подтвердил полковник.
— Постарайтесь всё же вспомнить, где вы сталкивались с этим алжирцем, — попросил особист.
— Вспоминаю, но пока никак, — шумно вздохнул старший группы. — У меня от волнения всё в голове перемешалось. Что, если они действительно расчленили кого-то и утопили в реке? Я удары слышал. И потом видел кровь около ванной, а в ванне вода лилась…
— Раз такое дело, медлить нельзя, — заключил компетентный товарищ. — Сложность в том, что мы на чужой территории, поэтому действовать нужно будет деликатно. Я сейчас поговорю, с кем надо, а вы пока подождите внизу.
Минут через тридцать особист спустился вниз.
— Сейчас поедем к вам на работу, — сказал он старшему группы. — Вы на своей машине, а я на своей. Я останусь у проходной, а вы подойдёте к вашему майору и скажете, что ему нужно срочно поехать к нашим спецам в соседний городок и помочь им в чём-то. Придумайте какую-нибудь проблему по его специальности, чтобы всё выглядело естественно.
— Я понял, — с готовностью кивнул полковник.
— Проводите его до моей машины. Его посадим спереди, а вы сядете сзади. На всякий случай. По дороге скажем, что надо заехать на виллу за документами, привезём его сюда, побеседуем и примем решение в зависимости от результатов.
— А если он вооружён? — предположил старший группы, утирая со лба пот.
— Справимся, — заверил особист.
Прибыв на авиабазу, полковник увидел майора в компании того самого алжирца, с которым они на пару колобродили минувшей ночью. Сейчас они что-то тихо обсуждали, уединившись в сторонке. На алжирце был рабочий комбинезон. Это означало, что он работает на авиабазе, и полковник понял, что сталкивался с ним именно здесь.
Операция по задержанию майора прошла бескровно. Он даже не сопротивлялся. Его доставили на виллу, где особист, соблюдая все меры предосторожности, побеседовал с ним с глазу на глаз.
Минут через двадцать оба они вышли в садик, где их ожидал полковник. Майор выглядел хмурым и расстроенным. Особист же напротив, пребывал в хорошем настроении и улыбался.
— Сейчас поедем к вам домой, — сказал он, обращаясь к старшему группы. — Если подтвердится то, что рассказал ваш подчинённый, можно будет считать инцидент исчерпанным. По крайней мере, для меня. Потом будете разбираться с вашими начальниками.
* * *
Приблизительно за неделю до этих событий один из алжирцев поведал мне, что в местных горах полным-полно диких кабанов.
— Алжирцы — мусульмане, свинину не едят и потому не охотятся на них, — говорил он мне. — И расплодилось здесь этих тварей видимо-невидимо. Они даже людей не боятся. Сельские жители стреляют их лишь, когда те заходят на их поля и огороды. Кабанов убивают и тут же закапывают в землю.
“Жалко, добро пропадает”, — подумал я, но особенно сильно по этому поводу расстраиваться не стал, так как вполне удовлетворялся всяким другим мясом, которого в Алжире было в изобилии.
В тот же день я без всякой задней мысли поделился этой информацией с майором. Тот, в отличие от меня, крепко задумался. Он был с Украины и свининку, конечно же, любил, а в Алжире её не продавали.
— Как будет “кабан” по-французски? — сразу спросил он.
Я ответил. Он пробормотал это слово несколько раз, чтобы получше его запомнить, и удалился по своим делам. Спустя какое-то время он, как бы невзначай, поинтересовался:
— А как будет “ружьё” по-французски?
Я ответил. Он вновь зашевелил губами, запоминая перевод. Я понял, в чём дело. Майор решил договориться с кем-то из алжирцев насчёт отстрела кабанчика. Предавать свои намерения огласке он не хотел, дабы избежать конкуренции со стороны соотечественников и чтобы об этом не узнал старшего группы. Тот запретил бы эту затею сразу и без всяких объяснений, так, на всякий случай.
Из тех же соображений майор решил обойтись в своих переговорах с алжирцем без переводчика. Он проторчал в этой стране не один год, выучившись с грехом пополам изъясняться на французском вперемешку с берберским, и надеялся на свои языковые познания.
Довольно быстро майор нашёл на работе алжирца с ружьём, готового за небольшое вознаграждение завалить кабанчика и доставить ему на квартиру. Экономия получалась фантастическая, не говоря уже в вкусе свежей свининки!
Доставлять охотничий трофей можно было лишь глубокой ночью, чтобы не попасться на глаза жёнам специалистов, большую часть времени изнывающим от скуки во дворе или у окна и выглядывающим на лестницу при малейшем шорохе.
Майор скрупулёзно растолковал алжирцу, как до него добраться, нарисовал ему несколько подробных планов со стрелками и крестиками, объясняющими, как найти его дом, как подъехать к подъезду, чтобы не было видно из окон, на какой этаж подняться и с какой стороны находится его квартира. Последнее было немаловажно, поскольку квартирные номера на многих дверях, в том числе и на майорской, отстутствовали.
И вот тут-то нашего героя ждал промах, вызванный недостаточным знанием французского языка. Этот промах в итоге и погубил всё дело. Майор сказал алжирцу, что живёт на третьем этаже и даже написал эту цифру на схеме, но у алжирцев, как и у французов, третий этаж находится там, где у россиян четвёртый. Вот этого наш бравый вояка не знал, несмотря на продолжительное пребывание в Алжире. Введённый в заблуждение алжирец забрёл этажом выше, разбудил полковника, и всё пошло прахом.
Была ещё одна проблема. Холодильники в квартирах специалистов были маленькие, и сохранить мясо целого кабана не представлялось возможным. Сразу съесть — тоже. Угощать никого нельзя — тут же дойдёт до начальства. Поэтому майор решил разделить тушу со своим корешком, живущем в соседнем доме.
Но бойкий алжирец приготовил майору сюрприз — он застрелил сразу двух кабанов и, не подозревая о сложной обстановке, царившей в группе советских военных специалистов, привёз ему обоих. За те же деньги — решил порадовать русского друга.
Отказаться от такого подарка майор не смог. Вместе с алжирцем они затащили добычу к нему домой, при этом вторично подняв полковника с постели. Затем хозяин разделал одного кабанчика пополам, заставив старшего группы, прислушивавшегося за дверью, похолодеть от ужаса.
Заднюю часть майор оставил себе, а оставшиеся полтора кабана добытчики положили в мешок, снесли вниз и, погрузив в машину, отвезли к приятелю. Обратно майор вернулся пешком. Увидев на лестнице кровь, он быстренько прошёлся по ней влажной тряпочкой. Что было дальше, известно.
В качестве доказательства, что он не убийца и не людоед, майор представил особисту и полковнику живую жену, а также шкуру и копыта кабана, валявшиеся на помойке за домом.
Второй фигурант по этому делу, кому отвезли кабанятину, являлся секретарём партийной организации группы, что придало событиям политический оттенок. Секретарь заявил, будто бы считал это мясо купленным на рынке, но всё же получил выговор.
А вот майора отправили на родину. Официальная формулировка гласила: “за несанкционированные контакты с иностранцами”. Как потом шутили: “За связь с иностранной свиньёй”.
“Почему ж так круто?” — спросите вы. Времена были другие. Скорее всего, дело было так. Особист, впечатлённый рассказом старшего группы, допустил возможность самой жуткой версии и, решив подстраховаться, сообщил об этом в Москву. То есть, руководство генштаба сразу же оказалось в курсе событий, и потом приняло показательные меры даже при отсутствии преступления. Хотя бы для того, чтобы военные специалисты покупали мясо в магазине или на рынке, а не изобретали бы всяческие халявные способы.
Майор уехал домой. А чуть позже один наш дипломат, работавший в Алжире, поведал мне следующую историю:
— Года два назад у нас в посольстве был комендант, оказавшийся заядлым охотником. Через консула он выправил себе разрешение на отстрел кабанов, и снабжал бесплатным мясом всё посольство и прочие советские учреждения в Алжире. Грузовиками, говорят, возил.
Но наш майор так и узнал об этом. Когда он попытался слишком энергично отстаивать свою правоту в Москве, его вообще уволили из армии. Хотели даже без пенсии оставить, но потом сжалились. А не пренебрёг бы он услугами профессионального переводчика, может и обошлось бы. Такая вот охотничья история.
* * *
ПЬЯНСТВУ — БОЙ
Произошло это в учебном центре в городе Фрунзе. Военные переводчики составляли основное население офицерской общаги, которую они же самокритично называли “скотобазой”.
Однажды в этом заведении отмечали весёлый праздник — День зарплаты, который проходил там ежемесячно и, как правило, с последствиями. Однако в этот раз случилось нечто особенное.
Один из участников мероприятия, по имени Кирилл, проявил в тот вечер небывалый энтузиазм и набрался быстрее всех. Такое с ним случалось частенько, поэтому товарищи называли его ласково — Киря.
Ему вдруг захотелось женского общества, он завалился в комнату дежурной кастелянши, устроился у телефона и принялся водить носом по своему потрёпанному блокнотику. Картотека его копилась не один год, и Киря уже плохо помнил, кому принадлежат записанные в ней телефоны. Многие из его знакомых женщин давно вышли замуж или, по крайней мере, обзавелись более приличными ухажёрами.
Вызванивание проходило долго и монотонно. Набрав непослушным пальцем очередной номер, и старательно артикулируя, Киря говорил в трубку:
— Здравствуйте. Будьте любезны… эту… , — тут он заглядывал в блокнот: — Таню! Будьте любезны! Нет, ещё не поздно… А вы разбудите… Ну ладно, сам пошёл!
После чего он нажимал на рычаг, набирал следующий номер и повторял в трубку тот же текст с несущественными изменениями, но с неизменной концовкой. Вскоре кастелянше надоело это слушать. Она попросила его выйти, Киря ответил ей: “Сама пошла!”, и женщина вызвала дежурного по части.
Офицерская общага находилась на территории штаба учебного центра, поэтому дежурный полковник появился буквально через пару минут. Вместе с кастеляншей они начали искать грубияна. В каждой комнате проходил праздник, и полковник аккуратно записывал в блокнот фамилии “нарушителей режима”.
Вскоре в его списке оказалось практически всё население общаги за исключением Кирилла, который в тот момент отправился в магазин, чтобы пополнить запасы спиртного. Не успел полковник покинуть гостиницу, как в неё ввалился Киря с авоськой, полной бутылок. К счастью, кастелянша его не заметила.
На следующий день составленный дежурным список лёг на стол начальника отделения переводов. Тот внимательно изучил его и вычислил, что единственный из переводчиков, обитателей общаги, не попавший в число нарушителей, это Кирилл.
Сделав необходимые выводы, начальник в тот же день назначил Кирю ответственным по борьбе с пьянством в общежитии, о чём объявил на общем собрании переводчиков.
* * *
ПОГУЛЯЛИ
Пронзительный крик муэдзина призвал правоверных к утренней молитве. Игорёк сунул голову под подушку, но мощные динамики, торчащие на минарете, легко пробивали эту защиту. Издав страдальческий стон, Игорь встал с постели и поплёлся в ванную. Благо, в выходной день была вода, в отличие от будней, когда по всему Алжиру шли поливочные работы.
По дороге он заглянул в комнату, где обитал его сосед Виталик, такой же военный переводчик. Тот продолжал спать несмотря на все усилия голосистого служителя культа.
Приняв душ и почистив зубы, Игорь перешёл в кухню, поставил себе кофе и открыл окно. Он с наслаждением втянул носом свежий утренний воздух и автоматически сплюнул, после чего озабоченно посмотрел вниз, чтобы узнать, не попал ли он в кого.
Аборигены обычно выбрасывали мусор прямо из окон, и двор за домом походил на гигантскую помойку, посреди которой жалким островком приютилась волейбольная площадка. Её ежедневно расчищали перед игрой.
Их холостяцкая квартира тоже походила на помойку, только поменьше. Узкие тропинки меж кучами мусора были протоптаны от входной двери в кухню, из кухни в туалет и оттуда в спальню. Пустые пивные банки валялись повсюду, словно гильзы от снарядов после жаркого боя. Казённый сервиз на двенадцать персон пребывал на серванте в виде высоких стопок ссохшихся тарелок и чашек — их мыли раз в неделю.
Игорь извлёк из холодильника бутыль с минеральной водой, уселся за стол и, припав к горлышку, начал пить. На столе высилась метровая гора пластиковых упаковочек из-под еды, грозящая вот-вот обрушиться и похоронить под собой сидящего.
Утолив жажду, Игорёк оглядел комнату и подумал: “Надо бы порядок навести, пока вода есть”, после чего направился в комнату соседа.
Виталик раскинулся на постели среди книг и пустых бутылок. Через всю спальню была натянута верёвка. Висевшие на ней носки имели такой вид, что не было понятно, сушили их после стирки или просто повесили проветриться.
— О-ох! — простонал Виталя, пробуждаясь. — Во рту, как отряд пионеров переночевал!
— Они ещё и костёр там разводили, — сочувственно добавил Игорь. — Сразу предупреждаю, поправиться тебе будет нечем.
— Налей, не жмись! — взмолился болезный. — Если после такого банкета не опохмелиться, лучше уж вообще не просыпаться! Ты слышал, как одному мужику в магазине водки не дали? Он с похмелья был, покачивался. Сказали, что пьяный, и не дали. И мужик прямо у прилавка упал и умер.
Эту жуткую историю Виталик рассказывал всякий раз, когда ему было плохо поутру. После кофе и прохладного душа ему полегчало. Игорь заикнулся об уборке в квартире.
— Хорошо, — согласился Виталя, — только сортир будешь мыть ты.
Уборка туалета приравнивалась к мытью всей трёхкомнатной квартиры, включая ванную и кухню, и тем не менее, желающих отчищать унитаз не было. После долгих препирательств решили бросить монету. Игорь несказанно обрадовался, когда нужник выпал соседу. Виталик же, напротив, посерьёзнел и крепко задумался.
Игорёк уже давно приступил к работе, а сосед всё бродил по квартире в глубоком раздумьи и с тоской поглядывал на унитаз.
— Ну что ты медлишь? — спросил его Игорь, едва сдерживая смех.
Виталик брезгливо передёрнул плечами и с надрывом произнёс:
— Там столько дерьма!
— Странно! Откуда бы ему там взяться?
Наконец Виталика осенило. Он надел на руку пластиковый пакет и обмотал его верёвкой, сделав себе нечто вроде перчатки до локтя, и исчез в туалете.
Какое-то время оттуда доносилось сосредоточенное сопение, потом раздался полный горечи и досады крик — пакет прорвался в момент самой углублённой работы над унитазом. Психологический барьер, однако, был сломлен, и Виталя мужественно продолжил трудиться голыми руками.
— Как же ты сегодня с девушками будешь общаться, туалетный работник? — спрашивал его Игорь, ползая с тряпкой по каменному полу. — Ты хоть отмойся получше!
Вечером они собирались в гости к российским переводчицам. Возможно даже, с ночёвкой, хотя они не были ещё знакомы. Женщины в Алжире — большая проблема. На почве этих трудностей ребята и подружились: обоим не хватало за границей бойкого тандемщика для подобного рода приключений.
Виталик выпустился из Военного института иностранных языков, как он сам говорил, “с отпечатком сапога на заднице”. Начальники не любили его. Если бы их спросили, был ли у них когда-нибудь менее дисциплинированный курсант, они долго думали бы над ответом. Не женись он перед самым выпуском на дочке влиятельного генерала, гнить бы ему всю жизнь в Марах или в Луговой.
После женитьбы Виталика у его командиров забрезжила надежда, что хотя бы часть своего неуёмного темперамента он теперь будет тратить на молодую супругу. Однако, быстро выяснилось, что темперамента у Виталика хватает на всех и вся. Тёща гонялась за ним по Москве в надежде застукать его с адюльтером и открыть дочери глаза.
Перед отлётом в Алжир Виталик работал в “десятке” у своего направленца. Занимался загранпаспортами. Поскольку его молодая жена из-за учёбы оставалась в Москве, Виталик попытался оформить в командировку свою подругу, под видом жены, и лишь какая-то нелепая случайность помешала осуществлению смелого плана.
Теперь он ежевечерне шастал по маленькому алжирскому городку в поисках добычи, хищно водя по сторонам своим длинным носом.
— Я же двух дней без бабы прожить не могу! — жаловался он Игорю. — Спать ложусь с эрекцией и с ней же просыпаюсь утром.
— Красивое имя, — заметил приятель.
— Не могу спокойно смотреть, как петух во дворе кур топчет. Хочется петуха прогнать и самому заняться.
— В Айн-Тайе живут практикантки из “Мориса Тореза”, — сообщил как-то Игорь. — Надо взглянуть, что они из себя представляют.
— На чужбине и старушка — божий дар! — оживился Виталик. — Погнали прямо сейчас! Адрес знаешь?
Всё же они решили дождаться выходного. Вечером, одевшись и приведя себя в порядок, они незаметно выдвинулись на стоянку такси. Виталик был весь в чёрном. Первое время он ходил в белых брюках и светлых рубашках, но, поскольку стирка его не увлекала, пришлось перейти на более тёмные тона.
Водитель им попался на редкость весёлый и разговорчивый. Беседуя с пассажирами, он гораздо чаще смотрел назад, чем вперёд, хотя дорога, пролегавшая меж скал и обрывов, была необычайно извилистой.
К счастью, всё окончилось благополучно — машина вскоре перелетела через кювет, ударилась колесом о камень и встала на бок в двух шагах от пропасти. Никто не погиб и даже не поранился.
Приятели вывалились из машины на землю и какое-то время приходили в себя, ощупывая свои ноги и руки. Потом, грязные и ободранные, они вылезли на дорогу и стали “голосовать” — нужно было ехать дальше. Притихший таксист пытался реанимировать слегка приплюснутый двигатель.
Прошло около получаса, прежде чем друзья поймали попутку. Добравшись до Айн-Тайи, они первым делом зашли в бар — единственное место, где можно было купить спиртного. Но там отпускали только в разлив. Виталик настаивал на целой бутылке. Бармен не сдавался. Дебаты привели к тому, что горячие завсегдатаи, не любившие иностранцев, приняли сторону заведения, и друзья едва унесли ноги.
Немного помятые в непродолжительной потасовке, они обратились к компании ребятишек с просьбой показать им нужную улицу. Дети привели их на окраину города, причём противополжную той, что они искали. Когда путешественники прибыли наконец по адресу, время близилось к полуночи.
Они всё же поднялись на этаж и позвонили. Дверь открыла женщина лет пятидесяти с небольшим. Судя по домашней одежде и выражению лица, соотечественница. Увидев её, Виталик испуганно прошептал Игорю на ухо: “Ты с ума сошёл!” Выяснилось, что они ошиблись квартирой — переводчицы жили напротив.
Девушки уже готовились ко сну, и приезд двух незнакомых пареньков, потрёпанных и поцарапанных, слегка шокировал их. Одна из них, в халатике на голое тело, нерешительно топталась на пороге, соображая, как бы ей повежливее развернуть ночных визитёров. Виталик вдруг взял инициативу в свои руки:
— Ну ты чего, мать, растерялась? — обратился он к хозяйке. — Принимай гостей! Мы хрен знает откуда приканали, а ты и в дом не приглашаешь!
Обалдев от такого напора, девушка растерянно посторонилась и пропустила ребят в квартиру. Её соседка по квартире, принимавшая душ, с воодушевлением отнеслась к ночному визиту.
— Кто там ещё приехал? — радостно крикнула она из ванной. — Я же совсем раздета!
— Ничего страшного, — ответил Игорь.
— Отвернитесь на секунду! — попросила девушка. — Я голая.
Друзья немедленно прикрыли глаза растопыренными пальцами и с интересом пронаблюдали, как девушка с полотенчиком на бёдрах грациозно проследовала по коридору. Она им понравилась. Вторая тоже была ничего, только сердитая пока.
— Ну давай, накрывай на стол! — призывал её Виталик. — Мы, правда, выпивку не купили — бармен упёртый попался. Но у вас в аптечке наверняка что-то найдётся.
К счастью, пить сомнительный спирт не пришлось. Мигом переодевшись, девушки принесли из кухни бутылку “Столичной”, лимон и вазочку с арахисом.
— Вам маленькие рюмки ставить или большие? — спросила одна из них.
— А какие у вас большие? — поинтересовался Игорь.
Девушка показала. Тот с сомнением покосился на рюмку.
— А стаканы есть? — спросил он, однако, увидев в глазах хозяек испуг, поспешил их успокоить:
— Я пошутил. Ставьте рюмки.
— А вы давно из Москвы? — спросила та, что открывала им дверь.
— Две недели. Озверели уже, — честно признался Виталик.
Быстрым движением змеелова он схватил бутылку за горлышко и с хрустом повернул пробку. Первый тост был за знакомство. Девушки слегка пригубили водку.
— В России лучше идёт, — скривился Виталик, проглотив содержимое.
— Что ж теперь, не пить до возвращения? — спросил Игорёк.
Ребята начали сыпать, как из мешка, последними столичными новостями, и вскоре выяснилось, что лучшая подруга сердитой девушки — хорошая знакомая Виталика.
— Ну как она там? — просияла переводчица. — Я уже год её не видела!
— Замуж выходит, — сообщил Виталик, жуя арахис.
— Да ты что! За кого?
Виталик принялся с удовольствием описывать жениха. Девушки сдержанно посмеивались, постепенно расходясь всё больше и больше, а через минуту их уже невозможно было остановить. Упав на кушетку, они держались за живот и полными слёз глазами смотрели на рассказчика.
Застолье проходило на ура. Безудержный смех звучал всё громче, пока сверху вдруг кто-то не постучал им шваброй в окно.
— Шеф проснулся! — испуганно прошептала одна из переводчиц. — Засыпались! Ну всё, завтра мурыжево начнётся!
Оказалось, что уже четыре часа утра. Нужно было срочно расставаться, потому что, по словам девушек, начальник начнёт караулить у их двери с первыми лучами солнца.
— Шеф будет спрашивать, кто мы такие, — предупредил многоопытный Виталик. — Скажете, что мы переводчики, привезли вам передачу из Москвы. Зовут Саша и Петя. Фамилии не сказали. Посидели немного, пообщались. Где живём и работаем, не уточняли.
Игорёк нежно прощался с новой знакомой, положив ей руку на тазобедренный сустав. Виталик чмокнулся со своей.
Слегка покачиваясь, друзья спустились по лестнице. Какое-то время они блуждали в совершенно тёмном подъезде в поисках выхода, натыкаясь на стены и перила, потом всё же выбрались на улицу, правда, почему-то с чёрного хода.
— Нам сейчас главное в полицию не попасть, — заметил Игорёк. — Завтра же доложат начальству о наших путешествиях. Были такие случаи.
Они пересекли заросший зеленью сквер и вышли на слабо освещённое шоссе. В этот ранний час на нём не было ни одной машины. Спрятавшись в кустах на обочине, приятели стали ждать такси или попутку.
— Ну как тебе твоя? — спросил Игорёк.
— Уж больно тоща, — вздохнул Виталик. — Прямо, как я. Если бы мы с ней занялись любовью на железной крыше, грохоту было бы на два квартала.
— Сухое дерево жарче греет, — отозвался приятель.
— Сам ты дерево. Тихо! Машина едет…
Увидев проезжающую по улице легковушку, они выбежали из тени деревьев и замахали руками. Машина сразу остановилась, и из неё выскочили три человека в униформе с “калашниковыми” в руках. Оказалось, это полицейский патруль, использовавший для маскировки обычный гражданский автомобиль.
— Ваши документы! — строго потребовал один из полицейских.
