Это было в 1978 году во время моей первой командировки в Афганистан, которая по тем временам называлась «стажировкой». Сложно себе представить, что тогда эта страна была дремучим и сонным мировым захолустьем, хотя и считалась «капиталистической». Люди жили не спеша своей обыденной жизнью 14 века*. Ежедневное бытие ограничивалось бытом, проблемы никто не затрагивал и понятно не решал. В общем, всеобщий Парванистан**. Официальные речи и статьи писались как по шаблону и, казалось, не несли никакого существенного смысла. Но мы их старательно слушали и читали в целях «совершенствования языка». Даже телевидения в стране еще не было.
Не было ни душманов (духов), ни моджахедов, ни их покровителей. Зато были западные хиппи, прекрасно чувствовавшие себя в условиях всеобщего пофигизма и дешевой наркоты.
В общем, мировая глубинка, впрочем не лишенная своей прелести. С приездом в страну произошел перенос во времени, и мы ощущали себя почти в средневековье. Были, конечно, и блага цивилизации – книги, радио, авто, рестораны, рок, кино – не нарушавшие, впрочем, общую патриархальную атмосферу. Народ относился к нам с искренней любовью, как ни странно это сейчас звучит. Слово «шоурави»** по тем временам было лучшей визитной карточкой и повсеместно гарантировало теплый прием и содействие.
Именно это я высказал «своему» новому консультанту-мошаверу, прибывшему в начале 1978г. на замену предыдущему, срок командировки которого истек. Леонид Филиппович как человек любознательный и активный, осторожно поинтересовался моим мнением о возможности каких-нибудь революционных потрясений в стране. Я конечно, как страновед, с высоты своего полугодичного опыта пребывания в стране высказал ему вышеизложенное и начисто отмел любую революционную перспективу. На чем и успокоились, и больше к этой теме не возвращались.
Утром 27 апреля 1978 года мы, как обычно, приехали в расположение 15 танковой бригады в Поле Чархи. Надо сказать, что эта бригада располагалась через забор от 4 танковой бригады, и вместе они формировали мощный бронированный кулак, призванный защитить столицу от нападения с востока со стороны пакистанской границы. Также они выступали некоторым политическим противовесом Центральному армейскому корпусу, располагавшемуся с противоположной стороны города. При этом они и друг друга некоторым образом уравновешивали. Танкисты имели опыт активного участия в свержении монархии в 1973г., но с тех пор, казалось, растеряли весь свой революционный пыл и погрузились в служебную рутину и повседневный быт.
Штаб бригады находился на вершине покрытого миндальной рощей холма, с которого открывался чудесный вид на восточную часть долины, горы и расположение части. Переговорив на ходу с несколькими офицерами при входе в штаб, мы поднялись в свой кабинет на втором этаже рядом с кабинетом комбрига. Утренний ритуал был отработан до мелочей. Мы как обычно попили чаю, еще раз просмотрели свои записи с планами и терминами на день, и начали ждать, когда нас пригласит к себе командир бригады. Вскоре заглянул штабной офицер и сказал, что нас ждут.
При входе в кабинет я по привычке бросил взгляд в большое окно на открывавшуюся панораму бригады. В лучах утреннего весеннего солнца над гаражами местами поднимались сизые дымки. Меня это удивило, так как танки в целях экономии обычно находились на консервации, и заводились крайне редко. И странно, что мы не в курсе. Мы переглянулись.
Комбриг при виде нас встал, пожал руки и предложил сесть. Сам он остался стоять и видно было, что напряжен. Он подошел к окну и посмотрел вниз на дымки. «Вы слышали вчерашние новости?» — спросил он.
Мы конечно знали, что за день до этого было арестовано руководство левых партий, и с заявлением по этому поводу выступил премьер-министр Мохаммад Дауд. Не имея четких инструкций, ответили уклончиво, но казалось, он и не ждал от нас ответа. «Нас хотят уничтожить и мы выступаем» — решительно выпалил он. Внизу раздались первые выстрелы.
