Произошла эта история в конце лета 1977 года, когда в Учебном Центре Дважды Краснознамённого Балтийского Флота закончил обучение первый экипаж моряков-подводников из одной, тогда вполне дружественной, северо-африканской страны. Практику экипаж проходил на советской учебной лодке проекта 641Э, в просторечье именовавшейся «букашкой», от старинного названия буквы Б («буки»), означавшей «большая». Домой же, в Африку, новоиспечённые подводники должны были возвращаться на собственной лодке, под своим флагом. У лодки уже было название — в память о победе, которую в давние времена одержали героические предки моряков, сражаясь на верблюдах, вот только самой лодки не было – вернее она была, но ещё на заводе, и прийти должна была если не завтра, то уж на той неделе точно. Вероятно, заводу предложили на выбор: или солидную премию, или столь же солидные неприятности, но выбор был сделан правильный, и однажды утром гавань рядом с УЦ огласилась восторженными гортанными криками: у пирса стояла новенькая, в ещё не успевшей облупиться краске, субмарина. (Именно этой краске и было суждено сыграть злополучную роль во всей истории).
Начался последний этап эпопеи, носивший скучное название «процедура приема – сдачи». Вместе с лодкой прибыла заводская сдаточная команда – человек десять исключительно грамотных и умелых работяг и инженеров, в задачу которых входило сначала «устранение выявленных недостатков» на месте, а потом участие в перегоне лодки вокруг Европы в Средиземное море в качестве гарантийной группы.
С другой, то есть «принимающей», стороны тоже приехала группа специалистов во главе с замом главного инженера всего Военно-морского флота, причём почти половина из них довольно прилично говорила (и даже читала) по-русски. Началась «совместная работа», когда спецы, разбившись попарно, расползлись по всему кораблю, выявляя наличие и работоспособность всего и вся. Если же, паче чаяния, обнаруживались какие-то недостатки, которые нельзя было устранить в пять минут, то их фиксировали в протоколе, который передавался «сдающей стороне» для принятия мер. В общем, процесс пошёл нормально за исключением того, что вся маркировка, надписи и шильдики были сделаны в «экспортном» исполнении, по-английски. Этот пункт контракта как-то выпал из виду, а все приёмо-сдаточные протоколы тоже должны были быть на русском и английском. Но из экипажа английский худо-бедно понимали лишь четверо или пятеро офицеров, а о личном составе и говорить не приходилось. Но ничего, справились. Надо отдать должное заводской бригаде – они, видимо, предполагали такой ход событий и привезли с собой ещё одного специалиста. Им оказалась весьма миловидная женщина «в расцвете лет», очень неплохо знавшая английскую морскую терминологию. Главным же достоинством Эллы Яковлевны оказалась привезённая с собой пишущая машинка с латинским шрифтом, владела которой она виртуозно. На третий день работы по приёму-сдаче были, в основном, завершены, и на свет появился список претензий принимающей стороны. Ничего серьёзного там, по большому счёту, не было, кроме одного пункта, буквально гласившего: «приборы старые». Дело было в том, что в целях борьбы с таким неизбежным злом, как ржавчина, некоторые указатели, датчики, индикаторы и т.п., стоявшие в самых уязвимых местах, были с подлинно русской щедростью покрашены в два, а то и три слоя, причём оттенки краски немного отличались, ну а кто-то из дотошных «приёмщиков» ковырнул трещину и обнаружил «недостаток». Список претензий быстро перевели и доложили руководству, которое заверило принимающую сторону, что «все эти мелкие недочёты будут устранены в ближайшее время», письменный ответ также будет представлен, и вообще, можно готовится к подписанию Акта и поднятию флага — церемонии очень торжественной, в присутствии Посла, Командующего Военно-морским флотом, высокого начальства из штаба БФ и даже адмиралов из Москвы, всё-таки первая подводная лодка страны! И вот, ближе к вечеру, начальство вручило мне официальный ответ на «список претензий», страниц десять рукописного текста, который надо было перевести и отпечатать. При этом с мягким флотским юмором было сказано, что «горячку пороть не надо, но к утру всё должно быть готово» — для высокой комиссии уже были заказаны номера в лучшей городской гостинице. С английским текстом всё было более-менее понятно, но кто будет печатать русский вариант? Рабочий день у машинистки штаба дивизиона, в состав которого временно включили новую лодку, закончился, но решение было принято быстрое и простое: «А дежурный писарь штаба на что!?» Как ни странно, Эллу Яковлевну такой поворот событий совершенно не удивил. — На флоте ещё не такое бывает, — сказала она, и я ей сразу поверил, хотя носил морскую форму уже больше года и считал себя самым опытным подводником из переводчиков (и наоборот). Собрав все имевшиеся в нашем распоряжении словари, создав запас кофе, сахара, бутербродов и сигарет, мы уселись за стол.