— Мы советские кооперанты, военные переводчики, — объяснил Игорь. — Наши паспорта в посольстве.
У них, правда, были специальные карточки, выданные консульством, но ребята не хотели их показывать в надежде, что всё обойдётся. То, что они военные, Виталик упомянул неспроста — в Алжире уважали армию. Однако, полицейский предложил им сесть в машину и проехать в участок.
— Если наши начальники узнают, что мы ночью гуляем по городу, да ещё не по тому, в котором живём, нас строго накажут, — жалобно проблеял Виталик.
У начальника патруля были свои соображения на этот счёт.
— Почти все шпионы, — жёстко произнёс он, — проникают в нашу страну под видом иностранных кооперантов. Мы должны связаться с вашим посольством и всё проверить.
Услышав такое, ребята не выдержали. Не владея собой, они вдруг развернулись и, как по команде, бросились бежать. Сзади послышался топот ног, и раздались крики: “Стой! Стреляем!” Но они не остановились — родное посольство казалось им страшнее автоматов.
Не понимая, что творят, друзья во весь опор кинулись в тень сквера, густо заросшего кустами и деревьями. Утренние кроссы по Волочаевской и Танковому проезду сделали своё дело — ребята сразу оторвались от преследователей.
Позади раздалась автоматная очередь, и веер трассирующих пуль, срезая листья и ветки, прошёл над их головами. Как по команде, они рухнули носом в траву и замерли.
Тяжёлые армейские ботинки протопали совсем рядом и углубились в заросли сквера. Друзья резво, как учили лагерях под Звёздным, поползли по-пластунски, но вскоре застряли в непролазные дебрях.
Выползать обратно они не спешили. Топот ног и крики патрульных слышались ещё минут пять с разных сторон. Беглецов тщательно искали, однако сквер так густо зарос кустами, что приятелям удалось отсидеться незамеченными. Вскоре послышался шум заводимой машины, и полицейские уехали.
Хорошо ещё, что кусты оказались без колючек, но так или иначе, ребята выбрались из них сильно поцарапанные. После автомобильной аварии, потасовки в баре, обильного застолья и ползанья по зарослям они выглядели, как слегка подвыпившие бомжи или, говоря по-французски, клошары.
Отойдя подальше от сквера, они всё же поймали машину, которая наконец довезла их до дома.
Весь следующий день друзья зализывали раны и приводили в порядок одежду, размышляя над вопросом: будут иметь какие-то последствия эти ночные похождения или не будут?
Ответ не заставил себя ждать. Вечером из аппарата главного военного советника, с так называемой виллы, приехал их коллега, дежуривший там последние сутки. Он сразу сообщил Игорю и Виталику сенсационную новость:
— На вилле все на ушах стоят! Разыскивают двух военных переводяг!
— Что случилось? — обеспокоились приятели.
— Сегодня утром генералу позвонили из полиции и сказали, что в Айн-Тайе два военных переводчика не подчинились требованиям патруля и скрылись. Имена неизвестны, но алжирцы дали описание внешности.
Игорь и Виталик беспокойно переглянулись. К счастью, ни у того, ни у другого особых примет не было. Под их описание могли попасть десятки их коллег, работающих в Алжире.
— Не успел генерал повесить трубку, — продолжал парень, — звонит какой-то старший группы из Айн-Тайи и говорит, что этой ночью два военных переводчика приехали ночью к его сотрудницам-практиканткам и устроили у них дома пьяные гулянья. Тут генерал совсем озверел. Он понял, что это те самые гастролёры и приказал их срочно вычислить.
— А что о них известно? — живо поинтересовался Виталик.
— Не знаю, — пожал плечами коллега.
В тот же вечер друзья провели совещание.
— Полицейских можно не опасаться, — рассуждал Виталик. — Сами они не будут искать нас из-за такой ерунды, а наши не станут подключать их к поиску во избежание излишнего шума. Девчонки изложат легенду про Сашу и Петю, как договорились. Так что всё нормально. Только бы они не раскололись.
— Ну-у, тогда я совсем веру в женщин потеряю! — уныло изрёк Игорь.
Утром следующего дня он позвонил на виллу. Выяснилось, что там дежурит знакомый ему переводчик. Поговорив с ним о том, о сём, Игорь спросил между прочим:
— Не нашли ещё переводяг, которые в Айн-Тайе на полицейских налетели?
— Пока нет, — ответил дежурный, — но одного из них зовут Виталий.
“Значит, подруги всё-таки раскололись, — расстроенно подумал он. — Переводчик с таким именем в Алжире наверняка один. Устроят очную ставку и всего делов. Это означает, что можно собирать чемоданы. По крайней мере ему, потому как Виталика, возможно, кто-то отмажет.”
Игорь сразу же рассказал обо всём приятелю. Тот ответил словами из фильма:
— Обои полетим! — И пояснил: — Никто меня отмызывать не будет, а тесть, если про такое узнает, ещё и посодействует, чтобы меня подальше упекли. А уж как тёща возрадуется! Вот у неё праздник будет!
Приехав с работы, они наскоро приготовили ужин и сели за стол. Игорь меланхолично жевал сосиску и тоскливо пялился в окно. Вдруг он заметил “уазик”, остановившийся у их дома.
— Кого это принесло? — спросил он.
Из “уазика” вышли две девушки в джинсах и ярких курточках. Приглядевшись, друзья с ужасом узнали в них подруг из Айн-Тайи. Вслед за ними из машины вышел незнакомый мужчина.
— Они! — воскликнул Игорь. — На опознание приехали!
Виталик быстро погасил свет и проверил, хорошо ли заперта дверь.
— К окнам не подходи! — тихо сказал он. — Нас тут нет!
Минуты через две в дверь к ним позвонили. Раз, другой, третий. Звонки были длинные и настойчивые. Друзья сидели, не шевелясь. На лестнице послышались женские голоса, потом всё стихло. Ещё через минуту за дверью послышались мужские голоса — несколько человек что-то горячо обсуждали. Потом в дверь постучали.
— Ребята! — раздался голос соседа, живущего напротив. — Откройте! Что там с вами?
Приятели молчали. Вновь раздались звонки и удары в дверь. Причём удары становились всё сильнее.
— Ребята! — требовал всё тот же голос. — Если вы меня слышите, то откройте! Сейчас будем дверь ломать!
— Всё! — тихо воскликнул Виталик. — Уходим!
Он вскочил с кресла и быстрым шагом направился в ванную комнату. Её маленькое окошко выходило на задний двор, где в это время никого не бывало. В волейбол в темноте не играли, а гулять по помойке даже днём никому не доставляло удовольствия. К тому же, это было небезопасно, поскольку местные жители выбрасывали из окон и тяжёлые предметы тоже.
Они жили на последнем, пятом, этаже, очень высоко, однако Виталик полез в окно с такой решительностью, словно дом был объят пламенем. Встав на узкий каменный карниз и пытаясь цепляться пальцами за гладкую стену, он начал медленно двигаться в сторону водосточной трубы. К счастью, пройти нужно было всего полтора метра.
Добравшись до неё, Виталик попробовал трубу на прочность, потом повис на ней и начал медленно сползать вниз. Затаив дыхание, Игорь наблюдал за смертельным номером.
В действиях его приятеля был смысл. В квартире под ними жил авиационный техник дядя Лёня, отличный мужик, юморист и любитель выпить. Он хорошо относился к ребятам, и иногда они ходили к нему мыться, когда вода не поступала к ним на этаж.
В дверь уже ломились вовсю, и Игорю пришлось последовать за приятелем. Виталик тем временем уже стучался в стекло этажом ниже.
Дядя Лёня к тому времени только что поужинал, приняв вечернюю дозу авиационного спирта, и его сильно озадачила человеческая физиономия, заглянувшая к нему в окно на четвёртый этаж. Он уже собрался было смахнуть навязчивый призрак шваброй, как вдруг узнал в нём Виталика.
— Ты что, мыться пришёл? — удивился дядя Лёня, впуская гостя.
Увидев, что вслед за ним лезет ещё и Игорь, хозяин совсем протрезвел.
— Дядя Лёня! Ради Бога извини! — горячо зашептал Виталик. — За нами начальники охоту устроили! Ты нас не видел!
И они в двух словах объяснили, в чём дело. Дядя Лёня находился в постоянной оппозиции к любому начальству, поэтому ему можно было смело довериться, не вдаваясь в детали. Сверху доносился треск выламываемой двери.
Оставив ребят у себя в квартире, дядя Лёня вышел в подъезд на разведку. Минут через пять он вернулся.
— Говорят, к вам воры через крышу забрались, как в прошлый раз к Ивановым, — радостно сообщил он. — Наши мужики дверь сломали и говорят, что грабители на крышу вылезли. И там ещё девушки, которые к вам приехали, — добавил дядя Лёня, — и с ними мужик какой-то.
Через полчаса назойливые визитёры из Айн-Тайи убрались восвояси, несолоно хлебавши. Ребята незаметно покинули квартиру соседа и поднялись к себе на этаж. Там они застали небольшую толпу взволнованных сослуживцев и их жён. Мужчины ремонтировали взломанную дверь, а их жёны бурно обсуждали случившееся.
— К вам в квартиру забрались! — взахлёб заголосили женщины. — Идите смотрите, что украли!
Через минуту друзья уже знали, как разгорелся весь сыр-бор.
— Мы стоим на улице, — рассказывала одна из женщин, — а тут к вам знакомые приезжают, две девушки и мужчина. Спрашивают, где вы живёте. Смотрим на ваши окна — только что свет горел, и вдруг погас. Они к вам поднялись, позвонили — никто не открывает. Мы тоже поднялись. Постучали, позвонили. Слышим, в квартире кто-то есть, но не отзываются. Сразу поняли, что к вам забрались. Сломали дверь, а они уже ушли через крышу — там ванной окно открыто! Во что творят! Завтра с утра в полицию пойдём!
Починив дверь, приятели заснули тревожным сном нарушителей дисциплины.
На следующий день, возвращаясь с работы, они увидели во дворе очередных непрошенных гостей. На этот раз всё обстояло значительно хуже — теперь у дома стояла чёрная генеральская “Волга”. Редкое и пугающее явление — уж если главный военный советник прибыл в одну из многочисленных групп специалистов, значит на то были очень серьёзные причины. Настроение у ребят сразу испортилось.
Не успели они подняться к себе, как подтвердились худшие их опасения. Пришёл человек и сказал, что старший группы требует Виталика в красный уголок для беседы. Посыльный добавил, что генерал тоже сидит там. Это означало, что, несмотря на сорвавшуюся очную ставку, дознание всё же пришло к определённым выводам.
С обречённым видом Виталя поплёлся “на беседу”, словно на казнь. Игорь остался в квартире, ожидая, когда кликнут и его. “Интересно, каким рейсом меня отправят в Москву, ближайшим или через один? — думал он, потягивая кока-колу и покуривая сигарету. — Надо будет за подарками в столицу смотаться.”
Примерно через полчаса в квартире появился Виталик. Вид у него был задумчивый и растерянный, словно его только что публично высекли. Лицо не выражало ни радости, ни печали. Видимо, шок от проведённой беседы был настолько силён, что вытеснил все эмоции.
— Ну что? — почти равнодушно спросил Игорь, заранее уверенный в ответе.
— Побеседовали, — вздохнул Виталик, садясь за стол.
— Когда вылет?
Виталик неспеша налил себе в стакан пива, сделал большой хлебок, собираясь с мыслями, и начал:
— Прихожу. Там за столом под кумачовым лозунгом восседает генерал, а по обе стороны от него, как народные заседатели, главный замполит и наш старший группы. Не успел войти, генерал сразу спрашивает: “С кем ты ездил в Айн-Тайу, и как вы туда добирались?” Я от неожиданности покраснел, как тот лозунг, под которым они сидели, но отвечаю, что никуда и ни с кем не ездил. Замполит гнусавит: “Нам всё известно! Признавайтесь!” Я своё: “Ошибка вышла. Даже не знаю, где эта Айн-Тайа находится.” Генерал помолчал и говорит: “Не с того командировку начинаешь. Мы с твоим тестем по телефону сегодня беседовали. Просил, чтобы простили тебя на первый раз. Не хочет он, чтобы дома об этом узнали. Но если подобное повторится полетишь со Средиземного моря на Баренцево. Договорились?” Я пожал плечами. Мол, не понимаю даже, об чём речь. Отпустили. А про тебя даже спрашивать не стали.
— Хороший у тебя тесть! — облегчённо выдохнул Игорь. — Понимающий. А ты его просто не достоин, я считаю.
В воскресенье, гуляя по центральной улице алжирской столицы, носящей имя Дидуш Мурад, друзья вдруг встретили тех самых деушек из Айн-Тайи.
— Вас не выслали? — обрадовались они. — А мы к вам приезжали в начале недели. К вам воры, говорят, забрались?
— А зачем вы приезжали? — нахмурился Виталик.
— Хотели предупредить, что наша соседка сообщила твоё имя. Подслушала, наверное. Чтобы вы подумали, как выкручиваться. Но мы вас так и не дождались в тот вечер.
* * *
ПРИКАЗ ЕСТЬ ПРИКАЗ
Эту историю мне рассказал человек, выпустившийся из ВИИЯ задолго до меня, поэтому кое-какие события, в ней описанные, покажутся сейчас неправдоподобными. Однако многое выглядит актуальным и прежде всего — военный подход к решению поставленной задачи.
Начал он своё повествование так:
— Нелегко в России пить бросить, особенно в армии. Вот у меня однокурсник Димка Иванов. И алкоголиком, что интересно, не был, но никак у него не получалось завязать. Кто-то скажет, что слабовольный, но не всё так просто. Димка — на редкость дисциплинированный человек, только невезучий. И пьянеет до обидного быстро и, главное, неожиданно.
А началось ещё в институте. Перед самым выпуском случайно перебрал и попался. Отчаянные забулдыги проскочили по дистанции, а он, умеренный, залетел. Решил Димка совсем не пить, но было уже поздно — за недавний проступок законопатили его в Луговую. Положено так в армии — нужно обязательно упечь провинившегося в глухомань годика на два-три, загнать за Можай, если, конечно, некому его выручить.
Прибыл Димка в Луговую, посмотрел на это тоскливое место и очень расстроился. Поселился в офицерской общаге. А там что ни вечер, то праздник. Не хочешь, а выпьешь. Только что шашкой зубы не разжимают. Держался Димка, держался, но однажды не выдержал и рюмашку, другую с расстройства вбросил. И опять попался на глаза начальсту.
В Луговой на подобные вещи смотрели спокойно, если они не носили злостный хронический характер, или не приводили к тяжёлым последствиям. Но всё же Диме поставили на вид, пожурили, мол, не следует этим увлекаться.
И Дима, как дисциплинированный человек, в очередной раз решил не участвовать в выпивках. Ну что ещё делать, если не получается? А чтобы его ежевечерне не донимали соседи по комнате, он снял неподалёку от части маленькую избушку и переселился туда со всем своим скарбом. Но и тут его подстерегали испытания.
Как раз в этот момент один из его тамошних коллег вторично угодил под суд офицерской чести. И опять за пьянство. На этот раз решили его уволить из армии, поскольку усылать куда-то дальше бессмысленно — найти дыру хуже Луговой сложно.
Вместе с загульным переводягой из стройных рядов вышибли двух авиационных техников, его верных собутыльников. Весёлая троица почему-то не спешила покинуть Луговую, а поскольку в общаге им теперь жить запрещалось, они всей компанией вселились в избушку к Диме, который не смог отказать товарищам в приюте.
Что началось в той избушке, страшно себе представить. Офицерская гостиница теперь казалась Диме ортодоксальным монастырём в сравнении с кошмаром, воцарившимся в его убогом жилище. Дело в том, что в общагу нельзя было приводить женщин, и дежурный всё же следил там за соблюдением хотя бы относительного порядка, а здесь, в частном доме, царила полная свобода.
В первый же месяц лихие постояльцы пропили всё, что имели сами и смогли найти в доме. Они не пощадили даже димкину шинель, и в холодное зимнее время он бегал на службу в одном кительке. Выдержать такую жизнь долгое время на трезвую голову невозможно, и наш герой вновь позволил себе расслабиться. Как и следовало ожидать, именно в этот вечер к ним домой нагрянули начальники и обвинили его в содержании притона.
Позднее его простили, к тому же, на этот раз Димка решил уже категорически не прикасаться к спиртному. Гости его вскоре съехали, он зажил спокойно, а через два года благополучно выехал в загранкомандировку в Африку.
Однако и тут его ждали неприятности. Нет, на предложения выпить, поступающие со стороны коллег, он уже не поддавался. Держался, как кремень. Но проблема заключалась в том, что очутился он недалеко от экватора, а в тропиках, как известно, свирепствует малярия, штука очень неприятная, да ещё грозящая летальным исходом.
Прививок от этой заразы до сих пор не придумали, хинин помогает мало и далеко не всегда, к тому же даёт нехорошие побочные эффекты. На его базе в последнее время создали разные препараты, но и они далеки от совершенства. А в то время, когда наш герой угодил в Африку, и этого не было.
Англичане, жившие в южных колониях, издавна использовали в качестве антималярийного средства джин с тоником. Русским эта мысль понравилась. Указанный напиток показался им значительно вкуснее хинина и его производных. А если ещё джин заменить водкой и не слишком увлекаться тоником, получится ещё круче!
И когда наших граждан начали в массовом порядке засылать в тропики, советские врачи, не желая слепо подражать Западу, рекомендовали им регулярно употреблять водку. Исключительно в рамках борьбы с малярией. Многие, правда, и до советов нынешних айболитов мимо рта не проносили, но всё же профилактика проходила стихийно и неорганизованно.
В армии, как известно, рекомендации не в ходу. Там всё больше приказы и наставления, и расторопные военачальники сразу же ввели в действие соответствующую инструкцию. Личный состав немедленно принял её к исполнению, причём многие с большим энтузиазмом, если не сказать, с фанатизмом.
Профилактические мероприятия проводились неукоснительно, коллективно и поодиночке. Начальники личным примером воодушевляли подчинённых, и некоторые проявляли такое усердие, что малярийные комары уже на подлёте к ним замертво падали на землю.
Димка Иванов оказался в сложной ситуации. Зная свои слабости, он всё же предпочитал медикаменты, и это не осталось незамеченным со стороны сослуживцев. Были в их группе и просто малосознательные скопидомы, не желавшие тратиться на спиртное, другими словами, экономившие на здоровье. Они всячески уклонялись от борьбы с малярией, а если и вели её, то только за чужой счёт, а значит нерегулярно.
Всё это, естественно, доходило до сведения начальства. И хотя основная часть коллектива, её здоровое ядро, прониклась ответственностью и строго следовало инструкции, создавшееся положение всё же нужно было исправлять.
И однажды к ним в группу прикатил главный военный советник, генерал очень сурового вида. Взошёл он на трибуну, грозно взглянув на притихшую аудиторию и начал:
— Тут до меня доходят очень тревожные сведения: кое-кто из вас водку не пьёт!
В его голосе зазвучали угрожающие раскаты:
— До чего докатились! Инструкцию не выполняете! Предупреждаю, что буду беспощадно наказывать нарушителей! Вплоть до отправки на родину! Потом не обижайтесь!
После этого генерал перешёл в конкретику:
— Я не буду называть фамилии, но вы встаньте, товарищ Иванов!
Димка поднялся.
— В чём дело? — сурово спросил генерал. — Посмотрите в глаза коллективу и скажите, почему вы не употребляете водку и до каких пор это безобразие будет продолжаться!
Димка забормотал что-то в своё оправдание и с перепугу приплёл якобы больную печень.
— Печень? — взревел генерал. — Вы больной сюда приехали? Отправим обратно! Лечиться! Принудительно!
Ехать лечить печень в Луговую Димке не хотелось. Он клятвенно пообещал покончить с нездоровым образом жизни. Досталось и скопидомам.
— На что деньги копите? — кричал генерал. — На гроб глазетовый с кистями?
Сразу же после собрания Димка и другие нарушители режима, вставшие на путь исправления, выпивали прямо во дворе, чтобы сослуживцы могли убедиться в их исполнительности. При этом Димка, как всегда, быстро сломался и домой вернулся лёжа.
Инструкцию вскоре отменили, однако отечественная методика борьбы с малярией прочно вошли в жизнь наших колоний в тропиках. Вот не знаю только, пьёт сейчас Димка или нет — давно его не видел.
* * *
ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ
Дело было в Алжире. Андрюха, молодой военный переводяга, работал на одном из аэродромов. Почти каждый день он наслаждался авиа-шоу, которое устраивали в небе летчики-истребители. Особенно наши, потому что алжирцы не были ещё достаточно натасканы, да и начальства своего побаивались.
А россияне изгалялись, как могли. Их начальство было далеко, местные не возражали, и в Алжире наши асы творили в небесах то, о чём на родине и мечтать не могли. Дома им не позволяли выделывать подобные выкрутасы из соображений безопасности, и здесь они отводили душу, демонстрируя блестящее мастерство и неуёмный национальный характер. Алжирские летуны буквально плакали от восторга, глядя на замысловатые кренделя, выписываемые в небе российскими инструкторами.
Любовался ими и Андрюха. В душе его, несомненно, жил лётчик, и его не оставляло желание хоть разок полетать на истребителе. Не раз он видел, как в спарку “МиГ-21”, спереди, сажали очередного алжирского курсанта, только что прошедшего теоретическую подготовку. За спиной у него садился опытный лётчик-инструктор, после чего самолёт взмывал в небо.
“Чем я хуже местных чайников?” — подумал однажды Андрюха и начал донимать нашего летуна:
— Петрович, а можно мне с тобой на спарке полетать?
— Запросто! — бодро ответил Петрович. — Только не сегодня.
С этого момента Андрюха ежедневно напоминал лётчику о совместном полёте, но каждый раз что-то им мешало. Петрович, похоже, и сам уже был не рад своему обещанию, но однажды он наконец сказал:
— Сегодня полетим. После обеда. Готовься.
— А как готовиться? — обрадовался Андрюха.
— Морально, — ухмыльнулся летун. — Поесть не забудь, чтобы не мутило.
— А что лучше всего поесть перед полётом?
— Яичницу хорошо, с колбасой, — ответил Петрович.
— А компенсирующий костюм понадобится? — допытывался Андрюха.
— Не понадобится, — успокоил лётчик. — Мы невысоко полетим.
После обеда они уселись в спарку — Андрюха спереди, Петрович сзади. Надели шлемофоны, пристегнулись, закрыли фонарь, то есть, остекление кабины.
— Готов? — спросил Петрович по бортовому переговорному устройству.
— Готов! — ответил Андрюха.
С замирающим сердцем он стал ожидать взлёта. Вот заработал двигатель, самолёт вырулил на полосу, замер на время, потом побежал всё быстрее и быстрее и наконец оторвался от земли. Горизонт сразу исчез из поля зрения, и Андрюху резко вдавило в кресло.
“МиГ” быстро набрал нужную высоту, и переводчик вновь увидел перед собой землю. Захватывающее зрелище!
“Пр-равый вираж!” — услышал он в наушниках грозный голос Петровича. Горизонт быстро побежал влево. Туда же потянулись щёки, губы и нос Андрюхи.
“Л-левый вираж!” — прокричал Пётр. Физиономия Андрюхи непреодолимо поползла вправо, словно притягиваемая магнитом.
“Перевёрнутый полёт!” — орал в азарте Петрович. Голова переводчика качнулась, и в следующую секунду он вдруг увидел над собой землю. Андрюхе стало страшно. К тому же его начало мутить.