Понятно, что у нас обоих в головах все перевернулось. Что делать? Предложить помощь — вдруг политически неправильно? Не предложить — тоже вроде нельзя. Как бы поняв наше замешательство, комбриг сказал, что в этой ситуации он не может нас отпустить из бригады, пока все не кончится. Но мы можем спокойно посидеть пока в своем кабинете, он нас пригласит если потребуется.
Оглушенные, мы вернулись к себе и несколько минут молча переваривали. Заложники? «Надо сообщить нашим» — сказал Леонид Филиппович. Телефона у нас не было, а воспользоваться как обычно телефоном комбрига мы по понятным причинам не могли. Спустились вниз в узел связи.
Как только мы вышли из кабинета, к нам подлетел начальник контрразведки и, поздоровавшись, осторожно поинтересовался куда мы собрались. Мы объяснили, что никуда не уезжаем, просто надо позвонить домой, и он неохотно поплелся за нами. Связались с аппаратом главного военного советника довольно быстро, и мошавер начал иносказательно докладывать, так как «контрик» весь превратился в слух, и видимо что-то по-русски понимал. Сказал что-то вроде, что «коробки вышли», и цель их — «устранить что есть». Больше нам пока по сути нечего было доложить.
Вернулись к себе и собрались с мыслями. Мысли эти были не совсем радостные. Вокруг что-то глобальное и тревожное происходило, а мы практически находились в положении заложников. Надо было хотя бы что-то делать.
«Пошли к комбригу» — сказал Леонид Филиппович. Тот принял нас быстро. Видно было, что и он, отдав решающий приказ, пока оглушен происходящим. Переговорили по-деловому на чисто военные темы, посоветовали как обеспечить безопасность бригады от угрозы нападения с востока, так как основные силы выдвинулись на запад в центр Кабула и оттуда уже доносилась канонада. Также посоветовали задействовать средства ПВО для отражения возможной атаки с воздуха. Получили добро сходить к нашим коллегам в соседнюю бригаду.
Выйдя от комбрига, навестили наших в штабе на соседнем холме. Там тоже чувствовалось напряжение и ожидание новостей. Коллектив консультантов и переводчиков там был побольше, и мы почувствовали себя уверенней. Обменялись новостями, договорились держать связь.
Новостей ждали все, и их обрывки долетали постоянно. То комбриг вызывал и сообщал что происходит, то офицеры делились новостями. Мы попросили радио, и я лихорадочно бороздил эфир, ловя новости и обрывки радиообмена.
К концу дня стало ясно, что выступление развивается успешно, и Центральный армейский корпус перешел на сторону восставших. Авиация также поддержала восстание. Шли ожесточенные бои на территории дворца, где укрылось все правительство с семьями. Нам наконец разрешили уехать в Кабул и дали машину.
Привычный путь домой в этот раз был как во сне. Уже начинало емнеть. Дорога была покрыта следами танковых траков. По обочинам жался испуганный народ, тянувшийся из города. Пути в город были перекрыты блок-постами. На одном из них нас остановил испуганный солдатик, сунув автомат в лобовое стекло и истошно заорав «Дриииииш!»*** Машина как вкопанная остановилась прямо напротив танка, направившего с обочины свой ствол нам в бок. Пока мы объясняли кто и что мы, по спине пробегал холодок от танкового дула, нацеленного практически в висок. Пароль, который нам дали в бригаде для проезда, оказывается, уже устарел, но волшебное слово «шоурави» выручило в очередной раз.
Потом был подробный доклад по возвращении, ночное дежурство с импровизированным посменным радиоперехватом, посменное патрулирование вокруг наших домов с перочинными ножами в карманах за неимением другого оружия. Сменившись с патруля, я прилег передохнуть и неожиданно для себя тут же провалился в глубокий сон под оглушительные залпы НУРСов с истребителей, заходивших на дворец прямо над нашим домом.
Утро следующего дня было безмятежно солнечным и тихим, и мы еще не понимали, что жизнь в стране уже непоправимо изменилась.
* — по принятому в Афганистане летоисчислению
**- образовано от «парва нист» (все равно) на дари
***- cоветский (на дари)
****- стой (на пушту)