Борис Подопригора, В-78. О фильме «Братство»

Об авторе:

Борис Подопригора, полковник запаса, выпускник факультета восточных языков ВИИЯ, эксперт Комитета по делам СНГ, евразийской интеграции и соотечественников ГД ФС РФ, литератор, сценарист, участник афганской войны

Поиграть в войну можно, а вот в «Братство»…

(размышления над фильмом Павла Лунгина, но и не только…)

Через три месяца исполнится 40 лет с начала нашего афганского десятилетия. Историки и ветераны вспоминают своё. Есть, что сказать и небезучастному кинозрителю. Тем более, что в этом году единственным экранным напоминанием о нашей самой продолжительной войне в ХХ веке стал лишь этот фильм. Но речь о большем… 

 

Непосредственно после его выхода целый ряд заслуженных воинов-«афганцев» обратился ко мне с просьбой его прокомментировать (по сути — осудить). А мне этого делать не хотелось. И вот почему. Реакция участника афганских событий так или иначе должна либо подтвердить, либо опровергнуть представление о войне, предложенное зрителю. Так вот: ничего, чтобы заставило меня сесть за клавиатуру, фильм не вызвал. Причиной тому стал, прежде всего, очевидно продублированный скандал, в похожих обстоятельствах приуроченный к показу «Матильды» и «Праздника». Да и ссылки на одобрение фильма уже ушедшим бывшим директором ФСБ Николаем Ковалёвым (якобы, он послужил прототипом главного героя) показались наигранными: у прототипа-то не переспросишь! Есть и такой нюанс, не очевидный для зрителя, но не добавивший фильму достоверности: при заведомом уважении к боевому пути генерала Ковалёва «работа с местным населением» (включая вооружённые формирования) поручалась другим службам, не подчинённым КГБ. Но это — деталь, которую, конечно же, опровергала потребность момента.

Существеннее другое: на суд зрителей представили набор штампов об афганской войне, приведённых людьми, пусть и проконсультированными, но, скорее всего, не вдумчивыми. Они и воспроизвели привычные им стандарты её восприятия: каждый, мол, хотел, как лучше, но сам лучшим не был. Или ещё тривиальней: какое время, такие и люди… А штампы, повторим, даже в афганских интерьерах существенно отличаются от того, что было там, тогда и изнутри. Стереотипы же в том смысле, что война — это грязь и суета, проявления высоты духа и человеческих слабостей можно применить к любой точке напряжения — безотносительно её температуры, истории с географией и размера. Дело в другом: Афган — это ещё часть жизни пока не ушедшего поколения. Что и вызвало вопросы по поводу эмоционального несовпадения кинорассказа с памятью биографической: подкорректировать можно многое, но не её.

*     *     *

…в пику моему предисловию уже слышится: «Я три дня скакал за вами, чтобы сказать, насколько вы мне безразличны»… Не о безразличии речь. «Братство» — это весьма поверхностный фильм, о котором разумнее промолчать, чем спорить о его значении. Этот фильм лучше эпатажно огуливуженной «9 роты», тем более откровенно карикатурных «Крепости Бадабер» и «Муххабата». Но его трудно рекомендовать тем, кто ищет ответы на вопросы: что же я или мы делали в Афгане? Как нам его коллективно помнить? И почему, например, «Афганский излом» 1991 года более правдоподобен и убедителен, чем «Братство» 2019-го? Может, потому, что об изломе мирной до того жизни соотечественников до режиссёра Владимира Бортко никто не рассказывал. То же с поправкой на сюжет можно сказать о «Пешаварском вальсе» Тимура Бекмамбетова, в 1994 году впервые после Великой Отечественной коснувшегося темы наших пленных, вызвавшей озноб.