— Эх, прокачу! — крикнул Петрович и добродушно рассмеялся.
Тут самолёт крутанулся вокруг своей оси, и всё встало на свои места. Однако Андрюхе не полегчало. Пожалуй, стало ещё хуже. Неожиданно машина нырнула вниз и завертелась в штопоре. Андрюша вдруг с ужасом почувствовал, как все его внутренности поднимаются к горлу, рот сам собой открылся, и съеденные только что яичница с колбасой начали залеплять стёкла кабины.
Он был уже почти в обмороке, когда самолёт вернулся к горизонтальному полёту.
— Сейчас ещё “бочку” сделаем! — радостно сообщил Петрович.
— Не надо! — с трудом выговорил Андрюха.
Он пришёл в себя уже на земле. Растопырив руки и ноги, переводчик выбрался из облёванной кабины и, пошатываясь, поплёлся прочь.
С тех пор он не приставал к Петровичу с просьбой “прокатить” его и уже не с таким восторгом наблюдал за тренировочными полётами истребителей, потому что ярко представял, как бы он себя чувствовал на месте лихих пилотов.
* * *
САМАЯ КОРОТКАЯ ЗАГРАНКОМАНДИРОВКА
Прочитав это название, кто-то, возможно, скажет: “Вот я знаю самую короткую — сутки или двое.” Но нет, речь идёт о двух часах, потому что герой наш вернулся из “страны пребывания” на родину на том же самолёте обратным рейсом.
А дело было так. Языковая группа считаталась невыездной в институте, поскольку страны, говорившие на том языке, не желали сотрудничать с Советским Союзом в военной области. И ребята почти все пять лет без перерыва ходили строем, отдавали честь в движении, подметали территорию, пахали на кухне, совершенно не надеясь побывать на стажировке “за бугром”.
И вдруг в конце пятого курса всю их группу решили отправить в долгосрочную командировку в Африку, где одна из стран неожиданно поменяла политическую ориентацию. Радости курсантов не было предела, и несмотря на ежедневные собеседования в самых высших инстанциях, группа ежевечерне “гудела” в полном составе. Так продолжалось до самого вылета.
Начальник курса, подогнавший к “Хилтону” автобус и собравшийся везти курсантов в Шереметьево, застал их в номере в развесёлом настроении, сидящими на полу и поющими хором песню “Арлекино”.
Бедного начальника едва не хватил удар при виде такой картины. В первую секунду ему показалось, что вылет сорван, и карьера его в Военном инстуте закончена. Однако курсанты оказались способными передвигаться без посторонней помощи. Кое-как они погрузились в автобус и с песнями двинулись в аэропорт.
На беду вылет задержали. Парни извлекли из сумок бутылки со спиртным, и прощание с родиной продолжилось. Когда всё же объявили посадку, многие из вылетающих уже не ходили. Уже тогда начальник курса почувстововал, что не все долетят до места назначения, и как в воду глядел.
С двумя оставшимися на ногах курсантами он таскал новоиспечённых загранработников по очереди в туалет и отливал их холодной водой. Несмотря на принятые меры, у некоторых физиономии настолько утратили сходство с фотографией в паспорте, что их долго не хотели пропускать через пограничный контроль.
До транзитной посадки в Будапеште они мирно проспали в самолёте, а проснувшись, начали опохмеляться в зале аэропрота.
Следующая транзитная посадка произошла в одной из африканских столиц, где им предстояло провести ночь. Переводчики выходили из самолёта опухшие, словно из вытрезвителя. Их определили в дорогую гостиницу, в номерах которой, как на грех, оказались холодильники, набитые разнообразной выпивкой. Это их и доконало.
Комсомольцев и коммунистов, отличников боевой и политической подготовки, идеологически выдержанных и морально устойчивых, о чём свидетельствовали служебные характеристики, невозможно было узнать. Ещё несколько дней назад они гневно клеймили на семинарах загнивающий капитализм, и сейчас стремительно погрязали в трясине буржуазных пороков.
Подкрепившись с дороги, один из них отправился в бассейн, где привели всех в изумление казёнными армейскими трусами советского образца, длинными, линялыми и скатавшимися. Другой договорился с болтавшимся у входа в отель здоровенным негром, и тот начал катать его на плечах по аллеям сада. Третьему захотелось женщину.
Он вышел из отеля, сел в такси и велел шофёру ехать ближайший бордель.
— Зачем бордель? — воскликнул водила и махнул рукой.
Автомобиль тут же окружила стайка смазливых африканок в мини-юбках. Самая шустрая из них прыгнула к курсанту на заднее сиденье и тут же начала раздеваться.
Среди случайных зрителей, наблюдавших эту любопытную сцену, оказался и советский консул, прогуливавшийся поблизости. Он немедлено бросился на помощь попавшему в беду соотечественнику.
Схватив девушку за ногу, консул начал тащить её из машины, дабы спасти советского человека от грехопадения. Однако его самоотверженный порыв не встретил понимания со стороны курсанта. Тот решил, что какая-то белая морда пытается нахально отнять у него женщину. Курсант изловчился и заехал консулу ботинком в физиономию.
В тот же вечер обиженный чиновник сообщил об инциденте в Москву. Курсант всё же успел долететь до страны, в которую его командировали, но задержался в ней недолго. Тем же самолётом он вылетел обратно на родину, а спустя неделю — из института.
* * *
ПИЛИ — ПИЛИ
Ударение в обоих словах нужно делать на последний слог, потому что к питью они хотя и имеют отношение, но не прямое. Дело в том, что это красный стручковый перец, произрастающий в Конго-Браззавиль. Возможно, в соседнем Конго тоже.
Жгуч он до умопомрачения. Рядом с ним наша слезоточивая русская горчица кажется повидлом. При неосторожном обращении с этим чудом природы глаза лезут на лоб, однако он пользовался большим спросом у наших загранработников: во-первых, он дезинфицировал пищу, а во-вторых, даже самой дешёвой и незатейливой баланде придавал весьма пикантный вкус.
Изобретательные россияне нашли ему ещё одно применение. Разжившись медицинским или, на худой конец, авиационным спиртом, они разбавляли его по вкусу и клали в него маленький стручок перца. Через пару минут получалась зверская перцовка, которую любители ласково называли меж собой косорыловкой. Главное, не передержать перец в бутылке, иначе употреблять напиток становилось невозможно даже при очень большом желании.
И вот однажды этот африканский перец едва не привёл наших соотечественников к гибели. Моему коллеге Серёге Дедову довелось работать в качестве переводчика с российским экипажем самолёта“АН-26”, арендованного конголезской стороной.
В то время они летали вдоль русла реки Убанги. Места эти настолько дикие, что, по утверждению аборигенов, там сохранилось даже какое-то доисторическое чудище, вроде динозавра. Они называли его мокеле-мбембе, что очень походило на имя и фамилию.
Подлетая к месту посадки, самолёт снижался над рекой, пугая плывших в пирогах рыбаков, которые закрывались руками от проносящегося над ними ревущего толстобрюхого чудовища. Взлётная полоса напоминала сверху, по выражению пилотов, “плевок в джунглях”, и посадка на большом транспортном самолёте меж мощных, опутанных лианами тропических деревьев должна была осуществляться виртуозно.
Встречавшие их аборигены то и дело повторяли слова “ндоки амэндэле, ндоки амэндэле”.
— Что они говорят? — спросил Дедов у стоящего рядом конголезца.
Тот объяснил, что “ндоки” на местном наречии означает “птица”, “мэндэле” — “белая обезьяна”, а всё вместе — “самолёт”.
Так они воспринимают действительность. В этой связи мне вспомнилась байка о другом африканском племени. “Самолёт” на их языке звучит как “дага-дага”, “автомобиль” — “тука-тука”, “мотоцикл” — “пука-пука”, а “ёжик” — “никифор”. Лингвисты не сразу разобрались в этом феномене. Оказалось, что в местах, где проживало племя, ежи не водились, и аборигены их никогда не видели, а приплывшие к их берегам российские моряки подарили им ёжика, которого звали Никифор.
Пока шла разгрузка, можно было пообедать. Лётные пайки, состоявшие из консервированного куриного мяса, смертельно всем надоели, и экипаж направлялся в местный “ресторан”. Это была обычная тростниковая хижина, пайота, но с соответствующей вывеской на входе. Внутри стояли грубо сколоченные столики и табуретки из драгоценного красного дерева — другого материала в окрестностях не было.
Ресторанное меню включало в себя лишь то, что можно было поймать поблизости. И, тем не менее, оно отличалось разнообразием и даже изысканностью. Здесь подавали копчёного удава, фаршированного болотными пиявками, жаркое из крокодила, шашлык из обезьяны, рагу из речной черепахи. Предлагался большой выбор вкусно приготовленных змей, паштеты из жареных термитов и муравьёв и вершина кулинарного искусства — печёные летающие собаки. Днём эти собаки висят вниз головой на деревьях, словно созревшие плоды, и местные жители сбивают их палками или камешками из рогатки, после чего летающие собаки становятся печёными. Там прекрасно готовили тушёных пальмовых мокриц, по виду напоминающих наших, но не в пример более крупных, с маленького черепашонка, вполне годящихся для сытного блюда.
Садясь за стол, члены экипажа желали друг другу “приятного гепатита” и приступали к трапезе. Черепаха напоминала бефстроганов, приправленный хрустевшим на зубах речным песком. Крокодил напоминал по вкусу курицу с лёгким болотным запахом, если такое можно себе представить. Питон тоже был вполне съедобен, когда его подавали без подозрительных начинок из разнообразной мелкой живности. Его нарезали, как колбасу, и на всякий случай обильно смазывали соусом всё из того же стручкового перца пили-пили. В человеческом организме присутствует так называемая кишечная флора, и экипаж старался по максимуму использовать пили-пили, чтобы в их кишечниках не завелась ещё и фауна.
О вкусе питона трудно сказать что-либо определённое. Скажем так: нечто похожее на крокодила. Тамошний повар обещал побаловать их при случае ещё одним деликатесом — грифом, приготовленным по особому рецепту, но снабженцы подвели, и им не довелось узнать, как же готовят в Африке грифов — запекают с яблоками или варят в супе.
На выходе из ресторана летуны обычно покупали жареные орешки и потом весь день хрумкали их за обе щеки. Но однажды им сказали, что это вовсе не орешки, а личинки каких-то насекомых, хотя и действительно жаренные. Не поверив, они специально пошли посмотреть, как их готовят, и убедились, что “орешки” и в самом деле шевелятся, пока их жарят.
После обеда экипаж наблюдали за погрузкой. Самолёт набивали дикими животными, которые шли на продажу в лучшие рестораны Конго, в зоопарки или просто на рынок. Обезьянам, для удобства транспортировки, делали из верёвки ошейники, привязывают к ним хвосты и несли их за эти хвосты, словно сумки за ручки. Крокодилам заворачивали лапы за спину, словно пойманным лазутчикам, связывали верёвкой, прикрепляют сверху палку в виде ручки и несли в самолёт, как обычную ручную кладь. Чтобы крокодил по дороге не хлопал пастью, её перевязывали тряпкой, отчего создаётся впечатление, будто у него болят зубы.
Человеческие крики мешались со звериными. Охотники тащили козочек со спутанными ногами, удавов в мешках, птиц в клетках, дитёныша леопарда, взрослого бородавочника. Самолёт становился похож на летающую версию Ноева ковчега.
Проблем с такими “пассажирами” хватало. Однажды из корзины расползлись змеи, и торговцы, ловившие их по всему самолёту, уверяли, что в это время года они не очень ядовитые. Рептилий потом обнаруживали в самых неожиданных местах, что вносило нервозность в работу экипажа.
В другой раз здоровенный крокодил разворотил сплетённую из лиан клетку, и принялся гонять людей по самолёту. Выяснилось, что он умеет даже прыгать, словно наскипидаренный кот, а уж как прыгали от него члены экипажа, пытавшиеся его нейтрализовать, лучше и не вспоминать.
Потом сорвался с привязи крупный шимпанзе. Сначала он с криками метался по грузовому отсеку, после чего ворвался в пилотскую кабину, словно оголтелый воздушный пират, кусаясь и царапаясь, согнал экипаж со своих мест и уже начал было хвататься за штурвал.
Возможно, обезьяна хотела повернуть самолёт назад в родные джунгли, но она не умела говорить, и экипаж так и не услышал её требований. Подоспевшие африканцы дружно навалились на распоясовшегося “террориста” и быстро скрутили его по рукам и ногам, точнее, по передним и задним лапам.
Но всё это были мелочи в сравнении с тем, что случилось с ними позднее.
Во время одного из таких путешествий на север Конго они набрели на кустарник, усыпанный стручками того самого перца пили-пили. Правда, он продавался на любом рынке и стоил недорого, но в пересчёте на рубли всё казалось дорого. Поэтому экипаж очень обрадовался находке.
Перца здесь можно было набрать на несколько лет вперёд, но, как назло, ни у кого не оказалось с собой сумки или хотя бы пакета. Выручили французские комбинезоны с многочисленными карманами, расположенными от шеи до щиколоток. Их-то экипаж и набил до предела стручками пили-пили.
Счастливые и очень довольные собой, словно средневековые купцы, возвращавшиеся из Индии с бесценным грузом, они поспешили обратно к самолёту. День выдался жаркий, и по дороге все успели изрядно вспотеть.
Взлетели. Первым в полёте зачесался штурман. За ним — второй пилот. “Чесотку подцепили что-ли, если чего не хуже?“ — недоумевали они, почёсываясь, как обезьяны, сразу обеими руками. Через минуту чесались все. Обильный пот, насквозь пропитавший комбинезоны, быстро насыщался перцем.
Экипаж, побросав всё, включая штурвал, отчаянно чесался, запустив руки под одежду. Драгоценный груз был безжалостно вытряхнут из карманов, и весь пол кабины оказался усыпанным красными стручками. Их давили ногами, воздух пропитывался едкими парами, превращаясь в слезоточивый газ. Пилотировать самолёт стало невозможно, а сажать его было некуда: под крылом — зелёное море джунглей.
Жжение быстро усиливалось, распространяясь по всему телу, и вскоре стало невыносимым. Экипаж заметался по самолёту, словно по тонущему кораблю. Подобно жене аргонавта Ясона, они срывали с себя обжигающую одежду, но было уже поздно — от шеи до пяток, все находились под соусом пили-пили. Если бы в тот момент им сказали, что самолёт падает, вряд ли кто-нибудь оказался бы в силах что-то предпринять. Выручил автопилот — великое достижение технической мысли!
К счастью, в пассажирском отсеке обнаружилось несколько бутылок с минеральной водой. Ей-то они и помылись. Пили-пили оказался совершенно непригоден для наружного употребления.
Вскоре они прибыли на место, но в результате пережитого кошмара и невыносимых физических страданий экипаж чувствовал себя настолько плохо, что едва не угодил в очередной наворот.
Они давно не посещали этот аэродром, который, к тому же, не был оснащён необходимым оборудованием. Когда самолёт уже был на глиссаде и вот-вот должен был коснуться земли, все вдруг с изумлением увидели, что внизу, под шасси, снуют автомобили, причём, явно не имеющие отношения к аэродромным службам, то есть, обычные грузовики и легковушки, а ещё через секунду стала видна дорожная разметка.
Мало им было испытаний на сегодня! Можно, конечно, дать по газам и набрать высоту, но тут вдруг они увидели настоящую взлётно-посадочную полосу, которая начиналась как раз перед ними и лежала под 45 градусов к шоссе, на которое они пытались сесть. Совсем чуть-чуть ошиблись. Продолжая снижаться, самолёт дал резкий крен и благополучно “вывалился” на бетонку. Как в кино!
* * *
ВСТРЕЧА С КУМИРОМ
Сидели мы как-то в компании наших выпускников, отдыхали, вспоминали юность. Заговорили о Владимире Высоцком, которого все очень любили и знали наизусть. Многим из наших он помогал пережить гнусности прошлой жизни, и особенно радовал за бугром.
— Я тогда всё мечтал с ним встретиться, познакомиться, — сказал Игорь. — Если уж не пообщаться, то хоть просто понаблюдать вблизи. Да так и не успел. Жалко.
— А я общался с ним, — гордо сообщил Стёпа, вновь наполняя рюмки.
— С Высоцким? — не поверил его приятель.
— С Высоцким, — спокойно подтвердил Стёпа, — с Владимиром Семёновичем.
— Что-то ты раньше об этом не рассказывал, — приятель недоверчиво покосился на Стёпу нетрезвым глазом.
— Когда? Где? Расскажи! — наперебой загомонили присутствующие.
Видя, как он заинтриговал аудиторию, Стёпа начал надуваться достоинством, словно победитель конкурса знатоков. Он медлил с ответом, хотя его уже распирало от желания поделиться пусть давней, но всё же радостью. Чем-чем, а своими радостями люди охотно делятся с окружающими.
— В Театре на Таганке мы с ним встречались, — с просветлённым, радостным лицом сообщил Стёпа, уносясь мыслями в прошлое.
— А что там было, в театре-то? — спросили его.
— Пьеса шла, “Десять дней, которые потрясли мир”. Высоцкий Керенского играл. Супер!
— В тот театр тогда сложно было попасть, — вспомнил приятель. — Только по блату или по лишнему билетику.
— Точно, — подтвердил Стёпа. — Так оно и было. Ну, слушайте. Я тогда только-только в Военный институт поступил. И пошли мы с приятелем в увольнение. В новенькой курсантской форме, естественно. Гуляем по городу и тут выходим к Таганке. Хорошо бы, думаем, в театр сходить. Куда там! Около кассы народу — прорва! Перед входом толпа лишние билеты стреляет. Приятель говорит: “В форме нас должны пропустить. Иди за мной.” И повёл он меня к служебному входу. Там дедок сидит полусонный, сторож. Кореш мой мимо него бодро так проходит и на ходу бросает: “Я к отцу иду.” Старик головой встряхнул, но ничего не сказал. Поднимаемся мы по лестнице и… натыкаемся прямо на него самого, на Высоцкого… Он во френче, под Керенского. Приятель обращается к нему, как к старому знакомому: “Володя, проведи в зал. А то мы без билетов…” Высоцкий поглядел на нас задумчиво и говорит: “А ну, друзья, мотайте отсюда.” Ну что делать? Пошли мы вниз, а он через перила перегнулся и кричит сторожу: “Петрович! Гони их на хер отсюда и больше не пускай!”
Стёпа смолк, умилённо улыбаясь своим воспоминаниям.
— Да-а, — протянул приятель. — Незабываемая встреча. Память, можно сказать, на всю жизнь!
* * *
В СТРАНЕ КОЛДУНОВ
Три с половиной года я провёл в Бенине, самом колдовском месте Африки. Раньше эта страна называлась Дагомеей. Именно здесь зародился знаменитый культ Вуду, перенсённый впоследствии чёрными рабами на Гаити и другие острова карибского бассейна, а затем и на Американский континент.
Просматривая перед отъездом литературу по этой стране, я обнаружил в каком-то западном журнале леденящие душу строки. Речь шла о том, как пытливые исследователи из Европы и Америки, среди которых были видные учёные, один за другим отправлялись в Дагомею и на Гаити, чтобы на месте изучить таинственный и грозный Вуду и поведать о нём миру. Однако, проведя среди вудуистов год или два, они возвращались на родину странно преобразившимися и наотрез отказывались обсуждать то, ради чего, собственно, совершили это долгое путешествие. До конца своих дней учёные ни словом не обмолвились об увиденном и услышанном, а некоторые из них даже сменили профессию. Те же немногие безумцы, кто осмелился рассказать людям о тайных обрядах Вуду, погибли таинственной смертью, а одному из них любимая и знакомая с детства девушка буквально перегрызла горло.
Мне довелось встречаться в Бенине с колдунами и теперь, кропая эти невинные строки, я тоже не чувствую себя спокойно, и лишь благодаря компьютеру не видно, как дрожат мои руки. Кстати, триллеров на эту тему я насмотрелся предостаточно.
Однако, вернёмся к отъезду. В служебной брошюре по Бенину читаю: “В качестве фетишей вудуисты нередко используют части человеческого тела. Особенно ценятся, например, глаза белого человека, куски сердца, желчный пузырь и волосы.”
На меня это подействовало удручающе, потому как волосами я бы ещё мог поделиться, а вот остальным вышеперечисленным не хотелось. Однако, из разговоров с побывавшими там коллегами я понял, что не всё так мрачно, а позднее убедился в этом лично.
Но в колдунов в Бенине действительно верят, причём, все поголовно и говорят об этом, как о самом естественном и привычном деле, вроде рыбалки или охоты. Там регулярно приходится слышать жутковатые истории о покойниках, типа:
— Вчера умер мальчик, сделали вскрытие и увидели, что его вены забиты рыбьими костями. А у другого мертвеца в желудке нашли живых змей.
Объяснялось всё это обычным, тривиальным колдовством. В местной газете “Эузу”, что на языке доминирующей народности означает “всё изменилось”, но переводится как “революция”, в разделе криминальной хроники доводилось читать, как несколько молодых людей, погорячившись, укокошили жителя своей деревни, который считался у них колдуном. Он постоянно устраивал засуху, чем окончательно вывел из себя односельчан. Они не раз по-хорошему просили его, чтобы он прекратил свои злокозненные происки, но колдун не послушался, за что и поплатился.
Житель другой деревни, находясь в здравом уме и трезвой памяти, порешил родного дядю, и опять же за злостное колдовство. Дядеубийца был убеждён, что именно из-за этого умирали все его дети, едва успев появиться на свет.
Бенинцы, в том числе и образованные, убеждены, что успех человека в той или иной области связан с его умение колдовать. Здесь с такой же уверенностью считают, что богатый человек — всегда колдун, с какой у нас полагают, что богатый человек — всегда жулик.
Все бенинцы носят амулеты в виде колец, браслетов, кулонов и ладанок, которые спасают их от враждебного колдовства и даже способны воскресить.
Однажды я работал на переговорах с тамошним министром иностранных дел, который пришёл на встречу в живописных национальных одеждах и имел на себе такое количество вышеупомянутых талисманов из серебра и золота, что в сравнении с ним Остап Бендер бежал в Румынию налегке. За столом министр энергично жестикулировал, и переговоры проходили под нежное позвякивание его драгоценных причиндалов, отбрасывающих по комнате бесчисленные солнечные зайчики. Огромные персти присутствовали на всех его пальцах, кроме больших, и казалось, будто он держит в каждой руке по кастету.
Я смотрел на него и почему-то представлял себе его тогдашего коллегу Громыко, члена Политбюро, с массивными серьгами в ушах, с толстыми цепями на шее и с большими, как бублики, золотыми браслетами на запястьях. И это сильно отвлекало меня от перевода.
Простые бенинцы не могли позволить себе таких роскошных амулетов, и нередко страдали, не имея надёжной защиты от злопыхателей.
На нашей вилле был сторож, носивший славное имя Бонапарт. Однажды он вскарабкался на высокую пальму и, устроившись поудобнее в ветвях, начал срезать кокосовые орехи. Тяжёлые плоды методично падали в песок, словно чугунные ядра. Вскоре вслед за орехами с пальмы свалился и сам Бонапарт.
Отлежавшись, он принялся ругать нехорошими словами своего коллегу Гастона, работающего на соседней вилле. Оказалось, что они в ссоре и усиленно колдуют друг против друга.
Вскоре Гастон у всех на глазах шлёпнулся с велосипеда в грязную вонючую лужу, и теперь уже Бонапарт весело хихикал и потирал руки. Однако через час наш сторож вновь слал проклятия в адрес оппонента — оказывается, на голову Бонапарту упала лестница, которая до этого мирно стояла у стены. И так продолжалось всё время, пока я там жил.