Последний раз письменный перевод на военную тему я выполнял за четыре года до описываемых событий, на госэкзамене по второму языку, но пятёрку тогда, видимо, мне поставили всё же не зря. Как заметила Элла Яковлевна, «мастерство не пропьёшь». Примерно каждые полчаса в дверь, постучав, поскольку за ней сидела дама, и скороговоркой выпалив пршу рашшения*), поскольку с дамой сидел офицер, втискивался матрос-посыльный, забирал очередной, уже переведённый, рукописный листок и нёс его в штаб, где его перепечатывал дежурный писарь, которому ночная работа выпала второй или третий раз за всю службу. Постепенно мы добрались и до того пункта, где речь шла о «старых», то бишь крашеных и перекрашенных приборах. Ответ был простым, чётким и *) «прошу разрешения!» — принятый на флоте эквивалент «разрешите войти!» недвусмысленным, как корабельная кувалда: «Все установленные приборы –из текущего производства, окрашены в соответствии с требованиями условий эксплуатации». С «производством» я справился сам, написав “current manufacturing”, Элла Яковлевна подкорректировала остальное. Где-то в половине седьмого утра пишущая машинка выдала последнюю очередь, машинистка допила последнюю чашку кофе, достала одеяло и пересела на диван, а я собрал в папку плоды нашего ночного труда и поплёлся в штаб, сообразив зайти по дороге в столовую и получить не слишком плотный завтрак по «береговой» норме. Начальство, которому я вручил аккуратно скреплённые листки, если и осталось довольно, то проявило это сдержанно, позволив, правда идти отдыхать до обеда – после обеда предстояла встреча для подписания протокола и решения оставшихся «организационных вопросов». В три часа руководство обеих сторон собралось в штабе у зала заседаний и, после приветствий и рукопожатий, расселось за столом, украшенным двумя флажками и бутылками «Боржоми». В папке у главного «приёмщика» я успел разглядеть листки со знакомым текстом, где против каждого пункта стояли оптимистического вида карандашные галочки. День, похоже, обещал быть удачным. «Оргвопросы» решались быстро, и когда руки присутствующих начали всё чаще протягиваться к «Боржоми», наш адмирал предложил, если нет возражений, подписать протокол. Возражений не было. Адмиралу передали английский текст, а гости получили уже подписанный им русский экземпляр. Иностранный Зам. главного инженера, очевидно не слишком сильный в русском письменном, передал бумаги одному из помощников и, коротая время, стал на русском устном задавать адмиралу вопросы «за жизнь», что само по себе было хорошим признаком. Помощник, шевеля губами и изредка кивая, просматривал текст, но вдруг изменился в лице, словно споткнувшись обо что-то глазами, потянул за рукав главного и быстро зашептал ему на ухо. Главный посмотрел в бумаги, тоже изменил выражение на лице, а потом обратился к адмиралу – не по-русски. Смысл его тирады заключался в том, что он никак не ожидал от советских товарищей такой хитроумной пакости, хотел бы прервать переговоры и посоветоваться с своими коллегами о том что делать дальше. Адмирал поднял брови и произнёс сакраментальное «не понял!». В этот момент я был с ним полностью согласен, так как тоже ничего не понял, но никакого промаха за собой не чувствовал. – А вот, смотрите! – сказал главный и положил перед адмиралом рядом два