Во избежание обвинений в огульной критике назову то, что режиссеру «Братства» удалось. Удалось передать спонтанность происходящего на войне, если хотите, полуявь — полусон почти каждого боевого выхода. Неплохо показана сплошная вооружённость афганских племён-кишлаков, их привычка к крови. Не откажешь создателям фильма в убедительности по части сквозной меркантильности очень и очень многих афганцев — она, признаем, передавалась и шурави. В целом адекватно переданы языковая среда, особенности формы-одежды (правда, чекисты носили такую же форму, что и армейцы) и прочий страноведческий антураж. В других фильмах об Афгане такие «режиссерские вольности» вводили в ступор не только профессионального афганиста. Запал в душу и эпизод с выстругиванием советским офицером кораблика для местного «бачи»-мальчугана. Только, вот, пленному (так по сюжету) нож бы точно не оставили. А так для Афганистана это было характерно. Правда, за непривычностью рек чаще мастерили игрушечные грузовички — «каблучки» и «барбухайки» («бачата» за них даже дрались).

Но с другой стороны, по меньшей мере, три исходных эпизода фильма, во многом задающие его не самый замысловатый сюжет, вызывают внутренний протест. Во-первых, это столкновение спецназовцев с «пехотой» чуть ли не в центре Кабула. Знающие люди подобное отрицают в принципе, ибо «спецназёры» не дураки и не самоубийцы. Лишний раз в людном месте (на базаре) они не появлялись, тем более в разоблачающей их форме и с намерением кого-то ограбить (отобрать магнитофон). И последующим риском мести — через то, что называлось «подставой по делу». Да и условная «пехтура» тоже не искала ссор со спецназом. Не только из-за боязни таких же подстав (жизнь быстро учила), но и потому, что «в спецназе драться, ведь, не учат. В спецназе учат убивать»…

Повторим: пусть, не в Кабуле, а скажем, «провинциальном» Кандагаре такое случилось. Даже, допустим, дважды. Оба раза из неформального расчёта: один инцидент на сотни (слышите — сотни!) примеров непафосного проявления братства и просто порядочности, не замутнённой последующими соблазнами. Время-то было другое! Помнится, офицеры отправляли посылки семьям через земляков-дембелей. И «недоразумений» практически не случалось, разве что в ташкентской Тузели (сам в конце 1988-го таким способом переслал домой тот же магнитофон. К слову сказать, в последующих горячих точках подобное уже не практиковалось). Так что будем вспоминать? — Эпизод или атмосферу?

Никого не будем идеализировать. Меркантильность, особенно накануне выхода из Афгана, стала набирать обороты. Но с этого места не обойтись без деталей, в которых таится не только «диавол», но и «ангел»… Уже перед «погрузкой на Родину» солдат (а часто и прапорщик, и офицер, по крайней мере, младший) проходил «командирскую (политотдельскую и «особистскую») таможню»: всё, что вызывало сомнения (если не было понятного подтверждения), в лучшем случае «просили передать», как нам говорили, семьям раненых. (Были ли перегибы, не знаю, но скандалы случались. Впрочем, посылки долечивавшимся в Союзе раненым действительно собирали). В типичной же ситуации «воин-интернационалист» увозил домой чешский «дипломат» с дембельским альбомом, благодарственным напутствием Наджибуллы, мельхиоровым перстнем, джинсами-кроссовками, косметическими наборами «подруге» и маме и, кому повезло, плеером с кассетами, включая «полублатного Розенбаума». Многие забирали домой письма и, представьте, книги… А вот нож (кинжал) вряд ли кому (не о генералах речь) удалось перевезти. Стоит ли исключения подтверждать кинофактурой с намёком на «бандюганские» поползновения вокруг того же магнитофона? А ведь, это в моральном измерении — точка отсчёта.