Но вскоре мне довелось встретиться с настоящими, профессиональными колдунами, и одна из таких встреч произошла во время Недели советского фильма, которую наше посольство проводило в рамках культурного сотрудничества. На мероприятие были приглашены представители бенинского руководства и прочая местная элита, а также дипломаты и журналисты.
Кинотеатр, арендованный для высокопоставленных гостей, располагался под открытым небом, потому как большой крытый кинозал с кондиционерами оказался нашим не по карману. Это бы ещё ничего, но на беду неделя советского фильма совпала с сезоном дождей в этих краях.
Съехались гости. Наш посол поднимается на трибуну, дабы произнести речь по случаю открытия мероприятия, но только он открывает рот, как начинается дождь. Тропический ливень. Все разбегаются по машинам. Ждут полчаса, дождь не прекращается, и гости разъезжаются по домам.
Посольство приносит им извинения и приглашает всех на следующий день. Получается та же петрушка — не успел посол приблизиться к трибуне, как начался ливень. Гости, подождав, опять разъезжаются.
Неприятно было и то, что дорога от административной столицы до офицальной, где проходило мероприятие, занимала час и, естественно, столько же обратно. Добавить к этому час ожидания, и можно считать, что второй вечер потерян.
Наши чувствовали себя очень неудобно, отнимая время у солидных людей, и даже просили своё начальство перенести показ на сухой сезон. Но тогдашней Москве на климат было наплевать — политическое мероприятие должно быть проведено в срок и на высоком идейно-теоретическом уровне. Всё!
Делать нечего, созывают гостей в третий раз. Извиняются за погоду и прочие неудобства. И тут бенинцы, в лице министра культуры и его заместителей, видя наши страдания, говорят:
— А почему вы к колдуну не обратитесь? Что вы мучаетесь? Он дожди остановит и дорого за это не возьмёт. Ну что вы, право, как маленькие?
Спорить с ними на эту тему бесполезно, да и неудобно. Наши для приличия спрашивают:
— А поможет?
Бенинцы отвечают:
— А то! Есть у нас надёжный, проверенный колдун — настоящий профи, мастер своего дела. Ему это — раз плюнуть. Мы попросим его, чтобы он цену не заламывал.
Наши махнули рукой:
— Валяйте!
Встретились с колдуном. Оказался он совершенно обычным с виду африканцем, только взгляд пронзительный. Дом его завален засушенной флорой в виде пучков травы и листьев, а также мумифицированной фауной — ящерицами, лягушками, змеями и рыбами. Крупные животные были представлены рогами, копытами, клыками, когтями, лапами и ушами.
Колдуну сделали заказ на конкретные даты и время, заплатили небольшую сумму в качестве задатка и стали ждать вечера.
К шести часам приглашённые съезжаются к кинотеатру. Настроение у всех кислое. Третий вечер пропадает, на небе тучи клубятся — кажется, дождик собирается. Посол поднимается на трибуну, бросает тоскливый взгляд на небо и начинает речь.
К удивлению всех присутствующих он благополучно завершает своё выступление, мало того, начинается фильм, который спокойно идёт до конца, и при этом с неба не падает ни капли. Все страшно довольны, не столько фильмом, сколько отсутствием дождя. Открытие мероприятия наконец состоялось!
Не успели его участники рассесться по машинам, как грянул ливень. Это привело в полный восторг всех, кроме бенинцев, которые реагировали на произошедшее спокойно, как на детский фокус. “Вот видите! — сказали они нашим организаторам. — И завтра тоже всё будет в порядке.”
Они оказались правы. На следующий день всё прошло точно так же: только гости посмотрели фильм и сели по машинам, как полил дождь. И так продолжалось всю неделю, причём, в окрестностях в то же самое время дождь шёл как из ведра.
Россияне пребывают в полном изумлении, а бенинцы лишь посмеиваются и поражаются нашей неопытности и наивности. Колдуна щедро одарили, после чего организатор мероприятия включил эти расходы в официальный отчёт: на аренду кинотеатра — столько-то, на охрану — столько-то, на колдуна — столько-то. Беднягу чуть не попёрли из правящей партии, обвинив его в мракобесии и растранжиривании государственных средств, и долго ещё потом мурыжили на партсобраниях. Вместо благодарности.
Разговоры об этом событии не стихали в нашей колонии вплоть до моего отъезда из Бенина, а возможно, передаются из уст в уста и по сей день. А тогда, сразу после этого события советские атеисты потянулись к колдунам, требуя чуда.
Когда ограбили виллу одного нашего загранработника, утащив всё, что было “нажито непосильным трудом”, он, по совету бенинцев, сразу обратился к колдуну и через два дня обнаружил пропавшее имущество у себя в саду. Как рассказали сторожа, известный авторитет-колдун объявил по округе, что похищенные вещи заколдованы, и лишь немедленный их возврат спасёт вора от страшной кары.
— И у нас так можно, — заметил пострадавший. — Если к крутому авторитету обратиться.
Чуть позже старший группы военных специалистов, угрюмый полковник, приговорил запойного переводягу к высшей мере наказания, принятой для советских граждан за рубежом — отправке на родину. Перепугавшись не на шутку и перепробовав все возможные средства спасения, бедолага в отчаянии обратился за помощью к знакомому колдуну.
Тот выслушал переводчика и предложил вселить в начальника мертвеца, носителя всевозможных пороков. Такое практикуется в Бенине. По словам колдуна, порочный мертвец лишит начальника покоя и в итоге сживёт его со света. Переводягу это вполне устроило бы, однако из смелой затеи ничего не вышло — предпринятое колдовство никак не отразилось на полковнике. Видимо, начальник был настолько переполнен собственными пороками, что мертвецу со своими просто некуда было вселяться. Хуже он не стал, а нашему переводяге пришлось уехать домой.
Каким образом или путём вселяют мертвеца в живого человека, не знаю, но как проходит его выселение, однажды посчастливилось наблюдать. Процесс изгнания страшной напасти происходил в отдалённой бенинской деревне, куда мы прибыли вместе с местным сопровождающим.
У меня сложилось впечатление, что тамошний колдун являлся женщиной или, по крайней мере, гермафродитом бальзаковского возраста. Одет он был весьма кокетливо — головной убор его украшали разноцветные страусовые перья, а укороченные штаны были сшиты из шкуры леопарда.
Его пациентом был молодой мужчина. Больной и в самом деле выглядел неважно — он сидел, покачиваясь, глаза его были полузакрыты, тем не менее, два дюжих ассистента в набедренных повязках зачем-то крепко держали его за руки. Вскоре я понял, зачем.
Первым делом колдун взял в руку горящую лучину и резким движением потушил её о ягодицу молодого человека. Тот слабо вздрогнул и вновь обмяк. Знахарь вновь зажёг лучину и повторил приём, однако эффект оказался столь же невыразителен.
Тогда лекарь взялся за бамбуковую палку и принялся всерьёз лупить ею больного сначала по спине, потом по животу. Человек реагировал вяло, и тогда колдун приступил к главной процедуре. Он положил в рот пациенту мелко порезанный чеснок с солью, а чтобы тот по темноте своей не выплюнул снадобье, челюсть несчастного крепко подвязали тряпкой.
До этого слабый, поникший и ко всему равнодушный больной вдруг приободрился, задёргался и даже попытался сбежать от чудо-лекаря. Парень опрокинул здоровенного ассистента, сорвал с физиономии тряпку и выплюнул наконец чеснок.
Вскоре пациент успокоился, приняв прежний безвольный вид, его попоили водой и отнесли домой. Ни у кого из присутствующих не было сомнений, что вселившийся мертвец выскочил из него, как ошпаренный, и теперь больной быстро пойдёт на поправку.
* * *
Позднее, во время очередной поездки по бенинской глубинке, мне довелось познакомиться с ещё одним метеомагом — так я называл тамошних укротителей и продавцов дождя.
Он нашего сопровождающего я узнал, что в деревне, куда мы только что прибыли, проживает очень мощный колдун, главный по атмосферным осадкам в данном районе.
Со мной был мой коллега Михаил. По дороге он рассказал мне анекдот:
— В московском пивняке мужик достаёт из коробочки маленького живого человечка, ставит его на стол, капает ему из кружки в рот пару капель пива и отрывает плавничок воблы. Посетители смотрят, глазам не верят. Спрашивают: “Что за чудо?” Мужик отвечает: “Это Вася, мой коллега. Мы с ним переводчики.” Народ спрашивает: “А чего он такой маленький?” Переводчик отвечает: “Приезжаем мы с ним в африканскую деревню… Вась, как та деревня называлась, где ты колдуна на фиг послал?”
Сопровождающий привёл нас к обычному сельскому дому, окружённому глиняным забором. Во дворе на камне сидел самый обычный старик-африканец, невысокого роста, худой, в коротких свободных штанах и безрукавке из шкуры, сползавшей на одно плечо. Его голова была повязана блёклой тряпкой на манер тюрбана, на ногах — резиновые шлёпанцы, старые, грязные и сплющенные. На голой груди висели костяные бусы, а на животе болтался какой-то черепок от горшка, так называемый гри-гри — амулет, обладающий волшебной силой. Маленькие прищуренные глазки с тёмно-жёлтыми белками внимательно и настороженно смотрели на посетителей.
Судя по всему, перед этим колдун предавался медитации, хотя неискушённому наблюдателю могло показаться, будто он самым банальным образом бездельничал, грубо говоря, балдел в тенёчке. Все вокруг него были чем-то заняты: женщины скребли кастрюли и стряпали обед, подростки разводили огонь, меленькие дети, сидя на на земле, играли какими-то черепками, куры внимательно исследовали территорию дворика в поисках чего-нибудь съедобного, приязанная к солбу крупная макака увлечённо ловила кого- то в песке, и только колдун сидел неподвижно и смотрел на прибижающуюся к нему делегацию.
— Он вызывает дождь на наши поля, — сообщил молодой человек, вошедший во двор вместе с нами. Видно было, что хозяин дома — очень уважаемый в деревне человек. И это понятно: он заведует здесь дождём, которые либо вызывает, либо останавливает согласно заявке односельчан.
Мне не терпелось посмотреть, как именно он это делает, обходясь без тех дорогостоящих средств, какими привыкли пользоваться у нас, особенно по большим праздникам в Москве.
Поприветствов метеомага, мы вручили ему для знакомства бутылку хорошего джина. Он с благодарностью принял подарок, но, вопреки нашим ожиданиям, унёс бутылку в дом, никого не пригласив с собой. Мы растерянно переглянулись, однако сопровождавший нас житель деревни показал жестом, что нужно ждать.
Вскоре колдун появился в дверях. Улыбаясь редкозубым ртом, он нёс большую пузатую бутыль, доверху набитую травой и листьями и заполненную прозрачной жидкостью. При ближайшем рассмотрении в бутылке оказались ещё и гладкие круглые камешки, вроде крупной гальки. Какой вкус они могли придать напитку, не было понятно, и я поинтересовался у хозяина, для чего он их туда засунул.
Колдун ответил через сопровождающего, что камешки эти — священные, призванные спасти от отравления, вселения злых духов и прочих бед. Они были извлечены из желудков пойманных в реке сомов и обладают чудодейственно силой. На следующий, волновавший нас вопрос: “Что это за напиток?” колдун пояснил, что это принесённый нами джин, перелитый в его бутылку.
Это отчасти успокоило, хотя трава и листья продолжали внушать некоторые опасения. Правда, по словам колдуна, эти растения должны были наделить нас невероятной духовной силой и железным здоровьем. Если ещё учесть целебные свойства самого джина, то напиток был явно переполнен сверхполезными субстанциями и грозил вот-вот взорваться от от затаившейся в нём чудодейственной энергии.
— Этому джину лучше оставаться в бутылке, — скаламбурил Миша. — Лично я его пить не буду.
Заклинатель дождя усадил нас за стол, стоявший во дворе под толстым развесистым деревом разлил настойку по маленьким грязным стаканчикам. И тут мы увидели, что на нижнюю ветку дерева насажен череп какого-то животного.
— А это тот, кто выпил, — криво усмехнулся Миша.
— Или наоборот, отказался, — предположил я.
Мы выложили на стол гроздь спелых бананов — самую гигиеническую закуску в походных условиях, которую не нужно мыть и можно есть грязными руками. Колдун сделал первый глоток. Сопровождавший нас офицер, а также житель деревни охотно выпили.
Я последовал их примеру и сразу почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Классический джин сам по себе очень пахуч, его трудно пить неразбавленным, если, конечно, нет привычки, а тот, что получился у колдуна, бил в нос крепче самой ядрёной парфюмерии.
Старик вновь наполнил стаканчики. Миша с беспокойством смотрел на меня, видимо, ожидая, что сейчас у меня вырастут оленьи рога или ослиные уши. Увидев, что этого не происходит, он расслабился и тоже выпил, после чего расслабился ещё больше и повторил. Ему, в отличие от меня, колдовское зелье понравилось. Завязалсь беседа.
Колдун плохо говорил по-французски, и наш сопровождающий высупал в роли переводчика. Из разговора выяснилось, что всё зло исходит из Космоса, а человек на Земле является пленником злых сил. Чтобы направить силы зла против твоего врага, нужно призвать на помощь духов и мёртвых предков. Лишь сврхъестественное является в этом мире поистине естественным. Говорил старик тихим монотонным голосом, словно повторял хорошо заученный урок. Глаза его были полузакрыты.
— А как вы стали колдуном? — спросил я. — Вас назначили, или избрали, или просто попросили?
— Он давно почувствовал в себе такие способности, — одновременно переводил и рассказывал сопровождающий. — Потом долго учился у других колдунов. Однажды попробовал вызвать дождь, и у него получилось. Он попробовал ещё раз — опять получилось. Люди увидели это и признали его колдуном.
На вопрос, как он вызывает или останавливает дождь, маг долго не хотел отвечать, перводя разговор на другие темы. По его беспокойно бегающим глазам можно было понять, что он напряжённо взвешивает, стоит ли с нами откровенничать. Сопровождающий выступал на нашей стороне. Уверен, что без него колдун даже не стал бы с нами разговаривать.
Решившись, он повёл нас за дом. Там старик с хитрым видом указал на стоявшие под навесом два больших глиняных горшка. Один из них был прикрыт дощечкой, на которой лежал увесистый камень, второй горшок был пуст.
Старик ткнул пальцем в закрытый сосуд и пояснил, что в нём хранится дождь, однако показывать его отказался. Потом колдун кивнул на открытый горшок, хитро улыбнулся и указал пальцем на небо. Сопровождающий радостно объяснил, что в этом сосуде хранилось солнце, но сейчас его там нет, поскольку оно сияет в небесах.
Мы заглянули внутрь — горошок и в самом деле был пуст.
Старик внимательно следил за нашей реакцией, опасаясь, видимо, прочесть на наших лицах недоверие или усмешку, но мы так уважительно пялились на магические горшки и так усердно кивали головами, что он успокоился.
Сопровождающий сообщил нам, что другие колдуны, желая вызвать солнце, бросают в огонь светлый камень, но такая методика ненадёжна и не идёт ни в какое сравнение с горшками. Иногда между колдунами соседних деревень вспыхивают горячие перебранки, когда одной общине нужен дождь, а соседней — солнце. В таких случаях победивший колдун отмахивается от опозорившегося коллеги и говорит, что родная дервня ему дороже, а остальные пусть выкручиваются как могут.
Мы попросили старика показать, как он вызывает дождь. Колдун усмехнулся, неопределённо мотнув головой. Видимо, он прикидывал, как ему поступить с назойливыми гостями, потом вступил в продолжительный диалог с сопровождающим. Похоже, они обсуждали, стоит ли из-за нас беспокоить силы стихии и не повредит ли это интересам общины. Разговаривая, собеседники время от времени поглядывали на небо.
В заключение старик сказал: “Хорошо”, а сопровождающий шепнул мне: “Нужно будет сделать ему “кадо”. По-французски это означает “подарок” — любимое слово местных жителей. Я тоже сказал: “Хорошо”.
Колдун уселся перед горшком с дождём и, закатив глаза к небу, принялся бормотать заклинания. Похоже, он высматривал тучи. Продолжалось это минут десять, однако небо оставалось чистым. Не прекращая говорить, колдун убрал с горшка дощечку и начал постукивать по нему палочкой. Чем-то он походил на заклинателя змей, уговаривающего непослушную кобру высунуться из сосуда. Потом старик ходил вокруг горшка, что-то напевал и даже пританцовывал. Дождя не было. Не было ни единого облачка, из которого этот дождь мог бы пролиться.
— Может, он перебрал слегка и горшки перепутал? — предположил Михаил.
Не удержавшись, он заглянул в сосуд и увидел, что тот треть заполнен жидкостью, скорее всего, водой.
Не желая ставить пожилого заслуженного человека в неудобное положение, да ещё перед соплеменниками, мы с восхищением поблагодарили его за доставленное удовольствие и сообщили, что нам пора ехать. На прощание мы подарили колдуну электрический фонарик — крошечное солнышко в коробочке, которым тоже можно манипулировать.
— Облажался факир! — злорадно изрёк Михайло, садясь в машину.
Не успели мы, однако, выехать из деревни, как небо начало зтягивать обаками. Они становились всё плотнее. Неожиданно налетел порыв ветра, поднявший такую тучу песка, что видимость стала нулевой. Мы вынуждены были остановиться.
Минут пять-семь ничего не было видно. Песок проник даже внутрь салона через плотно закрытые двери и окна и теперь хрустел на зубах. Сразу после короткой песчаной бури гярнул такой ливень, какого мы отродясь не видели. Мы боялись, что машину вот-вот смоет и унесёт потоком. Видимость опять стала нулевой, на этот раз из-за воды.
Дождь шёл не более получаса, но грунтовая дорога на огромной протяжённости оказалась под водой. “Да-а, перестарался старик”, — пробормотал Мишаня, растерянно оглядываясь по сторонам. Мы тронулись с места, но очень скоро застряли — глушитель был в воде. Ночевать пришлось в автомобиле. Сами виноваты — никто за язык не тянул.
* * *
ЛОЖНЫЙ ДРУГ ПЕРЕВОДЧИКОВ
Кеша Удалов, молодой смазливый лейтенант, служил авиационным техником во Фрунзе 1, или, как там говорили, во “Фрунзе-Раз”. Я расказываю о нём здесь потому, что он очень любил общаться с военными переводчиками.
В тех краях так сложилось, что свободное время переводяги обычно проводили со своими коллегами, и Кеша был редчайшим исключением, кого они пускали в свою компанию, называя его в шутку так, как указано в названии.
Помимо весёлого нрава, он был примечателен ещё тем, что время от времени уходил в затяжной запой. Пьянствовал Удалов всегда самозабвенно, с наслаждением, не привередничая в выборе напитков. Подобно легендарным Митридату Евпатору и Чезаре Борджиа, он приучил свой организм к любой отраве, хорошо переносил её и даже не страдал головной болью по утрам.
Естественно, во Фрунзе-Раз пил не он один. Благо, в авиации спирта — хоть залейся. Но он был одним из немногих, кто допился однажды до белой горячки.
Проявилось это неожиданно. Явившись утром к своему начальнику, пожилому седому полковнику, Кеша начал отчитывать его за беспорядок в кабинете. Начальник вытаращил на него глаза и уже раскрыл было рот для ответа, от которого Кеша, наверное, вылетел бы из кабинета, как пуля из ружья. Однако, приглядевшись к нему, полковник не стал спорить, пообещал, что всё приберёт, и тут же вызвал санитаров.
Через месяц Кеша вышел из лечебницы. Он уже не пил, но в связи с этим возникла другая проблема — он стал страшно много есть. Жена не отходила от плиты и уже не знала, что лучше — пьющий муж или завязавший. До этого Удалов приходил домой к полуночи, не раздеваясь, падал на диван, утром вставал, хлебал из-под крана воду и шёл на работу, с которой возвращался к полуночи и так далее.
Теперь же Кеша ел четыре раза в сутки, не считая полдника. Мало того, налившись соками, он стал проявлять неуёмный интерес к собственной жене. До этого она искренне считала его импотентом и даже пыталась лечить, а сейчас просто не знала, как от него спасаться. Стоило ей хоть на секунду наклониться или просто зазеваться, Кеша тут же набрасывался, и отбиваться было уже поздно.
Не выдержав этого кошмара, жена в один прекрасный день подхватила ребёнка и уехала к матери в Россию, чтобы хоть немного отдохнуть от плиты и постели.
Оказавшись, так сказать, географическим холостяком с квартирой, да ещё в городе Фрунзе, Кеша на радостях развязал и при этом лихо загулял. На своём мотоцикле он катал девушек весёлого поведения и вообще чувствовал себя прекрасно, пока начальники не отправили его из столицы четырежды орденоносного Киргизстана в провинциальный Токмак.
А там с ним случилось непридвиденное. Однажды утром в тяжёлом состоянии он шёл на занятия и увидел, как его коллеги заправляют самолёт спиртом. Пройти спокойно мимо такого дела он никак не мог.
— Ребята! — попросил он. — Отлейте немного опохмелиться!
— Какие проблемы? — ответили техники. — Давай посуду.
Как назло, посуды рядом не оказалось. А время поджимало, да и жажда тоже.
— А давайте я прямо оттуда, — нашёлся Кеша, кивнув на пистолет.
Техники сбросили давление спирта до минимума, вставили пистолет Удалову в рот и на долю секунды нажали на спуск.
Опохмелка едва не закончилась печально. На занятия в тот день Кеша, конечно, не попал. Как, впрочем, и в остальные дни. После влитой в него дозы он пришёл в сознание лишь на третий день, а начальство за это время решило окончательно от него избавиться.
Удалова уволили из армии. Довольно долгое время после этого он не мог уехать из Фрунзе к жене в Россию. Проблема была в том, что ему никак не удавалось донести присланные родственниками деньги от почты до железнодорожной кассы — Кеша обязательно встречал кого-нибудь по дороге и прогуливал с ним всё до копейки. В ожидании очередного перевода, он чинил во дворе мотоцикл и лечил триппер в санчасти.
Говорили, что после возвращения на родину он работал проводником в поездах Москва — Фрунзе, то есть, так и не вернулся окончательно из Средней Азии.
* * *
НЕ ПЕЙТЕ С КОЛДУНАМИ
Серёга Дедов рассказал мне однажды впечатляющую историю, связанную с африканскими колдунами, вот только не знаю, верить ему или нет.
Всё тот же многострадальный экипаж самолёта “Ан-26”, с составе которого самоотверженно трудился Дедов, залетел однажды в непролазную бенинскую глушь. На аэродроме их встретил местный офицер, лейтенант. Представившись, он добавил:
— Я буду вас сопровождать. Пойдёмте ужинать.
Они сели у костра неподалёку от взлётной полосы. Лейтенант прекрасно справлялся с обязанностями сопровождающего — в близлежащей деревне он раздобыл калебас пальмовой водки и несколько гигантских клубней ямса, поленообразного картофеля длиной около полуметра.
— Сварим в мундире, — предложил кто-то.
Экипаж извлёк из рюкзаков отечественную тушёнку, сухую копчёную колбасу и бесценный в африканских условиях деликатес — российскй чёрный хлеб.
Бенинская водка удивительно походила на классический русский самогон, хотя гнали её из ствола пальмы. Прав был Остап Бендер, сказавший, что для такого дела годится даже обыкновенная табуретка.