текста, ткнув пальцем в тот самый пункт о «старых приборах». – Вы пытаетесь ввести нас в заблуждение, что приборы якобы новые, из текущего производства, а на самом деле?! – и он снова ткнул пальцем, но теперь в русский текст. Адмирал надел очки, вгляделся и начал медленно багроветь. Я сумел разобрать напечатанное без очков: «из текущего ремонта». – Что вы тут понаписали? – зловещий шепот был явно обращен ко мне. В воздухе запахло международным скандалом. – Товарищ контр-адмирал, – отвечал я тоже шепотом, — тут не я написал, моя работа – вот это! – Я взял в руки английский текст и, кажется, даже слегка хлопнул им о стол. С другой стороны к злополучным листкам протянулась рука командира лодки, который составлял, как я понял, окончательный вариант «ответов на вопросы». Он глянул в бумаги, нашёл нужную строчку, беззвучно выругаллся, а потом залез во внутренний карман тужурки и – чудо! – вынул сложенные вчетверо рукописные листки. – Товарищ адмирал, объявите перерыв на пять минут, сейчас всё выясним, — тихо сказал он, взял со стола русский текст и выскочил за дверь. Адмиралу не оставалось ничего другого, как повторить «сейчас всё выясним», добавив от себя «а пока можно покурить». Гости курить не стали, но из-за стола не вышли, а что-то обсуждали между собой, но так тихо, что я даже не старался вслушиваться. Командир лодки вернулся через четыре с половиной минуты, держа в руках всё те же листки. Положив их перед адмиралом, он показал сначала на один лист, потом на другой, а потом снова на первый. Комментария слышно не было. Адмирал покачал головой, произнёс что-то, оканчивающееся на «ть», а потом громко объявил: — Продолжим, товарищи! Техническая ошибка исправлена, машинистка написала не то слово. Я вам гарантирую, что вся техника новая, — тут он позволил себе улыбнуться, — мы друзьям старьё не поставляем! «Друзья» снова взяли в руки протокол. В обоих экземплярах русского текста поверх свежей белой замазки было напечатано «производства». Через десять минут все подписи были поставлены, «Боржоми» допито, и гости отбыли. Остались адмирал, командир лодки и я. Адмирал подошёл к стенному шкафу, достал початую бутылку коньяка и две рюмки, потом посмотрел на меня и достал третью. – Иди сюда! – сказал он. – Держи! А я уж думал, что… Что он думал, было понятно. Ещё мне стало понятно, что значит «умеет принимать быстрые и правильные решения» — это про командира лодки. А ещё потом выяснилось, что тот самый дежурный писарь который чуть не стал причиной международного конфликта, тоже «думал», — так, по крайней мере, он писал потом в объяснительной записке, — словосочетание «текущий ремонт» показалось ему более простым и знакомым. А поскольку наказать матроса за то, что он думает, трудно, если вообще возможно, то наказали его командира — начальника штаба дивизиона, представили к увольнению в запас. Правда он и так уже отслужил больше, чем было положено. Через день приехала высокая комиссия, на лодке подняли флаг, были речи, банкеты, приёмы. А потом лодка ушла в Африку. А с Эллой Яковлевной мы снова встретились — почти через год, когда тому же заказчику сдавали следующую лодку. В этот раз всё обошлось без приключений, хотя кофе мы опять попили. Впрочем, как говорится, это уже совсем другая история…
Соколов Ю.О., подполковник ВМФ в отставке, В-73. .