Борис Подопригора, В-76. Два года на моём ноутбуке висели чётки Тараки.

Впервые о восстании военнопленных в Пакистане я услышал в Кабуле летом 1988 года. Услышал от своего знакомого — полковника афганской армии Мохаммеда Абдул Хака. Который рассказал мне, в частности, о том, что хоть восстание якобы и подняли его соотечественники-халькисты, но среди восставших вполне могли быть и шурави. Помнится, тогда я не то чтобы ему не поверил, но мне показалось, что, если бы такое, патриотическое по сути, событие действительно имело место быть, его в обязательном порядке должна была хоть как-то обыграть советская пропаганда…

И только два года спустя газета «Красная звезда» напечатала серию материалов военного журналиста Александра Михайловича Олейника, также известного мне по Афганистану. Собственно, именно эти статьи и легли в основу бадаберской летописи. Вышедший в 1994 году художественный фильм Тимура Бекмамбетова «Пешаварский вальс» привнёс новые, художественно-пронзительные эмоции в бадаберскую тему. Правда, по тем временам показался мне этот фильм несколько искусственным («оголливуженным») по сюжету. А главное — не вполне своевременным (увы! страна в ту пору жила не афганскими воспоминаниями, а поиском средств, чтобы выжить). Не могу сказать, что с тех пор я профессионально занялся историей афганской войны. Однако публикации Александра Михайловича, равно как и немногие развёрнутые отклики на фильм, я собрал в отдельную папку (ныне — весьма объёмную). Словно бы предчувствовал, что они мне когда-то пригодятся…

…В 1993 году, когда я был пресс-атташе командования коллективных миротворческих сил в отходящем от гражданской войны Таджикистане, мне довелось послушать тогдашнего министра иностранных дел России Андрея Козырева, который после визита к моджахедам в Кабул заглянул и в Душанбе. Признаюсь, меня неприятно поразило нескрываемое главмидовцем безразличие к судьбе накануне свергнутого лидера Афганистана Наджибуллы, в то время находившегося фактически под арестом в кабульском представительстве ООН. Да что там — мне было откровенно стыдно за это предательство, хотя лично я Наджибуллу практически не знал – на памяти лишь дважды пришлось его переводить, да и то мельком. Зато мой хороший знакомый — Геннадий Николаевич Клюкин, пожалуй, самый искушённый переводчик афганской войны, — знал Наджибуллу достаточно близко, причём и после вывода наших войск. Так вот, мне навсегда запомнились слова Геннадия Николаевича о метаниях Наджибуллы между презрением к Горбачёву и Ельцину и надеждой на нашу духовную максиму «Русские своих не бросают!». Более того, врезавшиеся в память Клюкина слова Абдул Хака (помощника Наджибуллы): «Предав нас, русские потеряют прежде всего себя!» — я пытаюсь осмыслить до сих пор…
Душанбинская встреча с Козыревым убедила меня не только в безнравственности и убожестве нашей тогдашней дипломатии, но и в «общегосударственном умопомрачении». Сегодня это кажется абсурдом, однако поспешность, с которой мы сдали кабульскую власть и признали откровенных отморозков-моджахедов, вызвала оторопь даже у руководства ЦРУ США — они по-настоящему испугались. В том числе испугались своих же «стингеров», которые «новая кабульская власть» могла «реэкспортировать» в Пакистан. Как можно было «предпочесть» Наджибулле «борцов за нашу и вашу свободу» — лично я не могу понять до сих пор. И до сих пор убежден, что именно тогда, в начале девяностых прошлого века, и была предрешена судьба не только последнего присоветского лидера Афганистана, но и всей его страны… Неудивительно, что именно тогда, в 1993 году, у меня и возникла мысль написать (в первую очередь, ради собственного «очищения»!) повесть или хотя бы рассказ о преданных нами «преданных нам»…