Вкушая этот напиток, они вдруг увидели, как из зарослей вылез худой, голый по пояс старик. На нём было подобие широкой юбки из длинных иголок дикобраза, морщинистое тело увешано костяными и металлическими амулетами, бусами и браслетами, причём последние болтались не только на руках, но и на ногах. Седая голова была непокрыта.
— Это наш здешний колдун, — просто представил его сопровождающий.
— Ну пусть садится, ежели колдун, — так же просто пригласил его командир экипжа. — Колдуны как, водку-то пьют?
— Пьют, — кивнул сопровождающий.
Старик, приветливо улыбаясь, присел у костра и оглядел присутствующих. Серёга Дедов гостеприимно налил ему стаканчик водки и протянул бутерброд с колбасой. Колдун, не моргнув глазом, ловко опрокинул стаканчик в беззубый рот, отломил кусочек хлеба и начал медленно жевать его, глядя в огонь и подбрасывая в него веточки.
Ужин продолжался. Экипаж обсуждал свои дела, и на колдуна почти не обращали внимания. Он пил и ел вместе со всеми, не произнося ни слова. Наконец, когда народ изрядно насытился, захотелось развлечений. Подвыпивший штурман вдруг говорит:
— А он правда колдун? А чё он может, этот колдун? Пусть фокус покажет!
— Он всё может, — спокойно ответил сопровождающий.
— Ну пусть в какого-нибудь зверя превратится! — хмыкнул штурман.
— В зверя и я могу превратиться, ежели разозлить, — предупредил командир.
— Он будущее предсказывает, — сообщил лейтенант.
— Во! Пусть мне предскажет! — оживился Дедов, придвигаясь к колдуну.
Тот взял Серёгу за кисть руки, помял её и сказал что-то на местном наречии. Сопровождающий перевёл:
— Скоро ты сломаешь себе ногу, причём дважды.
— Ты так не шути, дядя, — пробормотал по-русски Дедов, убирая руку.
Предсказание ему не понравилось, и он отодвинулся от колдуна, не желая слушать дальше.
— Да ничё он не может! — разочарованно махнул рукой штурман. — Языком только молоть!
Лейтенант сказал несколько слов колдуну. Старик возбуждённо ответил. Глаза его загорелись. Он ткнул скрюченным пальцем в пистолет, висевший на поясе командира.
— Он говорит, что вы можете выстрелить в него, и ему ничего не будет, — перевёл сопровождающий.
Все лениво рассмеялись.
— И ему будет, и мне потом будет, — вздохнул командир.
— Пусть он купит себе гуся, и рассказывает это ему, — посоветовал Дедов, увлечённо выскрёбывая из банки тушёнку.
Лейтенант, улыбаясь, перевёл. Колдун вдруг вскочил с земли и, ударив себя кулаком в хилую грудь, начал что-то крикливо доказывать.
— Он предлагает вам попробовать, — сообщил офицер.
— Я так похож на идиота? — поинтересовался командир.
— Ну, давайте я попробую, — предложил лейтенант, доставая из кобуры свой пистолет.
Все внимательно посмотрели на него, пытаясь понять, шутит он или нет. А лейтенанту вдруг стало весело. Он взглянул на посерьёзневшие лица россиян и засмеялся.
— Ничего не будет, — сказал он. — Не бойтесь. Он же колдун!
Все поняли, что ещё немного, и они станут свидетелями убийства. Такая перспектива их никак не радовала. Времена были советские, и как потом всё повернулось бы, предугадать невозможно. Ничего хорошего не получилось бы, это можно было предсказать на сто процентов.
— Дай-ка пистолет посмотреть, — попросил командир, протянув руку к сопровождающему.
Однако тот понял, куда клонит русский. Он добродушно рассмеялся и передёрнул затвор.
— Ничего не будет, — сказал лейтенант. — Смотрите.
Колдун, не отходя ни на шаг, принял героическую позу, слегка выпятив слабую грудь и возбуждённо округлив глаза. Он напрягся всем телом, потом вдруг спохватился, выдернул из своей экзотической юбки несколько иголок дикобраза и резким движением бросил их на землю, словно ставя перед собой невидимую преграду.
— Они нажрались оба! — испуганно произнёс штурман. — Не соображают ни хрена! Этот дурак сейчас его шлёпнет, потом нас же обвинят, что мы их напоили, сами вместе с ними перепились, а в итоге замочили деда ни за что, ни про что!
Лейтенант тем временем уже целился в старика, стоящего в пяти шагах от него. Колдун что-то крикнул напоследок, как партизан перед расстрелом, и все увидели, как сопровождающий начал давить на спусковой крючок.
— Совсем офигели! — заорал Дедов. — Завязывай, камарад! Арэт!
Все мигом протрезвели и повскакивали с земли. Командир решительно шагнул к лейтенанту, но было поздно — грянул выстрел.
Все вперили взоры в колдуна. Он стоял неподвижно в той же напряжённой позе, весь взмокший от напряжения. Мускулы обозначились по всему его тощему телу. Сопровождающий вдруг выстрелил ещё раз. Присутствующие подскочили от неожиданности, словно марионетки.
Колдун продолжал стоять, застыв, как статуя из чёрного дерева, и уставив безумные, немигающие глаза на стрелявшего.
“Патроны холостые!” — мелькнуло у всех в голове.
Командир взял из руки сопровождающего пистолет, навёл его на пустую бутылку и выстрелил. Бутылка разлетелась вдребезги.
— Ну, дела! — очумело констатировал штурман.
Может быть, лейтенант стрелял мимо? Словно прочитав его мысли, старик повернулся к командиру и стал что-то кричать ему, размахивая руками.
— Он предлагает вам выстрелить из вашего оружия, — перевёл лейтенант.
— Отказать! — резко ответил Дедов. — Расстрел закончен!
— Хватит, повеселились, — добавил штурман, не отрывавший ошалелых глаз от колдуна. — Давай лучше выпьем за его железное здоровье.
Все разместились вокруг костра, но теперь уже сидели молча. Пуленепробиваемый колдун лёг на траву, и члены экипажа с любопытством рассматривали его тело.
Год спустя Дедов всё-таки сломал себе ногу — один раз после бани, а второй, когда пытался кататься на горных лыжах.
* * *
ПОШЛИ ОНИ В БАНЮ
В конце восьмидесятых Серёга и его приятель Андрей работали в генштабе, в не существующей ныне “десятке”. Помимо всего прочего, в их обязанности входили встречи и проводы военных из третьего мира, в том числе из чёрной Африки. И, что немаловажно, на службу они ходили в гражданской одежде. Как выразился кто-то из институтских строевиков “в гражданских шинелях”.
И вот однажды утром приехали они в гостиницу к двум африканским стажорам и забрали их паспорта, чтобы оформить визы. Сами африканцы не могли этого сделать по причине незнания Москвы и русского языка.
Серёга взял паспорт у одного подопечного, а Андрей — у другого. Ехать нужно было в разные посольства, поэтому им пришлось разделиться, но ребята договорились встретиться сразу после выполнения задания и попариться в Сандунах. Так и сделали. Закупили всё, что надо, в магазине и на рынке и пошли в баню.
В те времена попасть в знаменитые Сандуны было нелегко, поскольку символическая плата за вход открывала доступ в них самым широким массам. В свободные дни друзья приходили занимать туда очередь в шесть утра, чтобы в восемь ворваться внутрь с первой волной энтузиастов.
Особенно забавно это выглядело зимой. Ночь, мороз градусов тридцать, чёрное небо. Слабый свет фонарей освещает узкие улочки. Ледяной ветер гоняет по асфальту снежную пыль. Два десятка мужиков, кутаясь в шубы, зимние пальто и дублёнки, дыша паром из-под меховых шапок, топчутся в Звонарском переулке у входа в бани. Одни курят, другие слегка выпивают, чтобы не мёрзнуть, третьи травят анекдоты, периодически разражаясь хохотом. Тут же стоит мужичок в тулупе, торгующий вениками. Он хлопает себя по бокам и пританцовывает.
Первыми туда приходили те, кто жил поближе, поскольку общественный транспорт только-только начинал работать. Потом подтягивались жители отдалённых районов, и к восьми утра у входа в бани собиралась приличная толпа.
Вот за толстым стеклом двери появляется не очень опрятный человек в замызганном белом халате. Серёга быстро расстёгивает пуговицы своей дублёнки и переглядывается со стоящими рядом приятелями. Банщик с лязгом отодвигает тяжёлый засов, и народ вкатывается внутрь, как при взятии Зимнего.
В ту же секунду друзья срывают с Серёги дублёнку с шапкой, и он пулей летит наверх в зал, чтобы занять кабинет. А менее опытные граждане сначала стоят в очереди в гардероб, потом в кассу и лишь после этого идут в зал. Многим места не достаются, и теперь им придётся два часа ждать на лестнице.
А Серёгина компания спокойно сдаёт свою и его верхнюю одежду, покупает билеты и неторопливо поднимается наверх. Их ждут лучшие места в зале. Позднее им удалось познакомиться с одним из банщиков, который за умеренное вознаграждение бронировал им места и пускал без очереди в любое время. Именно его услугами друзья воспользовались и на этот раз.
Когда Андрей поднялся в зал, обнажённый волосатый Серёга в фетровой шляпе дуремарского фасона и с веником подмышкой уже мчался в парилку.
— Не теряй время! — крикнул он приятелю, выгружающему из сумки бутылки с напитками и свёртки с едой.
— На мытьё, в смысле, время не терять? — уточнил тот.
По дороге Ветров замочил веник в шайке с горячей водой и направился в парную. Любители пара уверенно поднимались по ступенькам наверх. Явный новичок со страдальческим лицом томился внизу. Другой, мученически склонив голову, застыл на полпути на деревянной лестнице. Время от времени раздавался возглас:
— Братки! Вбросьте водички!
— Самую малость! — добавляли из угла.
— Полшаюшки! — уточняли сверху.
Какой-то энтузиаст приоткрыл кочергой тяжёлую железную дверцу, покрытую красной окалиной и ловко вбросил из тазика в печь строго отмеренную порцию воды. Она оставила на раскалённых серо-розовых камнях тёмные пятна, и облако пара с шипением вырвалось наружу. Парень повторил операцию, а сверху уже орали:
— Хорош! Пар испортишь!
— Можно ещё чуток! — возразил другой голос.
— Куда ещё? Одна вода уже!
Если в парной больше одного человека, мнения всегда разделяются. Голоса звучат властно и уверенно, но не агрессивно, и возникающие споры стихают так же быстро, как и шипение воды в печи.
Всё тот же энтузиаст, встав посреди деревянной платформы, скомандовал: “А ну пригнись, мужики!” и начал вкруговую размахивать над собой простынёй. Этот приём назывался “сталинским ударом”, после которого слабаки суетливо заспешили вниз.
И тут все, как по команде, принялись хлестать себя вениками по лоснящимся бокам и спинам, оставляя на них прилипшие листья. Серёга, натянув на нос свою жароупорную шляпу, взгромоздился на самый верх. Стоя на полке и упираясь головой в потолок, он походил на Атланта, правда, чересчур упитанного. Вместе со всеми он начал изо всех сил махать веником, сладострастно ухая и покряхтывая.
На печь плеснули пиво, и в парной запахло свежим хлебом, как в пекарне. Фанаты русской бани постепенно входили в раж, словно члены экзотической секты хлестунов. Здоровенный мужик охаживал берёзовым веничком распластанного на полке дружка и приговаривал: “Будешь батьку слушать! Будешь слушать!”, а тот лишь стонал в сладкой истоме.
Разгорячённые, друзья вышли из парилки. От их розовых тел шёл пар. Серёга с криком: “Расширим сосуды и сузим их разом!” прыгнул в большую ванну с ледяной водой. Человек без нервов, он мог подолгу сидеть в ней, выставив на поверхность, словно бегемот, лишь выпученные глаза и нос.
Андрей, забежав под душ, направился к бассейну, окружённому колоннами и статуями. Вода в нём была чуть тёплая, расслабляющая.
Вскоре оба вернулись в зал, где раздевались. Закутавшись в простыни, они уселись друг напротив друга и вскрыли по бутылке пива. Утолив жажду, они принялись раскладывать на столе народные деликатесы — солёные помидорчики, маринованные грибы, копчёную рыбку, ветчину, душистое сало с чесноком, сыр, зелёный лучок и свежий чёрный хлеб. Ко всему прилагалась бутылка водки. Аппетит после парной и бассейна разыгрался бешеный.
Перед тем как приступить к еде, Серёга решил взвеситься. Последние годы он пытался следить за весом, и обязательно выяснял, сколько сбросил в парной. Сколько он набирал позднее, после обильной выпивки и закуски, он никогда не интересовался. Как-то забывал за суетой.
Когда Сергей принялся передвигать по шкале гирьки, Андрей незаметно надавил ногой на весы. Увидев совершенно ошеломляющий результат, Серёга вытащил из подмышки веник и бросил его на сиденье. Это не помогло. Тогда он сбросил с головы шляпу, но и это не возымело действия. Бедняга не на шутку испугался. И даже увидев, в чём дело, не сразу успокоился. В отместку он подложил Андрюше под голый зад колючий можжевёловый веник, и тому показалось, будто он уселся на ежа.
— С лёгким паром! — сказали они, поднимая стаканчики.
За обедом Андрей поведал приятелю, как мылись в Сандунах сто лет назад:
— Гиляровский пишет, что первый этаж тогда посещали люди победнее, и мылись они водой, стекавшей со второго, элитного, этажа. И все были довольны.
— Показательный момент, — заметил Серёга, делая себе бутерброд.
Одной бутылкой “Московской” они не обошлись, и шустрый банщик предоставил им вторую за пятикратную цену. Всё очень вкусно получилось, но после крутой парилки и такого количества водки с пивом ребят порядком развезло.
Румяные и весёлые, они вывалились на улицу и, поддерживая друг друга, побрели в сторону Цветного бульвара. Там-то они и наткнулись на милицейский патруль.
А времена были строгие — полусухой закон. И хотя объявленная пьянству война давно приняла затяжной оборонительный характер, она всё же велась (продолжалась). Ребят начали настойчиво приглашать в “луноход”, причём, в задний закуток, туда, где решётки на окнах.
Напрасно приятели пытались объяснить, что идут из бани, а выпить после баньки — святое дело, о котором даже Суворов напоминал. Ничего не помогло. Доставили их в отделение, обыскали и первым делом извлекли у обоих из карманов красивые африканские паспорта.
Увидев такие роскошные ксивы, милиционеры растерялись.
— Иностранцы, что ли? — удивлённо спросил один из них.
— Да! — гордо заявил Серёга, решив ухватиться за спасительную ниточку.
Милиционер открыл паспорта и удивился ещё больше:
— А почему лица чёрные на фотографиях?
— Так мы ж из бани идём! В десятый раз вам говорим! — воскликнул Андрей.
Ответ так понравился стражам порядка, что они отпустили ребят, не составив никакого протокола и ничего не сообщив на службу.
* * *
ПРОФЕССИОНАЛ
Чтобы дальнейший цикл рассказов стал более доходчив, познакомлю вас с одним примечательным персонажем. Назвовём его Михаилом Ивановым.
Выпускник института имени Мориса Тореза, профессиональный переводчик, он загремел на два года во Фрунзе, где мы с ним и познакомились. Весельчак и острослов, он обожал шумные застолья и ежедневно устраивал их у себя дома ближе к обеду. До обеда он работал.
Однажды, очень давно, его приятелю Юре предложили сделать за хорошие деньги срочный письменный перевод. И он решил попробовать. Переводить нужно было с русского на французский, а у него в то время не было не только компьютера, но даже пишущей машинки с латинским шрифтом. И Юра поехал за ней к Иванову.
Хозяина он застал в расслабленном виде, ужинавшим в компании двух приятелей. Судя по количеству пустых бутылок и состоянию присутствующих, ужин начался давно, скорее всего с утра. Миша очень обрадовался Юре, хотя при этом называл его почему-то Колей.
Выслушав просьбу, Иванов посерьёзнел, после чего решительно и даже враждебно заявил:
— Не дам машинку! Я ей деньги зарабатываю!
— Ну, сегодня ты уже явно не будешь работать, даже если очень захочешь, — возразил Юра. — А завтра утром я тебе её привезу.
Иванов задумался, глядя одним глазом на него, а другим на машинку, после чего сказал:
— Ладно, бери. Но завтра в шесть утра она должна быть здесь. Как штык! Иначе — не дай Бог!
Механически улыбаясь, Михайло проводил Юру до дверей, называя на этот раз уже Серёжей, и просил заходить почаще. Потом он вспомнил про машинку и сурово повторил:
— В шесть утра! Ни секундой позже! Иначе я тебе не завидую.
После чего полез обниматься и целоваться на прощание.
Приехав домой, Юра выпил крепкого кофе и сел за работу. Дело шло не так резво, как он предполагал до этого, зато стрелки часов двигались как никогда быстро. Основная проблема была в том, что он медленно печатал латинским шрифтом, поскольку ранее работал, в основном, как устный переводчик.
До пяти утра, когда нужно было уже выходить из дома, он сделал лишь половину. Надежда была только на Иванова: предложить ему половину гонорара и посадить его за машинку, на которой он стучал, как заяц на барабане. С этим он и отправился к нему домой.
Опоздав к обещанному часу минут на двадцать, Юра позвонил в дверь и приготовился выслушать реприманды. Послышалось шлёпанье тапок по коридору и невнятное бормотанье. Сонный Иванов открыл дверь и, не разлепив как следует глаза, сразу же уткнул визитёру в живот ствол пистолета.
Юра не предполагал, что расправа за опоздание будет настолько крутой. Пистолет, к счастью, оказался газовым. Шёл девяностый год, Юра только что вернулся из-за границы и ещё не привык к новой жизни.
Проморгавшись, Иванов спрятал пистолет в карман халата и вопросительно уставился на гостя мутными глазами. Тут он разглядел в руках у Юры свою машинку, узнал её, после чего недоумённо произнёс:
— А как она к тебе попала?
— Ты мне вчера вечером дал, — честно признался тот.
— Зачем ? — искренне удивился Михайло.
— Поработать.
— А я думаю, куда она пропала?
Оказалось, Иванов очнулся, как обычно, в шесть утра и сел работать. Не обнаружив перед собой пишущей машинки, он ничего не понял, решил, что неудачно проснулся, и опять лёг спать в надежде, что при следующем пробуждении всё окажется на своих местах. Теперь он успокоился и заспешил в комнату в предчувствии опохмелки.
Догнав Михаила, приятель принялся излагать своё предложение, поднося к его носу бумаги с текстом. Слушая его, Иванов то и дело переводил глаза с бумаг на стол с недопитой бутылкой водки и остатками закуски. Он долго не мог понять, чего от него хотят, повторяя, что французского языка не знает и знать не хочет. Наконец до него дошло. Он уточнил ещё раз, сколько это стоит и согласился, повторив, впрочем, что французского не знает.
Со стороны работа выглядела диковато: Юра, произнося каждую букву в замысловатых французских словах, диктовал Иванову текст, а тот послушно долбил по нужным клавишам. Дело как-то шло, пока Михайло не вспомнил об опохмелке — организм требовал своего.
— Налей-ка мне рюмашку, — не отрываясь от машинки, попросил он и кивнул на стоявшую среди словарей початую бутылку.
— А может не стоит? — с сомнением произнёс Юра.
— Почему? — неподдельно удивился Михайло.
— На темпе отразится. Давай по завершении…
— Я профессионал, — категорично произнёс Иванов. — Мне можно пьяным работать.
Минут через десять он попросил налить ему вторую. На возражения приятеля Михайло пригрозил забастовкой и привёл пример из классики:
— Один из героев О. Генри знал по-немецки только две фразы: “Ферштэй нихт” и “Нох айнэ”, что в переводе означает: “не понимаю” и “ещё одну”, в смысле, рюмку. А всё остальное — ферштэй нихт!
Несмотря на профессионализм, рюмка от рюмки печатал он всё медленнее, а ошибался всё чаще, потом вообще начал промахиваться по клавиатуре, припадая головой к машинке.
— Мне же придётся неустойку платить за опоздание, — взывал к нему Юра.
— Оплачу я твою неустойку, — захныкал Иванов, — только не мучай меня!
Когда приятель отлучился в туалет, Михайло быстро махнул сразу полстакана, порозовел и заулыбался. После этого он попытался печатать аккордами, то есть, ударял по нескольким клавишам одновременно, напоминая расшалившегося младенца, а ещё через минуту вообще отказался работать. При этом ему было очень весело. В ответ на упрёки он лишь сатанински хохотал и в изнеможении тыкал в Юру пальцем, словно тот говорил ему страшно смешные вещи.
— Хватит! Устал я от твоего перевода! — сказал он, просмеявшись и вытирая слёзы, и тут же заболботал, шаря глазами по столу: — Сгоняй-ка лучше за пузырём, а я тут пока горячую закусочку соображу. Без горячего-то нонче нельзя.
И всё же, благодаря Михайле, перевод был сделан в срок. Одно слово — профессионал.
* * *
ДРУЗЬЯ — ПРИЯТЕЛИ
В один прекрасный день к Михайле заявился его давний кореш Геша, с которым они познакомились и подружились во Фрунзе — он только что перебрался из этого города в родную Москву.
Геша был личностью колоритной. В его многогранном образе преобладала одна яркая черта: им владела какая-то неизбывная, сатанинская страсть к женщинам. Время, проведённое вне их общества, он считал бездарно потерянным.
Неказистого роста и астенического сложения, он гонялся за всеми особами противоположного пола, попадавшими в его поле зрения, подобно хорьку в курятнике, который не успокаивается, пока не передушит всех птиц.
Он планировал после школы стать актёром, но волею судеб угодил в Военный Институт иностранных языков. Cделать там из него военного человека не удалось, зато атрист из Гешы получился на славу. На протяжении всей учёбы он самозабвенно развлекался с друзьями и подругами в ресторанах, на частных квартирах и в прочих местах.
Карманы у него постоянно были набиты клочками бумаги с нацарапанными на них телефонами. что не осталось незамеченным со стороны начальства. В характеристике ему написали: “Неразборчив в знакомствах с женщинами”, но это была неправда — он хорошо в них разбирался.
Последней каплей, переполнившей, как говорится, бочку с порохом, явились его амурные приключения с дочкой одного очень крупного военачальника. Бдительный родитель отреагировал оперативно и законопатил ненасытного донжуана в столицу солнечного Киргизстана.
Если считать отправку Гешы во Фрунзе исправительной мерой, то с ним получилось, как с щукой из басни, которую в наказание бросили в реку. Симпатичных и коммуникабельных женщин там оказалось необычайно много, и Геша загулял так жадно, словно вот-вот должен был наступить конец света. Жениться он ни в коем случае не хотел, потому что слишком любил женщин. В своё время город пережил социальную революцию, когда прогнали баев, теперь же, с приездом Гешы, он, похоже, стал переживать революцию сексуальную. Сослуживцы так и прозвали его — апостол сексуальной революции в городе Фрунзе.
У Гешы был богатый боевой опыт. Ещё во время учёбы в Военном Институте он вдоволь помотался по горячим точкам планеты. Однажды их транспортный самолёт, летевший над воюющей страной, был атакован вражеским истребителем. Пулемётные очереди насквозь прошили грузовой отсек и покрошили ящик с пивом, с величайшим трудом добытый в зоне боевых действий. Разозлившийся не на шутку, Геша побежал в хвост самолёта, добрался до пулемёта и всем на удивление уничтожил летающего вредителя. За это он получил орден от местного правительства и медаль от родного командования.