Во-вторых, и это, пожалуй, существеннее. Знаковость — по сюжету — убийства мирного афганца ещё больше «взрывает мозг». Не потому, что такого не было. Бывало. Но именно для исключения чего-то похожего те же командиры внедряли в сознание шурави образ расстрелянного перед строем убийцы (на каком-то дальнем блокпосту). Что официального (тем более, документального) подтверждения не находило, хотя и офицеры в это верили. Эта ложь-во-благо помогала справляться с искушениями, боевыми и не очень. Действовало это так, что затем приходилось внушать уже самим командирам: не запугивайте солдат, на боевых всякое случается: пусть не свирепствуют, но и не боятся применять оружие: и так хватит потерь. Именно поэтому хладнокровная расправа над афганцем выглядит пусть и не вымыслом, но… Зачем же эксцесс возводить в ранг почти «ратных будней»? Иначе те же моджахеды и их потомки не говорили бы, что шурави был жесток в бою, но великодушен в обыденности: шоурави афарин аст! — Советские — это круто! Этого создатели фильма «перевести» тоже не смогли.

Третий ключевой эпизод — продажа душманам военного имущества. Но что продавали? Автор этих строк, будучи переводчиком, неоднократно помогал прокуратуре в этом разбираться, тем более, что таких эпизодов, повторим, особенно накануне выхода стало больше, чем в предыдущие 7-8 лет. Чаще всего (едва ли не в 90 процентах случаев) сливали бензин и солярку, небескорыстно «отгружали» дрова (ящики от боеприпасов). На условно втором месте — «незаконные поставки» продовольствия — пайков, консервов и даже герметичных упаковок хлебопродуктов со штампами Госрезерва 50-х годов. На третьем — предметов вещевого довольствия: палаток, зимних бушлатов, шапок, тылового и штабного инвентаря, скажем, тех же стульев. А ещё — разнообразных инструментов и, например, канистр. Всего того, что можно «провести» как помощь населению, «выкуп-обмен» или «бакшиш». Были и случаи «сдачи» боеприпасов (гранат). А вот фактов продажи «стволов» практически не было. Ими совершенно безбоязненно делились с моджахедами многочисленные правительственные и иные формирования самих афганцев — прикрывались «довооружением» мифических «сторонников народной власти». Да и пленение вслед за сделкой самого продавца — случай из ряда вон выходящий. Ибо торговля для афганца — «святое». К тому же шурави, вовлечённый в «коррупционную схему», полезен на будущее (духовская разведка действовала чётко): сдал «Калашникова» или даже пулемёт КПВТ (такой случай (или просто потеря оружия) был, кажется, в 1987 году), значит, сдаст что-то поважнее, например, информацию о рейде. Опять же: что мы видим на экране? Типический эпизод или исключение, похожее на казус?

С этого начинается череда нестыковок (ляпов), опровергаемых памятью. И не в том дело, что телевизоры в горах (Панджшера) не работали, как на этом настаивает Павел Лунгин, но чего (их работы) не могли добиться не самые глупые профессионалы-шурави. И не в том, что душевное смятение командарма, по фильму потерявшего сына-лётчика, ничем сколь-нибудь правдоподобным не подтверждается. Да и, если бы такое, не приведи Господь, случилось, вряд ли командарма оставили бы при исполнении: решения-то ему приходилось принимать стратегические, значит, требовавшие хладнокровия и сосредоточенности на обстановке. Правда, незадолго до нашего выхода был сбит лётчик-афганец, спасённый советскими медиками — ими были офицеры 100-го медсанбата 108 мсд Павел Кожушков и, как мне подсказали, ныне профессор Денис Александров.

Запомним их имена, а заодно — погибшего перед самым выходом моего коллегу капитана Андрея Шишкина. А ещё механика-водителя «танкового трала», награждённого «Красным Знаменем» за 14(!) подорванных (обезвреженных) мин (значит, пережившего столько же контузий) — его имя можно восстановить. Вспомним и солдата с незабываемо народным именем — Василий Тёркин. Это он, уже перед речкой Кушка, отвечая на журналистский вопрос «Что вы сейчас чувствуете?», ответил не по-мальчишески веско: «Знаете, ничего подобного со мной, наверное, не будет»… Насколько они живее придуманных персонажей чьего-то там «Братства»!..

