Зачем я оказался в Эфиопии? Чтобы сфотографироваться рядом с Великим Фиделем Кастро. Снимок сделан в 1978 году на авиабазе Харар-Меда в Дебре-Зейте (ныне Бишофту), что в 70 километрах на юго-восток от эфиопской столицы Аддис-Абеба. Фидель прилетел в Эфиопию на годовщину революции и побывал у нас на главной базе ВВС.
Фотографировал Сергей Назаров из Горького. Он переволновался и «рванул курок». Но мои юношеские усы и знаменитая борода Фиделя, кажется, узнаваемы.
СССР с начала 60-х годов дружил с Сомали, лидер которой генерал Мохамед Сиад Барре провозгласил строительство социализма. Если это и был социализм, то особого восточно африканского разлива.
Сиад Барре был классическим автократом, прикрывшимся социалистической риторикой. Он переметнулся из американского лагеря в советский, чтобы получать от СССР больше спонсорской помощи, чем от США. Не построение социализма волновало сомалийского генерала, а массированная военно-техническая помощь, укрепление личных позиций, накопление сил для «справедливой» войны за возвращение якобы когда-то утраченного. Таков был его истинный план, который в короткой перспективе удался. А Советскому Союзу была предоставлена возможность доказывать дружбу деньгами, оружием, специалистами, инженерами, строителями, врачами, педагогами. СССР тоже был не без корысти. Москва оплачивала национальные сомалийские нужды, получая взамен глобальные дивиденды. Закрепиться в Сомали означало установить контроль не просто над Аденским заливом, Баб-эль-Мандебским проливом и Красным морем, а над всем Индийским океаном.
Тут нужно вспомнить о дружбе СССР с Египтом, контролировавшим Суэцкий канал. Получается, что Красное море превращалось, так сказать, во внутреннее море лагеря социализма. На юге оно было запечатано нашей базой в сомалийской Бербере, а на севере — советскими кораблями и самолётами с египетских баз Мерса-Мартух, Александрия, Каир и Порт-Саид.
За такое можно было безвозмездно поставлять оружие, строить военные базы и подарить несколько десятков гражданских объектов. В 1974 году Москва и Могадишо подписали Договор о дружбе и сотрудничестве сроком на 20 лет.
В тот год я поступил в ВИИЯ и получил для изучения итальянский язык,
поскольку он был колониальным языком бо́льшей части Африканского Рога.
Мы не знали, естественно, но уже при поступлении наша группа планировалась для отправки в Сомали. В 1975 году «итальянцы» старше нас на один курс уехали туда служить военными переводчиками. А в 1976 их должны были сменить мы. А пока мы вгрызались в итальянский язык.
Сиад Барре решил восстановить Великое Сомали (на карте слева): для начала захватив (в
терминах Аддис-Абебы) или вернув (в терминах Могадишо) Огаден. Сомалийцы решили
повоевать с эфиопами за эту полупустыню. Кто бывал в Огадене, – а мне пришлось, –
понимает, что там за жизнь. В этих местах веками вперемежку с эфиопскими жили и кочевали сомалийские племена. И время от времени воевали друг с другом за колодцы, оазисы и веру. Все они свободно пересекали условные границы, проведенные по линейке итальянцами, англичанами, французами. Колонизаторы делили Африку кусками – как свадебный торт.
Раздражённый миротворческими увещеваниями Москвы, которая не желала обострять отношения с Эфиопией, Сиад Барре снова стал поворачивать в сторону США. И вот, в 1976 году Советскому Союзу указали на дверь. Великая дружба Сомали с СССР закончилась. Закончилась и переводческая работа.
Наши предшественники вернулись в Москву, а наша робкая надежда скоро выехать на работу за границу растаяла как мираж в песках Синая. Такое сравнение приписывают Леониду Ильичу Брежневу — большому советскому писателю.
Пока Сомали готовилось к войне, в 1974 в Эфиопии тоже произошла революция. Императора свергли – к власти пришли военные. Менгисту Хайле Мариам выгнал западных военных советников (главным образом американцев, хотя были и англичане, и шведы). Как и сомалийский генерал, эфиопский подполковник провозгласил курс на социализм, чтобы также получать советскую военно-техническую и экономическую помощь.
Теперь-то понятно, что в Советском Союзе видели, куда плывёт Сомали и заблаговременно готовились к этому: в 1976 году нас «перевернули». Первым языком вместо итальянского стал английский, а место на карте поменяли с Сомали на Эфиопию. Наши однокурсники, изучавшие английский язык в качестве первого, вдруг вторым языком получили амхарский –государственный язык Эфиопии.
Осенью 1977 года Сомали вторглось в эфиопский Огаден. И все мы, кто уже мог связать несколько слов на английском (итальянцы, англичане, китайцы) вскоре отправились в Эфиопию. Вместе с нами улетели и испанцы. Мы ещё гадали, где же на Африканском Роге говорят на испанском. Потом поняли. Они должны были работать с военными с Острова Свободы, которые прибыли воевать на стороне эфиопов.
Так мы и попали на свою первую войну. У многих из нас «их потом ещё было». Часто спрашивают, было ли страшно. Конечно, было. Было страшно испугаться, и чтобы все это увидели. Дурак молодой. Показать страх – не значит быть трусом. Но мы этого не понимали и вытворяли Бог весть что. Настоящий страх за своё будущее я испытал в Москве перед командировкой во время инструктажа в ЦК КПСС на Старой Площади. В долгом тёмном кабинете в конусе света от настольной лампы на лацкане хозяина кабинета горела звезда Героя Социалистического Труда. Большие окна не спасали от уличного сумрака пасмурной осени. Лицо о-о-очень ответственного партийного функционера было плохо видно. Свет лампы на него не падал.
Голос спросил, готовы ли мы. «Так точно» – последовал ответ. Голос пожелал нам успеха. На этом встреча с волшебником Изумрудного города закончилась. А страху я натерпелся по ноздри. Может, так и нужно?
Во время командировки я чувствовал невероятную гордость за свою страну. Для многих иностранцев мы всегда были русскими, а не советскими. Я же настойчиво поправлял их, когда ситуация позволяла. Я был уверен, что, случись со мной беда, за меня вступится весь Советский Союз. Так чего же бояться в этой ихней Африке?
Нет больше многих стран и диктаторов. Нет моей школы, моего Военного института. Нет КПСС. А на Старой площади сидят чиновники и коммерсанты. Нет СССР. Нет многого из того, что казалось вечным. И на долгих три десятка лет я потерял чувство защищённости. Это крепкое чувство, кажется, снова начинает прорастать. Надеюсь, мне ещё посчастливится пройтись с ним по миру. Всё может быть.
Ведь никто не знает Большой План.
Евгений Пронин (З-80)