В другой раз в Африке, находясь с группой местных военных на боевых позициях, он и его напарник отошли покурить в сторонку. Курение пошло на пользу обоим: туда, где они только что стояли, угодил снаряд, уничтоживший всех, кроме них.
Напарник, осознав это, слегка тронулся умом. Это бы ещё полбеды — навалом таких в любой профессии, но он к тому же сделался заикой, в результате чего был вынужден распрощаться с устным переводом. Геша отнёсся к этому философски и в дальнейшем мало чего или кого боялся, то только самого себя.
В Союз он вернулся увешанный таким количеством иностранных орденов и медалей, что казалось, лишь благодаря ему выиграны все основные сражения в Африке и на Ближнем Востоке. У кого-то, правда, закралось подозрение, что Геша грабанул на восточном базаре лавку, торгующую подобными регалиями.
Его боевой пыл долго не мог остыть в северных широтах, правда теперь это приносило ему уже не награды, а сплошные неприятности. Геша опять пьянствовал с друзьями и, не щадя себя, ухлёстывал за женщинами, хвастая перед ними своими подвигами и выдавая следы от фурункулов за пулевые ранения.
Юра пришёл к ним, когда они уже сидели за столом. Михайло произнёс тост:
— Приветствую раба божьего Гешу на родной земле! Сбежал таки от басурманов, вернулся под московского царя и жаждет поскорее добраться до здешних баб. Пить уже, собака старая, как раньше, не может, хоть и старается из последних сил. За его здоровье!
Геша поведал о своих последних злоключениях. Незадолго до отъезда из Киргизстана он сломал себе член, но не тот, который давно должен был сломать при таких немыслимых амурных лихачествах, а ногу. Геша провалился в вырытую около его дома яму.
Кульминацией его злоключений явилось временное пребывание на том свете, то есть, в состоянии клинической смерти, когда ночные грабители насквозь проткнули ему печень.
— Видимо, печень твоя разрослась до таких размеров, что, куда ни ткни, всё в неё попадёшь, — прокомментировал Михайло.
Геша рассказал, что состояние его во время операции было крайне тяжёлым, и голову его пришлось обкладывать льдом, чтобы не атрофировался мозг.
— Тебе его окончательно отморозили, — махнул рукой Иванов и добавил, обращаясь к Юре: — Но ты бы видел, как этот бывший покойничек за бабами опять шныряет!
Геша решил развить тему:
— Лежу недавно с одной, и вдруг вижу — она из-под меня телевизор смотрит. А я надрываюсь! Аж сердце заходится! Фригидная, наверное.
— Я думаю, ты ей просто надоел своей вознёй в постели, вот и всё, — высказал мнение Михайло. — А тут смотрит: по телевизору что-то интересное показывают. Чего ей время-то терять?
— Счастье твоё, что дураком быть не больно, — обиделся Геша.
— Вот у меня была знакомая, — поделился Иванов, — хорошая девочка. Лапочка! И даже фамилия у неё была сексуальная — Радзецкая. Всем хотелось называть её Раздетской, а один даже по ошибке назвал Раздеватской.
Под воспоминания засиделись до глубокой ночи.
Проснулись утром в той же комнате, кто в кресле, кто на диване. Иванов лежал в постели. В ногах у него стояла пишущая машинка, словно он продолжал работать даже во сне, отбивая пятками текст.
Рыжий кот, видимо, в знак протеста, что его не покормили, наделал под столом лужицу. Поймав животное за холку, Иванов принялся тыкать его носом в собственные выделения. Кот протестующе пищал и упирался всеми четырьмя лапами. С дивана послышался виноватый голос Гешы:
— Меня сейчас тоже носом тыкать будешь?
* * *
Геша затеял в своей московской квартире ремонт, а сам пока поселился у Михайло. Так сложились обстоятельства, что Юре тоже нужно было пожить несколько дней у него. Условия позволяли — Иванов жил один в большой трёхкомнатной квартире в центре города.
В один из выходных Юра отправился к нему. С приятелями он столкнулся у подъезда. В большом оцинкованном корыте они выносили мусор: гору пустых бутылок, консервных банок и сигаретных пачек. Физиономии у обоих были припухшие и хмурые. Они не разговаривали друг с другом. Выяснилось, что у них кончились деньги, настроение испортилось, и они поругались, а чтобы как-то убить время, принялись за уборку жилья.
Вернувшись в квартиру, Геша улёгся на диван и с мрачным лицом уткнулся в газету. На лбу у него Юра увидел ссадину. Неужто подрались?
— Ты чего такой параноидально-серьёзный, Геша? — спросил он.
— Не опохмелился, вот и параноидальный, — просто пояснил Михайло, подметая веником пол. — Он всегда такой, когда неопохмелённый.
Геша хранил молчание.
— Может, заболел? А, Геша? — продолжал Юра.
— Заболел, конечно! — вновь откликнулся Михайло. — Посталкогольный бодун. Он часто им болеет.
— А кто тебя по лбу ударил? — спросил Юра у Геши.
— О, это захватывающая история! — ответил за него Иванов. — Он очень трогательно общается по вечерам с унитазом, а вчера почему-то с ним подрался. Как в протоколах пишут: “На почве внезапно возникших неприязненных отношений.” Результат — у Гешы разбит лоб, на унитазе трещина. Про остальное и говорить не хочется. Этот коммунальный скандалист считает идеальными соседом. Мне работать надо, а он бабу сюда тащит. Одному спать холодно — старческая кровь не греет уже. Жажда запоздалых удовольствий. Предклимактерическая вспышка. Волос всё меньше, одышку пытается выдавать за страсть — уходили сивку крутые бёдра!
В трезвые минуты бойкость языка у Иванова носила почти патологический характер, и Михайло выдавал обличительные тирады длинными очередями, как из хорошо смазанного пулемёта. Геша отвечал коротко, но грубо, однако сейчас он лишь недовольно завозился на диване, но вступать в перепалку посчитал ниже своего достоинства.
— У него тут подруга появилась, Маринка, — продолжал Михайло. — Жемчужина его гарема. Геша жалуется, что она алкоголичка и по ночам выпивает всё, что он оставляет себе на утро. Разборки тут устраивают.
— А меня пустишь пожить? — спросил Юра. — Я тихий.
— Живи, — равнодушно согласился Иванов. — Квартира большая, со всеми удобствами. Единственное неудобство — это Геша, паразитус вульгарис, но к нему нужно относиться, как к неизбежному злу. Альфред Шнитке оперу создал — “Жизнь с идиотом”. Может и я на что сподоблюсь.
Геша отложил газету и теперь с озадаченным видом таращился в телевизор. Шёл детский фильм “Кащей Бессмертный”. На экране возникла Василиса Прекрасная.
— Во! На мою ялтинскую подругу похожа! — воскликнул Иванов, тыча в неё пальцем. — Один к одному!
— Подожди, сейчас и тебя покажут, — спокойно ответил Геша.
Настроение у сожителей начало улучшаться — дело запахло “пропиской” в квартире нового жильца. Геша предложил свои услуги по доставке провианта, и попросил у Юры денег.
— В коридоре куртка висит, — сказал тот. — Во внутреннем кармане — бумажник. Возьми, сколько нужно.
Иванов решил поучаствовать в изъятии “нужной” суммы, имея на этот счёт особое мнение. Изголодавшиеся за день друзья вырывали друг у друга бумажник, как Лиса Алиса и Кот Базилио. Взяв по максимуму “на всякий пожарный” и моментально забыв о ссорах, они вместе побежали в магазин.
Началась наша совместная жизнь — трое в квартире, не считая кота. Словами Гоголя, Михайло Иванов, “как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный”. Трудился он, как вол. Ровно в шесть утра Миша в любом состоянии вставал по будильнику и садился за работу. Щёлканье пишущей машинки сливалось с пулемётным храпом Гешы.
Часам к десяти утра, не прерывая работы, Иванов начинал потихоньку опохмеляться. Принимая рюмку за рюмкой, он печатал всё медленнее, потом совсем медленно, иногда забывая вставлять новый лист в машинку. Его начинало клонить вбок, и наконец он заваливался вместе со стулом на пол, где и отдыхал часок-другой.
Геша пока не работал и, как мог, вёл хозяйство. Страдая недержанием предметов, он быстро переколотил в доме всю посуду. Единственное, с чем он не смог ничего поделать, была чугунная сковорода, большая и тяжёлая, как наковальня. Из неё друзья вместе ели яичницу или картошку, пропахивая вилкой разграничительную борозду.
Были моменты, когда, за неимением посуды, им приходилось пить кофе из консервных банок, но даже их Геша ронял на пол и по рассеяности давил ногами. Позднее Михайло отыскал на рынке набор стаканов и рюмок, изготовленных из чистейшей легированной стали. Видимо, плоды конверсии. Рюмки были настолько массивные, что ими можно было колоть орехи. “Ужо такой сервиз не побьёшь, не расплющишь! — радовался он. — Хотя Геша обязательно что-нибудь придумает.”
Их холостяцкое жильё часто посещали девушки. Со многими из них Геша спал на диване и скоро привёл его в плачевное состояние. Иванов призывал “недорезанного Казанову” хотя бы изредка проводить на “станке” ремонтно-восстановительные работы, но диван всё же развалился. Геша стал спать в постели Иванова, чем хозяин был крайне недоволен. Позднее, когда Геша женился, Михайло ещё долгое время говорил его жене, что проспал с её мужем больше, чем она.
Но больше всего Иванова раздражало то, что некоторые Гешины девицы, не отличаясь особой брезгливостью, чистили зубы его щёткой.
— Я вобью в ванной гвоздь, — кричал Михайло, — повешу на него большую зубную щётку и напишу: “Для блядей”!
Мало того, у Иванова было сильное подозрение, что Гешины женщины в своих гигиенических целях пользуются его любимым бритвенным станком да ещё с его же лезвиями. Когда он заговаривал об этом, Геша почему-то начинал хрюкать от смеха, что ещё больше укрепляло Михайлу в его подозрениях.
* * *
Район, в котором они жили, был спокойный, чего нельзя было сказать о самой квартире. Юра на время притащил к Михайло своё барахло, а Геша — бойкую и шумную подругу, ту самую Маринку, упомянутую однажды Ивановым как любительницу выпить среди ночи.
Выяснилось, что помимо выпить она ещё любила подраться. Геша был без ума от неё, однако, после общения с ней он нередко ходил с синяками и ссадинами, придумывая этому самые фантастические объяснения.
После устроенной в честь гостьи вечеринки Геша, давно сломавший свой диван, начал думать, где-бы ему устроиться на ночь. Иванов, разрешавший ему иногда спать в хозяйской постели, отказался пустить его туда вдвоём с подругой. И Геша, пользуясь отсутствием Юры, завалился вместе с Маринкой в его постель.
Вернувшемуся вскоре Юрию пришлось провести ту ночь на матраце, раскинутом на полу среди пустых бутылок. Он долго не мог уснуть, слушая, как нежно воркуют и чмокаются Геша с Маринкой. Когда Юрию всё же удалось уснуть, настроение у влюблённых испортилось, они вскочили, принялись ругаться и с упоением хлестать друг друга по щекам. Через минуту всё стихло, и вновь послышались звуки поцелуев.
К сожалению, Маринка зачастила с ночёвками. Мало того, если она не приезжала, Геша сам ехал её разыскивать и, к несчастью, всегда находил. Правда, Юрий не позволял им больше спать в своей постели. Иногда он наблюдал из своей комнаты захватывающие баталии между влюблёнными, проходившие с переменным успехом, но неизменно завершавшиеся бурным примирением. Любовники рыдали друг у друга на груди и, не помня зла, укладывались спать.
Бывало, что Маринка на несколько дней исчезала, и Геша быстро находил ей замену. Он вообще пребывал в состоянии постоянного поиска и никогда не расстраивался, получая отказ, иногда в грубой форме. Как минимум, одна из десяти его попыток заканчивалась удачей. А так как попытки следовали одна за другой, Геша быстро оброс в Москве новыми знакомствами, словно ёж иголками.
Его упорное и неистребимое пристрастие к слабому полу постепенно научило его находить подход к самым неприступным особам. Знакомясь с очередной дамой, Геша принимал очень серьёзный вид и сразу снимал головной убор, доверительно обнажая лысину. Поговорив с женщиной некоторое время, он уже шёл провожать её или брал телефон, а на следующий день она сама приезжала к нему.
— Жениться тебе надо, барин, — говорил ему Иванов. — А то скоро совсем в Чикатило превратишься.
С женщинами у Геши была только одна проблема — чтобы они случайно не столкнулись друг с другом. Но это всё же произошло.
С наступлением весны у него обострился половой инстинкт, и он начал терять контроль над собой. Однажды он привёл домой девушку с полным ртом золотых зубов. Про таких говорят: “Улыбнётся — рублём подарит.” Она приехала откуда-то с юга, где подобные украшения считаются признаком зажиточности и аристократизма.
Геше девушка понравилась, и он привёл её в квартиру Иванова, которая в тот момент пустовала. Однако, герой-любовник так торопился воспользоваться отсутствием приятелей, что забыл запереть входную дверь.
Не успел он выпить с дамой по стаканчику портвейна, как в квартиру тихо вошла его боевая подруга Маринка. Увидев на вешалке в прихожей женское пальто, она заволновалась и прошла в холл.
Геша застыл в немой позе, поднеся стакан с вином к раскрытому рту. Сметливая Маринка быстро оценила ситуацию и ласковым голоском пригласила его на кухню для разговора. Геша замотал головой и наотрез отказался идти на кухню, прекрасно понимая, что его там ожидает. Маринка начала разборку на месте.
— Кто эта девушка, Геша? — самым задушевным тоном поинтересовалась она.
— Это знакомая Иванова, — не придумал ничего лучше Геша, в голове у которого всё застопорилось от страха.
Маринка уже собиралась задать следующий вопрос, как кроткая с виду девушка с золотыми зубами вдруг развернулась и отвесила Геше оглушительную пощёчину. Ей не понравилась его версия. Горе-ловелас схватился за щёку и изумлённо уставился на свою гостью.
Маринка решила поддержать подругу по несчастью. Она подскочила к своему любовнику и врезала ему по другой щеке, хотя атеист Геша и не думал её подставлять. Он лишь перевёл ошеломлённый взор на Маринку. И тут девицы принялись с восторгом молотить его в четыре руки по небритой физиономии.
Придя в себя от изумления, Геша кинулся к столу и схватил увесистый батон варёно-копчёной колбасы, приготовленный на закуску. Ничего более подходящего под рукой не оказалось, и ему пришлось отмахиваться этим батоном, словно шашкой.
Однако, после первых же выпадов колбаса переломилась, и половина батона повисла на верёвочках. Теперь колбаса походила на каратистские нунчаки, и, хотя товарный вид её был утрачен, боевые качества резко возросли.
Размахивая колбасой направо и налево, Геше удалось провести несколько метких ударов по головам распоясавшихся девиц. Прорвавшись малой кровью к входной двери, он намеревался уже выскочить на лестницу, как дверь вдруг открылась сама, и на пороге появилась встревоженная соседка. Она услышала шум и поспешила Геше на помощь.
Поистине, это был день несчастий. Нет, с соседкой Геша не состоял в амурных отношениях. Но он успел познакомиться с её младшей сестрой, неоднократно ужинал у них дома и уже рассматривался в их семье как вполне вероятный зять, пусть и не самый удачный.
Тем временем Маринка с золотозубой девушкой продолжали лупцевать Гешу, вовсе не смущаясь присутствием нового лица. Он отчаянно отбивался от них остатками колбасы, крича при этом соседке, чтобы она ничего не рассказывала сестре и что “этих баб” он первый раз видит. Это обошлось ему в несколько особенно болезненных оплеух.
Соседка поспешила ретироваться. Вслед за ней из квартиры выскочил растерзанный Геша и устремился на улицу. За ним семенил его взбунтовавшийся гарем. Такую картину застал подъехавший к дому Иванов. Чем-то это напомнило ему собачьи свадьбы.
Геша и преследовавшие его девицы, возбуждённо вереща, исчезли за домом. Потом всё стихло. Михайло поднялся в квартиру, включил на кухне телевизор и поставил себе кофе.
Вскоре появился Геша. Он был изрядно помят и расстроен.
— Доигрался, сперматочивый? — бросил ему Иванов.
“Недорезанный Казанова” ничего не ответил и прошёл в комнату. Ещё через минуту вошла Маринка и проследовала за Гешой. Третьей участницы потасовки не было.
Внеся в комнату кофе, Михайло застал идиллическую картинку: Геша и Маринка сидели, обнявшись на диване и нежно чмокали друг друга в распухшие носы. Физиономии у обоих были поцарапанные, но счастливые. Милые бранятся — только тешатся.
С тех пор Геша иногда кричал во сне. Наверное, ему снилось, что его преследует сонм разъярённых женщин, а у него под рукой не оказалось даже батона колбасы.
* * *
Вскоре Михайло купил себе компьютер. Частенько заливая глаз по вечерам, он иногда жаловался на лёгкую головную боль по утрам, причём, объяснял это исходящим от компьютера излучением. Обитатель соседней квартиры, большой специалист по радиации, посоветовал ему снижать её вредное воздействие с помощью алкоголя.
Когда я пришёл к нему, Михайло был ещё в трусах и в майке. Он только что поднялся с постели, с наслаждением выдул бутылку пива и уселся за компьютер.
— Поздно вставать стал, — попенял я ему. — На тебя не похоже.
Иванов покосился на меня красноватым глазом и сообщил без видимой связи:
— Гешу в больницу положили.
— С чем?
— Проверяется после операции на печень, — ответил Михайло и пожаловался: — А я из-за этого по ночам не сплю.
— Волнуешься что ли?
— А чего за него волноваться? Он, судя по всему, здоровее нас с тобой. В гости ко мне по ночам зачастил. Только я засну, он тут как тут с водкой и закуской.
— Может, он тебе снится? — вполне серьёзно предположил я.
Михайло подумал секунду, потом перевёл глаза на стоящие в углу пустые бутылки и ответил:
— Нет. После снов стеклотары не остаётся. И опохмелиться не тянет.
Иванов поведал, что больница, где лечится Геша, находится неподалёку и что неуёмный приятель безобразничает, сбегает по ночам в город, проносит в госпиталь спиртное и организует для пациентов весёлые гулянья, в которых не участвуют разве что полностью парализованные.
— Он мне смешной анекдот рассказал, — поведал Михайло. — Три алкаша встретились в раю. Решили, само собой, на троих сообразить. И тут один из них вдруг растворяется в тумане. Ждут его, зовут, волнуются. Появляется наконец. Только начали разливать, он опять исчез. Снова зовут. Опять появляется. Они ругаются, спрашивают, что за дела, в натуре? А он объясняет: “Мужики, я в реанимации был… Врачи меня туда тянут, а я сюда, они меня туда, а я обратно!”
— Грустно, — констатировал Тенин.
* * *
НОВАЯ ЖИЗНЬ
В начале девяностых в стране началась другая жизнь. У Ветрова тоже. Кем только не приходилось ему работать после увольнения из армии!
В первые месяцы гражданской жизни приходилось продавать личные вещи. Потом, представившись бывшим сотрудником спецслужб, которым он никогда не был, Ветров устроился на работу в небольшую финансово-коммерческую фирму, где его решили сделать начальником службы безопасности.
Для начала его отправили в МУР для консультаций, где ему рассказали, какие преступные группировки действуют в Москве и какими методами они предпочитают расправляться со своими жертвами. От всего услышанного у него волосы встали дыбом, причём, по всему телу. Ветров был вполне мирным человеком, весельчаком и бонвиваном. Когда его начали отправлять выколачивать долги из крутых клиентов и на разборки со столичными бандюками, он понял, что пора делать ноги.
После этого он попробовал промышлять частным извозом на своём “жигулёнке”. В первый же день к нему обратился клиент с весьма заманчивым предложением: Ветров возит его полдня и получает приличную сумму. Он согласился.
Первым делом они подъехали к магазину одежды. Пассажир зашёл внутрь и вскоре, очень довольный, вернулся с несколькими картонными коробками, которые сложил на заднее сиденье. Затем они подъехали ещё к нескольким магазинам, из которых клиент выносил коробки и бережно складывал их сзади.
Выйдя из очередного магазина с пустыми руками, он растерянно огляделся по сторонам и начал спрашивать у прохожих, где здесь поблизости пункт обмена валюты. Прохожие пожимали плечами. Клиент спросил у Ветрова, нет ли у того с собой денег: сейчас ему нужно расплатиться за товар в этом магазине, а с Ветровым он рассчитается у ближайшего обменника.
Сумма была не такая уж маленькая, но почему же не выручить щедрого клиента? Получив деньги человек вошёл в магазин и больше уже не появился. Заглянув в сложенные на заднем сиденьи картонные коробки, Ветров увидел, что все они пустые.
В другой раз он посадил к себе в машину двух крепких ребят, желавших доехать до центра. Однако через минуту планы у них вдруг изменились, и парни попросили отвезти их в Ржев. Ветрову, конечно, не хотелось туда ехать, но ребята просили так настойчиво, что он решил не отказываться.
По дороге он напряжённо думал, как бы ему выкрутиться из этой ситуации, по возможности, бескровно. Уже за городом он увидел стоявшего на дороге гаишника с локатором. Ветров слегка превысил допустимую здесь скорость и был остановлен.
Выйдя из машины и показывая документы, он горячо зашептал милиционеру, что специально нарушил правила движения, что в машине у него сидят, судя по всему, бандиты, возможно, вооружённые, что они заставили его ехать куда-то к чёрту на рога.
Услышав такое, гаишник заметно заволновался.
— А что я могу поделать? — запыхтел он, выписывая штраф и опасливо поглядывая на бритые затылки пассажиров. — Они же тебя не убивают. В чём я могу их обвинить? А за штраф уж извини — закон есть закон.
Расплатившись с гаишником, Ветров попросил записать хотя бы номер его машины, после чего поехал дальше.
К счастью, грозные пассажиры его не тронули, хотя и не заплатили ни копейки. Возвращаясь в Москву, очень счастливый, он торопился и не заметил, как опять превысил скорость, и опять на том самом месте.
Тот же гаишник вновь остановил его, причём, очень обрадовался встрече.
— Ну как? — с живым интересом спросил милиционер. — Не тронули они тебя? Вот видишь! Я же говорил!
Он выписал Ветрову ещё один штраф и миролюбиво сказал на прощание:
— Второй раз нарушаешь! Невнимательный! Ну да ладно, езжай. Удачи тебе.
* * *
ПОД ПОКРОВОМ
Поздее Ветров всё же нашёл себе хорошую работу, и теперь главным для него было — хорошо отдохнуть в свободное время.
Он жил в на Ленинском проспекте, но в сталинском доме. И дом был хороший, и квартира большая, но Ветрову, по его словам, жутко не повезло с соседями. Все они, как на подбор, оказались склочниками, скандалистами и стукачами, словом, вели себя безобразно. Причём, ругались они и стучали в домоуправление исключительно на Ветрова, сохраняя с его женой ровные, добрососедские отношения.
Проявляя редкое единодушие, жильцы подъезда восстали против Ветрова едва ли не с первого дня его вселения сюда. Они не желали принимать в свою среду это инородное упитанное тело, ведущее, по их мнению, неправильную, порочную жизнь, пока жена его дышала свежим воздухом на даче.
Явно сговорившись, они обвиняли Ветрова в “содержании притона” и жаловались его жене, что от музыки, женского визга и топота, несущихся из их квартиры, невозможно спать по ночам. Ветров, со своей стороны, утверждал, что всё это — грязная ложь и клевета, приводя в качестве доказательства очень убедительный случай: однажды он оставил на ночь открытый кран в ванной, а соседи внизу крепко спали и обнаружили потоп в своих квартирах только утром.