Не могло чисто географически быть «плеча подвоза» грузов из Герата в Хост (их доставляли через Кандагар и Джелалабад. Ибо в противном случае пришлось бы обосновывать такой, например, маршрут как Москва-Выборг «с хитрым обходом» Питера). Речь, конечно же, и не о белых одеждах афганцев, надеваемых ими разве что на пятничную молитву, да и то редко, и не о магазинных манекенах (их даже без нужды драпировали), вызывающих у афганцев неприличные ассоциации, поэтому их скрывали тщательнее, чем образцы женского белья.

И, что важнее — дело не в стеснительных недоговорках о нашей, непонятно, чем оправданной, «подставе» Ахмад Шаху Масуду после сделки с ним о пропуске шурави через перевал Саланг. Главный шурави генерал Валентин Варенников, по меньшей мере, не опровергал личной с ним договорённости. Увы, по Ахмад Шаху отбомбились. Но если «политико-исторический» охват «Братства» столь широк, то где они, просоветские и просто здравомыслящие афганцы, в упор жёстко и часто задававшие вопросы о своём выживании и последствиях своей и Афганистана судьбы для будущего Союза? И где, например, наши советники, без оглядки наверх дававшие свои домашние адреса подсоветным афганцам: мол, случись что — в беде не оставлю. Тем более сомнительно то, что «в Афгане умирал Союз». Как раз наоборот: «Афган многому научил, вот вернёмся домой и наведём порядок»…

Повторим, проходной характер фильма не позволяет предъявлять ему повышенные требования, например, о соотношении хроники и художественного вымысла (пресловутый «спор князя Петра Вяземского и графа Льва Толстого»), иными словами, способствовать ли мифологизации истории и, если да, то зачем? Не претендуем мы и на дискуссию о миссии творца — отражать настроения в обществе или их формировать? Другое дело, что «консолидирующее» название фильма — «Братство» — вступает в противоречие с нарочитостью его обсуждения. Что, по крайней мере, не пресекается его создателями, мол, критика исходит от «гордящихся проигранной войной». А им противостоят «её справедливо клянущие». Первые, понятное дело, мыслят «параллельно-перпендикулярно», вторые — «категориями 3D» и прочих «2.0». Нужны ли нам новые расколы?

Всё упомянутое не заслуживает того, чтобы к фильму, пусть и оплаченному из «государевой казны», относиться как творческому событию. Тем более, приуроченному к 30-летию окончания афганской войны. Хотя других кинолент на эту тему мы не увидели. Упомянутое 40-летие начала афганского десятилетия (уже в декабре) ставит вопрос не о памятнике в бетоне и бронзе, а если хотите, об исторической справедливости, человеческом понимании, нравственном знаменателе и политическом чутье. Почему, например, не пересмотрели уязвившее «афганцев» постановление Съезда народных депутатов, принятое в декабре 1989 года? По сути оно «приговорило» всю афганскую кампанию. Может, для того, чтобы осложнить создание патриотического движения на основе ветеранских организаций — всех от «кубинцев» и «арабов» до нынешних «сирийцев»? Много ли у нас устойчивых социально-политических общностей, «кровно» заинтересованных в благополучии страны? Не такого ли «братства» не достаёт обществу и Государству Российскому? Нет ли тут подступов к формированию национальной идеи, которую заждалась страна?

Память об Афгане — это вопрос не абстрактной репутации страны, не политтехнологии на злобу дня и не творческого самовыражения. Это — едва ли не единственное, что так или иначе связывает постсоветское пространство, по крайней мере, препятствует обращению его частей друг против друга. Иначе даже украинские ветераны не поздравляли бы 15 февраля 2019 года своих российских побратимов (такие звонки, в частности в Петербург, поступали, главным образом, из «Европы и Белоруссии»).

Размышления на эту тему, а лучше — их практический учёт — это то полезное, что подсказал фильм. Который, скорее всего, скоро забудут.

Источник: Литературная газета, 25 сентября 2019

 

 

Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.