Некоторые, наиболее горячие из жильцов, предлагали даже побить Ветрова, но он в ответ пригрозил им милицией и судом. Правда, пару раз его отношения с соседями едва не сложились драматично, когда он, возвращаясь среди ночи домой, путал этажи и пытался заночевать в чужой квартире.
Но постепенно опыт брал своё, и Ветров становился осторожнее. Принимая друзей и подруг, он занавешивал окна плотными шторами, обкладывал стены и двери звукоизолирующими рогожами, половиками и коврами, не велел гостям шуметь и включать музыку.
Но так Ветров поступал, лишь до тех пор, пока оставался более или менее трезвым. Гости соблюдали его требования. Единственный, кто позволял себе нарушать тишину в этот непродолжительный период, был большой серый попугай по кличке Серун, названный так потому, что был серый.
Однажды жена Ветрова в очередной раз поехала отдохнуть от мужа на дачу. Последний не стал долго горевать, а извлёк на свет маленький потёртый блокнот с алфавитом и принялся изучать собранный в нём список.
Список был непростой. Чтобы посторонний глаз не разобрался в нём, Ветров писал номера телефонов наоборот, справа налево, менял имена, превращая Лену в Лёню, Олю в Колю, Аню в Ваню и так далее. Однако, жена всё равно его подозревала, потому что находила дома, на диванах и креслах, чужие шпильки, губную помаду и длинные разномастные волосы.
Для компании он зазвал к себе приятеля. Звали его Саша.
— Подруг поведём под покровом, — сообщил ему Ветров сразу по приезде.
— Под каким покровом? — не понял тот.
— Под покровом ночной темноты, — пояснил Ветров. — И вообще, всё должно быть тихо. Музыку громко не включать, не орать, не визжать и не стонать. Это же курятник! В одном углу чихнёшь — в другом “будь здоров” скажут. В момент жене доложат.
После нескольких минут телефонных переговоров Ветров объявил:
— Всё! Сейчас приедут! Жратвы привезут. Как говорится, приезжай, Маруся, с гусем, порезвимся и закусим! Соседи бы только не просекли.
Он воровато оглянулся по сторонам, хотя в квартире никого, кроме попугая, не было, и продолжал:
— Где-то с месяц назад мы тут с корешками гульнули слегка… часов до трёх так, ночи… Утром, часов в семь, звонок в дверь. Открываю — мать твою! Лестница полна народа! Жильцы дома депутацию прислали. Все орут, кулаками машут. Я сначала принял это за продолжение кошмарных сновидений, пытаюсь дверь закрыть, а они в квартиру прутся! Смотрю — милиции, вроде бы, нет. Значит, пошли на фиг. Захлопнул дверь, а они под окнами манифестацию устроили. Кричат: “Выселить! Доколе?” Только что чучело моё не сжигали.
Пользуясь тем, что дача была телефонизирована, Ветров первым делом позвонил жене, елейным голоском сообщил ей, что собирается в скором времени ложиться спать, и поинтересовался, всё ли там у неё в порядке. Нужно было выяснить, не собирается ли она в скором времени выезжать домой.
Операция началась. Девушки приехали так быстро, словно сидели в полной готовности и ждали отмашки. Одна — высокая плотная брюнетка, другая — невысокая худенькая блондинка. Последняя уже бывала здесь, подруга-брюнетка приехала впервые. Шустрая блондинка пошла на кухню разогревать мидии с рисом.
Не успел Саша приблизиться к ней и спросить, не надо ли чего помочь, девушка с неожиданной силой притянула к себе за шею и впилась губами в его губы. Другой рукой блондинка продолжала кое-как помешивать мидии в сковороде. Запахло горелым.
Ветров заглянул в кухню, понимающе крякнул и направился в комнату к брюнетке. Он приблизился к ней, многозначительно играя глазками, и взял её за руку. Брюнетка была на голову выше его. Она с недоумением смотрела на Ветрова сверху вниз, но тот уже решительно шёл в атаку, как спаниель на медведя.
Блондинка была приятна не только на вид, но и на ощупь. Продолжая свои органолептические исследования, Саша распалился не на шутку, и настал момент, когда ему захотелось провести более глубокие изыскания. Свободной рукой он выключил газ и повёл девушку в ванную.
Там было удобно, но случилось непридвиденное: девушка неожиданно зацепила ногой пластиковую трубку, подсоединённую к сливному бачку. Штуцер соскочил с резьбы, и ледяная, отрезвляющая струя воды ударила Саше прямо в физиономию.
Он инстиктивно пригнулся, вода досягнула до плафона над дверью, и всё мгновенно погрузилось во тьму. Голыми пятками Саша чувствовал, как пол в ванной быстро заливается водой. “Слава Богу, что не горячая,” — подумал он.
Ступая по лежащей на кафеле мокрой одежде, которую они опрометчиво сбросили с себя, Саша пробрался к выходу, нащупал рукой задвижку и открыл дверь. В квартире царила кромешная тьма. Из комнаты доносилось любовное урчание Ветрова. Он решил, что свет погасили специально, и всё идёт по сценарию.
Голый Саша выскочил на лестничную площадку и нажал на выбитый замыканием предохранитель, сильно напугав при этом старушку, выносившую ведро с мусором.
Свет в квартире зажёгся, и взорам их предстало захватывающее зрелище — вода медленно, но неотвратимо заливала пол, словно палубу “Титаника”. На диване в гостиной сидел голый, как Адам, Ветров, а рядом с ним — одетая и застёгнутая на все пуговицы брюнетка. Видимо, он поспешил раздеться, чтобы увлечь её смелым примером, но брюнетка не поддалась на провокацию. Она отрицательно мычала, мотала головой и сбрасывала с себя непоседливые и цепкие ручонки ухажёра.
Увидев, что творится, Ветров сразу представил себе, как вода опять протечёт в квартиру под ними или хлынет на лестницу, как сбегутся жильцы подъезда во главе с водопроводчиком и застанут у него в квартире двух посторонних женщин, причём одну из них голую. Его охватил ужас. Это дойдёт до жены, и тогда всё пропало. Расправы не избежать. Жена отдаст его на растерзание соседям.
Нужно было что-то предпринимать. Тенин приоткрыл дверь в ванную и сразу же получил мощную бодрящую струю в физиономию. Отступать, однако, было некуда. Зажмурив глаза, он кинулся грудью на фонтанирующую трубу, словно на вражеский пулемёт, схватил её руками и сгоряча едва не завязал узлом.
Приладив штуцер на место, весь мокрый с головы до ног, он вернулся в комнату. Девушки проворно ползали по полу и собирали тряпками воду, притягивая взгляды ребят эротичными позами. Правда, сейчас уже было не до этого.
Ветров ждал прихода соседей снизу. Кудахтая, он бегал по квартире и искал унесённые водой носки. Саша выжимал и развешивал в ванной свои промокшие доспехи. Стеклянный плафон, висящий над дверью, был наполнен водой.
Через какое-то время все переоделись и собрались за столом. В ожидании скандала выпили для храбрости. Ветров решил не открывать соседям и поэтому свирепо шикал на всех, поднося палец к губам и страшно вращая глазами. Он разговаривал только шёпотом, то и дело кидался к магнитофону, чтобы убавить громкость, прислушивался и вздрагивал. Однако, никто не пришёл.
Саша вышел прогуляться, чтобы хоть немного прийти в себя. Он дошёл до метро, выпил в кафе бутылку пива, выкурил сигарету и повернул обратно. На подходе к дому Ветрова он вдруг услышал звуки музыки, разносившиеся в ночной тиши по всему кварталу.
“Дискотеку ночную открыли,” — подумал Саша, осматриваясь по сторонам. Однако он нигде не увидел неоновых афиш, и тут его осенило — музыка неслась из квартиры Ветрова. В доме, несмотря на поздний час, зажигались огни. Саша поспешил к месту гулянья.
Ветров уже никого и ничего не боялся. Он был начисто лишён музыкального слуха, но музыку любил сильно и потому включал её громко. Войдя в квартиру, Саша прикрутил магнитофон и убедил всех разойтись по постелям. Остаток ночи прошёл относительно спокойно.
Проснувшись утром, Саша обнаружил, что девушки уже уехали, попив кофе и отутюжив свои платья, о чём свидетельствовали оставленные на столе чашки и включённый утюг. Попугай, сидя в клетке, что-то задумчиво бормотал.
В соседней комнате звучно храпел Ветров. Вдруг он перестал храпеть и так громко крикнул во сне, что в соседней квартире залаяла собака, а попугай на время потерял дар речи. Наверное, Ветрову приснился неожиданный приезд жены.
Саша встал с постели и поплёлся умываться. Попугай вылез из клетки и полетел за ним. Он устроился на кухне у небольшого окошка в ванную и с любопытством смотрел через стекло на умывающегося Сашу. Услышав шум льющейся воды, птица начала громко откашливаться и отплёвываться, в точности имитируя Ветрова, прочищающего утром глотку. Между откашливаниями попугай внятно матерился голосом хозяина.
Когда Саша завтракал на кухне, попугай косился на него безумным глазом и гневно выкрикивал: “Опять всё засрал? Пошёл вон, скотина!”
* * *
“ПОСЛЕДНИЙ ДЮЙМ” ПО-НАШИНСКИ
Эту историю я услышал от одного немолодого арабиста, выпускника ВИИЯ. В тот момент он был слегка выпивши, и, может быть, именно поэтому у него получился такой своеобразный рассказ:
— Во время Шестидневной войны летим мы над Арабией с грузом оружия. Вдруг откуда ни возьмись израильский истребитель! Спрашивает по-английски: “Какой груз на борту?” Я отвечаю: “Медикаменты.” А он мне по-русски, матом, мол, неправду говоришь, не медикаменты. И начинает стрелять. Вышивает по бортам очередями. Я смотрю: левый пилот ранен, правый пилот ранен, весь экипаж ранен. Короче, все без сознания, один только я на ногах остался. Самолёт задымил и вниз пошёл, неуправляемый. Истребитель отвязался — думал, что всё уже. Тут я беру в руки штурвал и перевожу самолёт в горизонтальный полёт. Нас же учили в ВИИЯКе.
Рассказчик обвёл слушателей победным взглядом и, выдержав паузу, продолжил:
— Короче, подлетаем мы к аэродрому. Командир экипажа пришёл в себя и говорит мне: “Вася! Надо сажать самолёт!” Я ему отвечаю: “Так я ж не умею!” А он мне: “Надо, Вася! Дело государственной важности!” “Ну, блин, думаю, надо сажать. Хочешь не хочешь! Правительственное задание выполняем! А тут ещё я жене своей, Клавке, целый мешок туфлей итальянских вёз! Оптом купил. Хорошие туфли. И опять же, государственное задание! Надо, думаю, сажать. Сел за штурвал, повёл, повёл и… посадил!
Он вновь сделал паузу, давая время осознать услышанное.
— И встречает нас на аэродроме наш советский генерал. Нет! Маршал! Руку мне жмёт и говорит: “ Спасибо тебе, Вася! Сколько ж ты для Родины сделал!” И решили мне дать за это Героя Советского Союза. Прилетаю в Москву, а мою Звезду перехватил какой-то генерал из министерства, падла! Непруха!
Рассказчик на секунду примолк, расстроенный неприятным воспоминанием.
— Это ещё ладно! — горько продолжил он. — Домой приезжаю, туфли перед Клавкой вываливаю. Носи, говорю. А ей, блин, все туфли малы! Ты представляешь!
И он с досадой шлёпнул себя по колену.
* * *
ЧАСОВНЮ ТОЖЕ Я РАЗВАЛИЛ ?
В воскресенье Сашка пригласил друзей на свой день рождения. Он жил на окраине Фрунзе в большом частном доме, принадлежавшем его жене. Поначалу, будучи ещё холостяком, он снимал там комнату, но когда у хозяки появился очаровательный мальчонка, удивительно на него похожий, Сашка подумал какое-то время и женился.
Что делать со свалившимся на него богатым хозяйством, включавшим помимо всего прочего пару свиней и огромное количество кур, он не знал, поэтому в домашние дела не лез, оставив их жене и двум её сёстрам. На себя же он взял более ответственную задачу — организацию светских приёмов с участием его многочисленных друзья-переводчиков. Благо, и дом, и обширный двор позволяли принимать единовременно несколько десятков гостей.
В тот день компания планировала жарить шашлыки. Пользуясь расположением поварихи офицерской столовой, Геша раздобыл по госцене заднюю часть свиньи, по размерам вполне достаточную для задуманного мероприятия. В автобусе он любовно обнимал её и прижимал к себе, чтобы не уронить. Нужно было доставить мясо в дом к Сашке, дабы заблаговременно разделать его и хорошенько замариновать.
Геша застал хозяина за первым завтраком. Сашка в одних трусах сидел в саду и с аппетитом уплетал яичницу с колбасой. На столике перед ним стоял графинчик с остатками водки. Судя по выражению его лица, ещё недавно графинчик был полным.
— По утрам надо кофе пить, а не водку ! — заметил Геша. — Ты опять всё перепутал.
— Я сегодня родился, — объяснил Сашка, принимая пакет с мясом и унося его в дом.
Он был худощав до невероятности. Вены, словно провода, обвивали его мускулистые ноги и руки, благодаря чему он походил на биоробота с плохо отлаженной двигательной системой.
К обеду начали подъезжать гости, сразу включаясь в работу. Хозяин, кряхтя от натуги, притащил из-за дома массивный ржавый мангал. Друзья установили под виноградными лозами длинный деревянный стол, а женщины принялись уставлять его русско-азиатскими закусками: маринованной корейской морковью, капустой, спаржей, холодной фунчозой, солёными помидорами, огурцами.
Одни рубили дрова, другие разводили огонь, третьи разливали напитки. Настроение у всех было такое же солнечное, как и погода в тот день. Розоватые куски мяса, перемешанные с луком, мариновались в большом тазу и уже сейчас выглядели очень аппетитно.
Геша готовил в огромной лохани свой фирменный салат. Блюдо состояло из мелко нарезанных помидор, крупно накрошенного репчатого лука, уксуса и безумного жгучего перца. Он так долго и энергично мял и месил своё кушание в большой миске, что Сашка обеспокоенно спросил:
— Ногами, надеюсь, топтать не будешь? Для пущей остроты?
Кстати, Геша ходил босиком, облачённый в белое спортивное кимоно. Он не имел никакого отношения к восточным единоборствам, однако пьянствовать любил именно в этом наряде, и к концу мероприятия кимоно обычно принимало такой вид, словно он провёл в нём не один бой.
Вскоре сочное мясо, нанизанное на длинные, как шпаги, шампуры, уже шипело на мангале, источая одурящий аромат. Обед проходил как всегда бурно и весело. Саша устал первым. Со словами: “Командующий вас покидает” он направился отдохнуть в дом.
Пришла запоздавшая гостья — подруга одного из переводчиков. Не зная Сашу в лицо, она спросила, кто из присутствующих является виновником торжества. Хозяйка сказала, что в настоящий момент он отдыхает, и вместо него предложила посмотреть его фотографии. На них Саша выглядел значительно лучше.
После обеда начались танцы. Потом был ужин, на котором присутствовал отдохнувший хозяин. Постепенно гости пришли в состоянии необычайной ажитации: кто-то лихо исполнял рок-н-ролл, кто-то метал ножи и топоры в забор, кто-то гонял по двору кудахчущих кур.
Веселье продолжалось до поздней ночи, пока у гулявших не кончились силы. Заночевали, точнее попадали, кто где — одни в доме, другие в саду, третьи в бане, четвёртые в курятнике. Свинарник был занят поросятами, поэтому до него не добрались.
Утром всех разбудил голос хозяина. С потерянным видом Саша бродил по двору, почёсывал голову и бубнил:
— Ну нельзя так, мужики! Совсем охренели! Я понимаю — выпилии, повеселились, но зачем постройки-то ломать?
И тут все увидели, что деревянная баня, стоявшая во дворе, сильно покосилась, а её торцевая стена вообще упала во двор, слава Богу, не придавив никого из отдыхающих. Рухнул навес, под которым все сидели накануне. Высокий курятник устоял, но был заметно перекособочен.
— Вот это погуляли! — озадаченно произнёс кто-то из проснувшихся гостей.
— Всё! Больше никого не приглашаю! — решительно заявил Сашка.
Он со страхом ожидал пробуждения жены и её сестёр, и тут взгляд его упал на кирпичную стену дома — по ней сверху донизу шла огромная трещина. Неужели его буйные приятели и такое смогли учинить?
Вскоре они узнали, что минувшей ночью произшло землетрясение, не являвшееся такой уж редкостью в этом сейсмически активном районе.
* * *
СЕКРЕТНЫЙ ГРУЗ
Советский самолёт “Ан-26” вместе с экипажем находились в долгосрочной аренде у президента одной африканской республики. Назовём её Буганга. А Серёга Ветров работал в том экипаже бортпереводчиком.
Они мотались по всей Африке, выполняя поручения своего бугангийского хозяина, и иногда даже залетали в Союз. Там, в подмосковном Чкаловске, на самолёте проводились регламентные работы, во время которых Ветров в лихорадочном темпе навещал своих многочисленных друзей и подруг в Москве. Однако, день возвращения в Африку всё же наступал, и ряд подруг так и оставались неохваченными.
И вот после одного из таких визитов на родину, буквально перед самым вылетом, к их самолёту лихо подруливает новенький военный “уазик”, из которого выскакивает моложавый полковник в шинели и фуражке. Он подходит к командиру экипажа, отводит его в сторону, показывает какие-то бумаги и что-то горячо ему втолковывает.
Командир грустно кивает, полковник машет кому-то рукой, солдаты вытаскивают из машины два больших деревянных ящика и загружают их в самолёт. “Уазик” так же резво уезжает, а командир недовольно бурчит: “Суют в последний момент хрен знает что, а потом за них отвечай!”
Летят в Африку. На юге Сахары должна произойти дозаправка. Садятся на аэродром, затерянный во глубине сахарских дюн, и начинают заливать горючку.
Подходят арабы-офицеры. Говорят по-русски, потому как у нас учились. Вежливо здороваются и решительно требуют пустить их в самолёт “для таможенного досмотра”. Дело в том, что эта страна покупает в Союзе оружие, и им не терпится узнать, какое вооружение СССР впаривает другим странам, чтобы потом просить у русских то же самое.
Самолёт не раз уже посещал эту базу, и никто никогда не пытался его досматривать. Командир отвечает, что груза у них нет и просит разрешить вылет. Однако арабы продолжают настаивать на досмотре. Они всё же надеются обнаружить что-нибудь интересное.
Командир вдруг начинает заметно нервничать.
— Посадка транзитная, — говорит он взволнованным голосом. — Мы не обязаны пускать вас на борт.
Видя, как он заволновался, арабы решили, что попали в точку. Они заявляют, что не выпустят самолёт, пока не досмотрят груз. Заправка приостанавливается, на взлётную полосу выезжает военный джип, а самолёт окружают солдаты с автоматами.
— А чего ты не хочешь их пустить? — тихо спросил штурман. — Пусть смотрят — у нас же ничего нет.
— А ящики эти долбанные? — нервно возразил командир.
— А что в них?
— Как раз то, что они ищут, — ответил лётчик. — Какие-то новые малокалиберные автоматы для личной охраны президента Буганги. Два десятка в качестве образцов.
— А почему не оформили всё, как положено?
— То же самое я у полковника спросил. Он сказал, что времени не было. Это же долгая процедура, а дело очень срочное. Всё равно, говорит, вас нигде не досматривают.
— Не досматривали, — уточнил штурман. — Ну и что теперь будем делать?
— Нельзя их на борт пускать! — решительно замотал головой командир. — Международный скандал может получиться — провоз через чужую территорию оружия, без разрешения, да ещё непонятно для кого! А арабам только того и надо, чтобы потом у наших такое же вооружение требовать. Нас же потом во всём и обвинят!
Это была его первая загранкомандировка, и он всего боялся. Наши спешно поднимаются на борт и закрывает за собой дверь. Арабы кричат, что сейчас будут брать самолёт штурмом. Солдаты плотно обступают “Ан-26”. Командир экипажа кричит бортмеханику:
— Жора! А ну-ка достань “балалайку”! Покажи им русский характер!
Здоровенный Жора вынимает из-под седушки АКМ, высовывается с ним из кабины и орёт:
— А ну все назад! Не доводи до греха!
Солдаты расступились и залегли в кустах вдоль полосы. А Жора кричит, ругается. Так разошёлся, что пришлось его за ноги в кабину втаскивать, чтобы не шмальнул в кого.
— А если они и впрямь на штурм пойдут? — опасливо спросил Ветров.
Бедолага-командир вконец разволновался. Вскакивает, глаза горят, и говорит отрешённым голосом:
— Будем самолёт взрывать!
И вытаскивает из сумки гранату.
Ветров струхнул, причём не на шутку. Кричит ему:
— Мы так не договаривались! Дай я хоть выйду, прежде чем вы взрываться будете из-за этих грёбаных ящиков!
Через минуту командир успокоился, спрятал гранату и начал переговоры. В итоге пришли к договорённости, что Жора с автоматом и гранатой остаётся в самолёте, а остальных — командира, правого пилота, штурмана, борт-техника и переводчика — препровождают в здание аэропорта.
Заперли их в какой-то комнате с железной дверью и решётками на окнах — тюрьма ни дать, ни взять. Чуть позднее начали допрашивать. Местные пинкертоны в жёлтых плащах и в плетёнках на босу ногу спрашивают у них анкетные данные и какой груз находится в самолёте. В советское консульство сообщать не торопятся и грозят экипажу военно-полевым судом.
После допроса все сидят в кутузке, режутся в преферанс и опустошают четвертинки с водкой, прихваченные из Москвы и рассованные по карманам комбинезонов. Видят в окошко, как Жора из форточки кабины спускает на верёвке корзину и требует жратвы.
Дали ему чего-то. Остальным тоже нужно было кормиться. Охрана сообщила, что рядом продаются горячие хлебцы. Ветров взял у экипажа деньги и в сопровождении двух солдат с автоматами пошёл за провиантом.
Дело шло к ночи. Было темно и холодно. Недалеко от здания аэропорта какой-то феллах жарил что-то на металлической решётке. Слышался его срывающийся старческий голос:
— Хобс! Хобс!
По- арабски это означало “хлеб”. Пахло вкусно. В свете мерцающих углей Ветров разглядел на прилавке стопки лепёшек. Стопочка “хобсов” под стопочку водки — получится нормальный ужин. Набрав в пакет лепёшек и расплатившись, Ветров поспешил в кутузку.
Горячие “хобсы” пришлись всем по вкусу. Ветров с аппетитом уплетал их, пока не увидел вдруг торчащее из лепёшки крыло какого-то очень крупного насекомого. Осторожно разломив хобсу, он с ужасом и отвращением увидел большого запечённого таракана. Было это причудливым местным блюдом, или же старик, стряпавший своё кушанье в темноте, сослепу запекал в него всякую зазевавшуюся живность, так и осталось не выясненным.
Сообщать экипажу о своей находке Ветров на всякий случай не стал, тем более, что все уже дожёвывали последние кусочки.
— Вкусно! — похвалил его командир. — Молодец! Завтра ещё купим.
— Если будут, — уклончиво ответил Серёга.
Утром арабы сообщили им, что вызвали советского консула, обещавшего прибыть сюда к вечеру.
— Ну вот, давно бы так! — ответил командир. — Значит, сегодня все проблемы будут улажены, и мы улетим. Мы и так уже опоздали к сроку. Президент Буганги рвёт и мечет. А сейчас нам нужно срочно проверить техническое состояние самолёта, чтобы вечером вылететь без задержки.
Арабы соглашаются и пропускают борт-техника в самолёт. Перед этим командир обстоятельно с ним беседует. Оказалось, что он задумал бежать, причём, на самолёте. Он не хотел впутывать в это тёмное дело консула, который наверняка не был в курсе военных хитростей, и таким образом собирался спасти престиж родной армии.
Горючки должно было хватить до Буганги. Автоматчиков к тому времени убрали как от “Ан-26”, так и от экипажа, и только джип оставался стоять на полосе рядом с самолётом, препятствуя взлёту. Дремлющий в нём водитель не был вооружён.
Когда борт-техник с бортмехаником запустят двигатели, якобы для проверки, штурман, как самый здоровый, должен выкинуть водителя из джипа и откатить его с полосы. После чего все бегут к самолёту, прыгают в грузовой отсек, машина срывается с места и взлетает. Вот такой был план.
Стрелять арабы не должны — всё-таки, дружественная страна и так далее. Но рискованно.
И вот запускаются двигатели, борт-техник из кабины даёт знак, что самолёт готов к вылету. Штурман не спеша дефилирует к джипу, за рулём которого кемарит водила. Все остальные мирно покуривают на свежем воздухе в полусотне метров от самолёта.
Штурман спокойно подходит к шофёру, берёт его, сонного, за воротник и выкидывает из машины, после чего быстро садится за руль и отгоняет джип с полосы. Экипаж со всех ног срывается к самолёту. Двигатели его работают на полную мощность, шасси на тормозах — предвзлётная готовность.
Водитель джипа орёт благим матом, и из здания аэропорта выскакивают солдаты с автоматами. Экипаж, включая штурмана, уже вбегает по откидной рампе в грузовой отсек. Самолёт тут же трогается с места и быстро набирает скорость.
Солдаты орут, стреляют в воздух, потом прыгают в открытый джип и устремляются в погоню. Они намереваются обогнать самолёт и преградить ему дорогу, но случайно, по незнанию, попадают под реактивную струю от правого двигателя “Ан-26”. С голов преследователей одновременно слетают каскетки, а водитель от неожиданности закладывает такой крутой вираж, что солдаты едва не высыпаются на бетонку.
Пока они приходят в себя, самолёт набирает такую скорость, что гнаться за ним на автомобиле бессмысленно. Ещё несколько секунд, и он с рёвом взмывает в воздух.
Командир опасался, что у него будут неприятности, но инцидент быстро замяли. Выяснилось, что арабы всё же не имели права задерживать и тем более досматривать самолёт, как бы им этого ни хотелось. Так что, сами виноваты.
* * *
В ГОСТЯХ
Во Фрунзе у переводчика Белова была близкая знакомая. Однажды она говорит ему:
— В воскресенье моя подруга приглашает нас в гости и просит, чтобы ты привёл с собой кого-нибудь из своих коллег. Только поприличнее, пожалуйста, а то она очень привередливая.
Белов подумал и решил прихватить с собой Почёмкина. Никого “поприличнее” в тот момент под рукой не оказалось. Тот сразу согласился, поскольку был вечно голоден и постоянно жаждал секса. Он даже не спросил, как выглядит подруга, исповедуя принцип: “не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки”. Правда, Почёмкин предпочитал портвейн.
Друзья не знали, выставят ли им в этом доме спиртное, а если выставят, то в достаточном ли количестве. На всякий случай они решили идти туда не с пустыми руками, чтобы сухая ложка рот не драла, и буквально на последние деньги купили две литровые бутылки портвейна, так называемые “огнетушители”.
Мероприятие должно было состояться завтра, и удобнее было оставить вино в офицерской общаге, где жил Почёмкин. Это решение таило в себе определённую опасность, учитывая бойкость тамошних обитателей и слабость самого Почёмкина, но Белову очень не хотелось тащить здоровенные бутылки через весь город к себе домой и потом обратно.
Почёмкин поспешил успокоить приятеля.
— Я запру их в чемодан, — горячо заверил он, — и сдам его в камеру хранения. Ни одна сволочь не доберётся.
— Ну, так строго, может быть, и не надо, — пожал плечами Белов. — Не показывай их никому, вот и всё.
— Нет, в камере хранения всё же лучше, — настаивал на своём предложении Почёмкин. — Будет надёжно, как в банке.
Придя на следующее утро в гостиницу, Белов увидел, что “банк” ограблен, причём, самим “банкиром”.
Почёмкин спал в холле, сидя в кресле перед телевизором. Рот его был идиотично приоткрыт, рука бессильно свисала с кресла, а рядом с ней валялась опорожнённая бутылка, одна из тех, что была куплена накануне. Второй “огнетушитель”, так же пустой, Белов обнаружил в постели Почёмкина.
Намеченное мероприятие оказалось под угрозой срыва. Замену Почёмкину найти было сложно: обитатели общаги уже разбрелись кто куда, а обедать одному с двумя дамами, да ещё всухомятку, представлялось Белову глупым и неинтересным.
Он разбудил Почёмкина, пинками загнал его под холодный душ и минут десять не выпускал из кабины, невзирая на его дикие вопли. Потом Белов заставил его побриться и, в завершение реабилитационного курса, влил в него большую кружку крепкого кофе.
В итоге вид у Почёмкина получился пусть не первой свежести, но всё же приемлемый. Главное, что он передвигался без посторонней помощи. По дороге бедолага сообщил, что не успел таки спрятать бутылки от товарищей.
— Тебе, судя по всему, тоже перепало, — заметил Белов.
Дело было зимой. Почёмкин семенил за приятелем, стуча зубами от холода и бодуна. Головной убор он не надел в надежде побыстрее протрезветь, и падающий снег вскоре образовал на его макушке небольшой сугробчик, похожий на белую тюбетейку.
Знакомая Белова ждала их в условленном месте. Почёмкин на всякий случай встал в сторонке. Он ещё покачивался и головку держал плохо. Девушка подозрительно покосились на него и испуганно прошептала:
— Он, кажется, пьяный…
— Да нет, — успокоил Белов. — Дежурил всю ночь, глаз не смыкал, вот и устал, как собака.
Все трое сели в такси и через пять минут прибыли на место.
Подруга оказалась несколько старше, чем ожидал Почёмкин, но не это смутило его, равно как и Белова. В прихожей висел фотопортрет здоровенного мужика в спортивной майке и с торсом Шварценеггера.
— Это мой муж, — представила его хозяйка. — Бывший боксёр, участник чемпионатов Европы и мира.
— А где он сейчас? — грустно спросил Почёмкин, глядя на стоящие в углу ботинки сорок последнего размера.
— В командировке, — ответила женщина. — Он тренером работает.
Холл украшали спортивные кубки и прочие призы, полученные её мужем за успешно проведённые бои. Особенно впечатляли хрустальные боксёрские перчатки. Настроение у приятелей заметно испортилось.
В соседней комнате стояли пудовые гири, лежали разнокалиберные гантели. Имелась даже небольшая штанга. Боксёрские перчатки, на этот раз настоящие, висели в углу рядом с огромной, в человеческий рост, кожаной грушей.
Настроение у друзей упало окончательно вместе со всем остальным. Им захотелось домой. У Белова начала дёргаться физиономия, что бывало с ним лишь в минуты особо сильного волнения. Он моргал теперь не только глазами, но и всем лицом.
Заметив это, хозяйка принялась успокаивать гостей, уверяя, что всё в порядке, никто не придёт и можно спокойно отдохнуть. Друзья не верили.
Сели обедать. Почёмкин не мог оторвать глаз от пузатых графинов с домашним вином. Он пообещал Белову, что не выпьет в гостях ни глотка, и теперь страдал невыносимо, потому что даже вкусная еда не лезла ему в рот. Женщины же восхищались его необыкновенной выдержкой.
Видя муки приятеля, Белов сжалился и налил ему.
— Попробуй, очень хороший букет, — сказал он.
Почёмкин жадно осушил бокал, не дожидаясь тоста. Когда женщины вышли на кухню, Белов принялся успокаивать приятеля, который беспокойно ёрзал на стуле и вздрагивал от каждого шороха:
— Не бойся. Чего такого? Придёт и придёт. Мы вроде как по делу зашли. В случае чего отмахаемся — я тоже в школе боксом занимался.
Одновременно Белов пытался успокоить и себя, однако на Почёмкина его увещевания производили обратный эффект. Мало того, они действовали на него, как слабительное — он всё чаще отлучался в туалет и подолгу не хотел оттуда выходить.
Прикончив второй графинчик, Белов совсем осмелел, и у него вновь прорезался голосишко.
— Да пусть приходит! — вещал он заплетающимся языком, когда женщины в очередной раз отлучились. — Разберёмся! Ещё посмотрим, кто кого!
И тут раздался долгий и настойчивый звонок в дверь. За ним второй. Женщины вернулись с кухни и, нахмурившись, застыли посреди комнаты. После третьего звонка человек за дверью принялся бесцеремонно дёргать дверную ручку и стучать кулаком по косяку. Хозяйка побледнела.
— Не открывай! — прохрипел Белов и затравленно оглянулся по сторонам.
К их общему ужасу с лестничной площадки донёсся грубый мужской голос:
— Открывайте! Сейчас дверь ломать буду!
Услышав такое, Белов с Почёмкиным бросились вглубь квартиры. Они не верили своим ушам. Ведь этого никак не должно было произойти! Что делать?
Толкая друг друга, они забежали в одну из комнат и выглянули в окно. Этаж был очень высокий. Было слышно, как в прихожей щёлкнул дверной замок, и квартира наполнилась возбуждёнными криками. Мужской бас смешался с драматическим женским сопрано.
Между Беловым и Почёмкиным развернулась отчаянная борьба за место в шкафу. Победил Почёмкин. Он захлопнул за собой дверцу, а одуревший с перепугу Белов не нашёл ничего умнее, как лечь на пол и притвориться потерявшим сознание. Видимо, в надежде, что лежачего бить не будут.
Крики в квартире продолжались, и приятели с ужасом ожидали трагической развязки. Однако, вскоре шум стих, хлопнула входная дверь, и через несколько секунд в комнату вошла хозяйка.
— Ну где вы тут? — со смехом спросила она. — Всё в порядке, вылезайте.
— Кто это был? — с трудом выговорил Белов, поднимаясь с пола.
— Это сосед снизу приходил, — ответила женщина. — Кто-то из вас в умывальнике кран не закрыл, а раковину, наоборот, закрыл. И соседа начало заливать.
Из шкафа высунулся бледный, взъерошенный Почёмкин. Наверняка это было его рук дело — он то и дело мотался в туалет и, нервничая, вполне мог повернуть не ту ручку.
Приятели тут же опорожнили третий графин и, потеряв всякий интерес к дамам, покинули беспокойную квартиру.
* * *
ТЁЗКИ
В отдалённом учебном центре по подготовке лётно-технического состава дружеских армий служил переводчик по фамилии Михалёв и по имени Саша. За что он туда угодил, неведомо, но проторчал он там много лет и, что интересно, по специальности практически не работал. Занятия на его языке в центре не велись, и Михалёв обычно торчал в бюро переводов, играя в балду или разгадывая кроссворды.
Время от времени начальники поручали Саше ответственное спецзадание — обеспечить безопасность полётов в учебном центре. Ему давали портативный магнитофон с мощным громкоговорителем, старенькое ружьё с холостыми патронами и отправляли на взлётную полосу разгонять ворон.
Магнитофон воспроизводил вороний крик опасности, и птицы в панике разлетались в разные стороны. Если кто-то из ворон не понимал собственного языка, Михалёв использовал ружьё. То есть, работал ходячим пугалом. Вскоре местные пернатые стали узнавать Сашу в лицо и разлетались при одном его появлении где бы то ни было — на плацу, у столовой, у санчасти.
У Михалёва была странная кличка — Тёзка, и однажды я спросил его, откуда она взялась. И рассказал он мне следующую историю.
“Так получилось, — начал он, — что у нас на курсе оказалось два Михалёвых, причём, оба Саши. Отчества, правда, разные. Тот Михалёв очень увлёкался изучением языков. Долбил круглосуточно. Вечером все спать ложатся, а он на кровати сидит, скрючившись, и толстенный словарь читает. Утром просыпаемся — он в той же позе с тем же словарём. Говорят, хотел его наизусть выучить.
Потом у него закидоны начались: ходит по коридорам, собирает бумажки, окурки и бросает их в урну. На комсомольских собраниях народ казённые речи произносит, а он выходит на трибуну и с чувством так говорит:
— Как вам не стыдно, товарищи курсанты!? Мы же все по уши сидим в грязи! Мы воняем!
Начальники, политработники за головы хватаются, думают: “На что это он намекает?” А он выбежит из-за трибуны, бумажку с пола поднимет, бросит её в урну и продолжает клеймить:
— Вот мы тут выступаем на собрании, правильные слова говорим, а у нас у всех руки по локоть в чернилах!
Замполит факультетский в предобморочном состоянии сидит, слушает. И пошли о нём, о тёзке моём, разговоры по всему институту. Странности его обсуждают. И почему-то все, кто не с нашего курса, на меня думают. Преподаватели, курсанты знакомые стали как-то странно на меня поглядывать. Некоторые стороной обходят, а те, кто хорошо меня знал, останавливают в коридорах и успокаивают. Говорят:
— Саша, ты просто волнуешься, и поэтому про тебя разную ерунду рассказывают. Ты расслабься, держи себя спокойно, что бы ни случилось.
Я им объясняю:
— Да это не я! Это другой Михалёв! Однокурсник и однофамилец!
Они смотрят так внимательно и говорят:
— А-а, понятно. Но ты всё равно не волнуйся.
Потом другие подходят, третьи. Тут я и впрямь начал волноваться, потому что достали окончательно. Устал всем втолковывать и одному чуть по роже не заехал. Постепенно большинство поверило, что у меня с головой всё в порядке и что я всего лишь тёзка того Михалёва. Так и стали меня все звать — Тёзка. Кликуха у меня такая появилась.
А однофамилец мой, он вообще-то здоровый мужик, однажды кого-то сильно побил. Видно, его тоже доняли. И начальство направило его на обследование в “Кащенко”, пока он не пришиб кого-нибудь.
Через какое-то время наш сержант по поручению начальников едет туда навестить его и поговорить с врачом. И я с ним увязался.
Пока мы ожидали его в приёмном покое, его соседи по палате жаловались нам, что от курсанта Михалёва житья нет, что он по ночам языки учит и свет не гасит, что он сумасшедший и всех тут замучил. Просили забрать его побыстрее.
Выходит наш Михалёв. Спокойный такой, сосредоточенный. Говорит, что пишет научный труд о методике преподавания иностранных языков в военных учебных заведениях.
Мы потом спрашиваем у лечущего врача:
— Ну, как он? Нормальный или нет?
Врач отвечает уклончиво:
— А вы сами как думаете?
Так ничего конкретного и не сказал. Через пару дней, вечером, перед самым отбоем, Михалёв этот появляется вдруг в институте. Сбежал из “Кащенки”. Хотел словари свои и учебники забрать, а их уже кто-то скоммуниздил за время его отсутствия. Он разбушевался, начал по аудиториям метаться. Все перепугались, двери позапирали. Тот, кого он побил перед этим, чуть ли не в туалетный бачок забился со страха.
Нашли ему его книги, и ушёл он обратно в “Кащенку”. Там ему спокойнее жилось. Когда его потом спрашивали: “Как там вообще?”, он отвечал: “Очень чисто. Никакого мусора.”
Через месяц однофамильца моего выпускают. К тому времени он закончил свой учёный труд и сразу понёс его заместителю начальника института по научной работе. Тот с ним ознакомился и принял решение срочно уволить автора из вооружённых сил от греха подальше.
После этого никто его не видел и ничего о нём не слышал. А пару лет назад привёз я в Москву группу африканцев, чтобы посадить их на самолёт и отправить на историческую родину. Доставил их в Шереметьево, и вдруг вижу в зале его, Михалёва, однофамильца моего.
Лет десять прошло, как его уволили из армии. Смотрю: разодет он в дорогие шмотки, с ним такие же роскошные иностранцы европейской наружности. У меня прямо челюсть отвисла. Подхожу к нему, говорю:
— Здорово, тёзка! Где ты сейчас?
А он французским парфюмом благоухает и спокойно так отвечает:
— Я член Союза писателей СССР. Сейчас вот в Англию лечу на международную встречу.
Я ни глазам, ни ушам своим не верю. Не знаю, что и думать. Можно было бы на прогрессирующую болезнь это списать, если бы не антураж, в котором я его застал. Спрашиваю:
— А как ты в Союзе писателей оказался?
Он достаёт из-под дублёнку членскую книжку и скромно так говорит:
— А я великий переводчик. Выпить хочешь?
И вынимает из кейса “Арманьяк”. Я так обалдел, что даже выпить отказался. Думаю, кто же из нас ненормальный? Он с европейскими писателями пошёл в одну сторону, а я с африканскими военными — в другую. Так и разошлись. С тех пор я его не видел. Бог даст, выберусь в Москву, обязательно его разыщу.
Закончив рассказ, Михалёв повесил на плечо магнитофон с громкоговорителем, взял в руку ружьё и отправился на взлётное поле пугать ворон.
* * *
LOVE — STORY
ИЛИ ЯПОНСКИЕ БОТИНКИ
Находясь в командировке в Одессе, Андрюха времени не терял и познакомился там с хорошей, симпатичной девушкой. Понравилась она ему необычайно, и он решил во что бы то ни стало завязать с ней долгое прочное знакомство, хотя сам был женат и жену свою, по его же словам, очень любил.
Вся надежда возлагалась на первое свидание. Дело в том, что познакомились они на улице, и девушка умышленно не дала ни своего адреса, ни телефона, а пообещала лишь прийти на встречу. Так что, если он окажется не на высоте, она может больше не появиться, и он даже не будет знать, где её искать. А это будет совсем нехорошо. Уж очень глубоко запала она ему в душу.
Свидание должно было состояться завтра, и Андрюха ночь не спал, представляя, что и как он будет говорить ей при встрече. Словом, Андрюха намеревался сразу же произвести на девушку максимально благоприятное впечатление. Вот только чем? Своим внутренним обаянием? Сложно. Она может чего-то не разглядеть с первого раза.
Остаётся одна надежда — его внешний вид. Однако и здесь были свои проблемы. Физиономия уж какая есть, другую взять негде. Нужно будет хоть немного привести её в порядок. А основной упор придётся сделать на шмотки.
Осмотрев свой гардероб, Андрюха констатировал, что и это будет нелегко — все наиболее приличные гражданские вещи он давно распродал в трудные финансовые моменты и в надежде на скорую загранкомандировку. Единственное, с чем он не смог расстаться, были роскошные супермодные японские ботинки, купленные в Алжире — на высокой подошве, со сверкающими бляшками и с яркими разводами на носах. Однако, чтобы поразить девушку, одних ботинок маловато.
Его общевойсковая форма, к тому же изрядно поношенная, выглядела малопрезентабельно. Что делать? И тут Андрюху осенило. Его коллега, тоже выпускник ВИИЯ, деливший с ним номер в офицерской гостинице, носил красивую морскую форму, выглядевшую не в пример элегантнее любой другой военной формы. Чёрный китель с блестящими пуговицами и галунами, белоснежная рубашка, фуражка в белым верхом, на козырьке золотистое украшение в виде листочков, так называемая “капуста”. Их рост, комплекция и даже размер головы совпадали.
— Дай твою форму на вечерок, на свиданку сходить, — обратился он к лежащему на кровати коллеге.
— По кустам в ней будешь лазить? — строго спросил тот, оторвавшись от книги.
— Да нет, — успокоил Андрей. — Мы здесь, рядом с училищем, погуляем.
— Только смотри не испачкай и не закапай ничем, — попросил сосед. — Парадный прикид всё-таки. Его раз в пять лет выдают.
— Ни в коем разе! — заверяет Андюха, вынимая из шкафа форму.
Примерив её, он убедился, что всё пришлось впору, за исключением ботинок — их он так и не сумел натянуть на свои большие ноги. Его общевойсковая обувка не подходила по цвету, к тому же, была стоптана до предела. Подумав немного, Андрюха напялил свои японские шузы с малиновыми разводами. Видок получился великолепный.
Разодетый таким образом, он покидает пределы военного училища и дефилирует по тротуару вдоль высокой металлической ограды к месту встречи. Андрюха сразу увидел девушку, свою ненаглядную. Она шла ему навстречу и приветливо улыбалась.
Забыв обо всём, наш герой гоголем вышагивает к ней и вдруг видит, что на противоположной стороне улицы показался военный патруль. Откуда он здесь взялся, было совершенно непонятно, потому что и в центре города они встречались нечасто.
Заметив морского офицера, патруль резко свернул с тротуара и направился к нему. Это было не очень приятно, но Андрюха спокойно продолжал движение — не солдат всё-таки!
И тут он вспомнил, что его удостоверение личности осталось в другой форме. Ещё через секунду он понял, что его документ лишь повредил бы ему, потому что он не моряк, а общевойсковик, а за ношение чужой формы могут и наказать.
“Может, не остановят?” — с надеждой подумал он и вдруг вспомнил о своих японских ботинках, представив себя в них со стороны. Патрульные не могли их не заметить. К тому же, начальник патруля был в майорском звании и гораздо старше Андрюхи по возрасту, следовательно, поблажек от него ждать сложно.
Патруль продолжал двигаться ему наперерез. Девушка не обращала внимания на группу военных с красными повязками на рукавах. Её внимание было приковано к Андрею, а он не мог оторвать глаз от патрульных.
И тут он отчётливо вспомнил, что только-только оформился в загранкомандировку, и любой “залёт”, может отсрочить её на несколько лет. А этого очень не хотелось бы. Вдобавок, у него вот-вот закончится кандидатский стаж, что позволит ему вступить в правящую партию и в дальнейшем с большей лёгкостью выезжать на работу за бугор. И сейчас всё это может рухнуть в один момент, а повторного кандидатского стажа и оформления за границу он не выдержит.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Андрюхи. Когда до девушки оставалось всего несколько шагов, как, впрочем, и до патруля, нервы у паренька не выдержали. Не контролируя себя, он кинулся к высокой металлической ограде и стремительно вскарабкался на неё, словно обезьяна, преследуемая леопардом.
Девушка застыла, как вкопанная, приоткрыв рот. Патруль тоже остановился, с интересом наблюдая необычную картину. Андрюха тем временем попытался перемахнуть на территорию училища, но зацепился одеждой за ограду и повис на ней, дёргая руками и ногами. Рванувшись разок-другой, он шлёпнулся на землю, оставив половину кителя и клок рубашки на заборе.
В таком виде он попытался было вступить в объяснения с девушкой, но та ничего не понимала. Она понятия не имела, что такое гарнизонный патруль и как его иногда боятся военные.
Патрульные с достоинством продолжили путь, а Андрюха, прыгая за забором и отчаянно жестикулируя, просил свою знакомую подождать его, пока он сбегает переодеться. Их общение напоминало сцену в зоопарке.
Девушка постояла немного, подумала и спокойно пошла по тротуару. А Андрюха пошёл объясняться с соседом по номеру, просившим не пачкать его “парадный прикид”.
С ней он больше не встречался, зато благополучно вступил в партию и съездил в загранкомандировку.
One thought on “Владимир Добрин, Запад 1978. Приключения военных переводчиков”
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Замечательно! Автору —
Замечательно! Автору — респект!