…Тем временем наступил 1996 год, в Кабул вошли талибы. Одновременно с Наджибуллой был растерзан и его последний адъютант — тот самый полковник Абдул Хак, едва ли не единственный «большевик»-халькист в «социал-демократическом»-парчамистском окружении Наджибуллы. Об этом мне в тот же год рассказал нашедший приют в СНГ бывший министр правительства Афганистана Ватанжар, имевший репутацию Че Гевары афганской революции. Он же, кстати, подтвердил происхождение одной из немногих реликвий «афганского Октября» — с 1989 года хранившихся в кармане моей формы-«афганки» чёток, некогда принадлежавших лидеру «саурской революции» Нур Мохаммеду Тараки. После убийства Тараки в сентябре 1979 года они попали в руки заказчика этого убийства – нового президента Хафизуллы Амина. В свою очередь, после штурма 27 декабря 1979 года Тадж-Бека (дворца Амина) эти чётки узнал и забрал с собой Ватанжар… Кстати сказать, ещё более эффектную версию о том, что Ватанжару эти чётки передал участник штурма Тадж-Бека тогда сержант Чеслав Млынник (позднее, в 1991 году, командир рижского ОМОНа), сам Чеслав Геннадьевич отрицает… Так или иначе, перед отъездом в конце 1980-х Ватанжара в Союз на лечение их «унаследовал» всё тот же Абдул Хак. Который и вручил их мне на память уже перед самым выводом наших войск в феврале 1989-го… (Позднее, узнав о гибели Абдул Хака, я вчерне написал рассказ «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят» о судьбе брошенных нами «советских» афганцев, в котором были упомянуты и Абдул Хак, и чётки Тараки. Спустя десять лет этот рассказ был учтён сценаристами телесериала «Последнее путешествие Синдбада»…)
…Безотносительно истории о чётках, должен признаться, что собственная версия советско-афганского восстания в Бадабере долгое время в моей голове не складывалась. Хотя накануне командировки в Чечню в 2002 году я опубликовал в «Тайном советнике» Андрея Константинова свой первый «бадаберский» материал, основанный во многом на первоначальных статьях Александра Михайловича Олейника. Сквозная мысль той публикации была лаконична: «Бадабер оставляет больше вопросов, чем даёт ответов». Далее, выражаясь языком классика, «шли годы». И вот к 2010 году мне неожиданно удалось поговорить с весьма осведомлённым и ответственным человеком. Который хотя ничего конкретно и не раскрыл, но тем не менее дал понять, что восстание в Бадабере не было стихийным. После повторной публикации в том же «Тайном советнике», приуроченной к 25-летию бадаберских событий, эта версия заинтересовала моего давнего приятеля и соавтора Андрея Константинова. И хотя к тому времени у нас наличествовал богатый выбор иных идей и сюжетов для художественного воплощения, мы взялись за роман именно о Бадабере. Тем более что шестью годами раньше нам удалось, на наш взгляд, достаточно убедительно представить читателям и телезрителям другую военную историю — о героической гибели в феврале 2000 года в Чечне 6-й роты псковской воздушно-десантной дивизии.
Одновременно с этим мне показалось, что никакое «философское» насыщение исторического сюжета не заменит правды эпизода, правды «живого голоса». Уходит постепенно поколение интернационалистов — «корейцев», «кубинцев», «вьетнамцев» и многих других героев, достойных художественного памятника, но так его и не оставивших. У «арабов», «эфиопов», «ангольцев», «мозамбикцев», «никарагуанцев» в этом смысле ещё есть время и творческие силы. Приблизительно в таком же положении находятся и «афганцы». Однако и им следует поспешить. В этом смысле книга «Если кто меня слышит» задумывалась как коллективное откровение участников удаляющейся от нас афганской войны. Именно по этой причине мы сознательно включили в художественную канву «голоса» реальных и поныне здравствующих людей. Скажу больше: практически у всех персонажей романа, кроме главного героя, есть свои прототипы, часто названные настоящими именами…
…Для чего я столь подробно рассказываю о чётках Тараки и отдельных публикациях, формально не имеющих отношения к роману? В том числе и для того, чтобы показать читателям, что нашему с Андреем новому роману предшествовала довольно долгая, прежде всего духовная и друг друга «мобилизующая» работа. В этом смысле в свое время я ничуть не удивился просьбе Андрея найти ему, начинавшему работать над книгой, столь популярную у шурави панаму (здесь спасибо руководителю сестрорецких «афганцев» Александру Михайлову, по прозвищу Гардез). Пусть кто-то посмеётся, но литератору, погружающемуся в тему, действительно необходимо, если угодно, тактильное ощущение атрибутики описываемых событий. Персонально у меня таким «амулетом» на протяжении двух лет стали те самые чётки, постоянно висевшие на углу открытого домашнего ноутбука…
…Ну, а если говорить о «философии и морали», то ни одна книга (ни даже десяток книг!) не заменят национальной идеи, без веры в которую жизнь становится прозябанием. А ещё говорят: «Никакое воспитание не заменит гордость за родителей». Так вот наш с Андреем роман рассказывает не только об Афгане, военной разведке и Военном институте иностранных языков — ВИИЯ. Он прежде всего — о человеческом достоинстве, без которого бессмысленно эту самую национальную идею искать. И я рад, что в этом – самом главном смысле, мы с Андреем сошлись безоговорочно…
…И ещё один важный для меня штрих: когда Андрей дописал одну из самых эмоциональных глав романа — «Крепость», он позвонил мне, находясь в состоянии, близком к трансу, и пожаловался, что не знает, как теперь из этой «крепости» «выбраться» ему самому. И тогда мне подумалось, что лишь таким творческим самоотречением, таким вот психологическим уходом в иное «жизненное измерение» и достигается художественная убедительность. Возможно, нам удалось воплотить в жизнь и ещё один замысел: показать «войну на Востоке» глазами профессиональных востоковедов, а не только литераторов, журналистов или ветеранов.
А ещё я благодарен Андрею Константинову за уважительное отношение к ВИИЯ, учебному заведению в московском районе Лефортово, с которым связаны около семи лет моей жизни и ещё больше командировочных лет, проведённых, главным образом, в странах «с жарким климатом». Не знаю, смог бы я написать столь же проникновенно об альма-матер Андрея — питерском университете, даже учитывая то, что впоследствии я этот вуз также окончил? Правда, подполковник запаса Андрей Дмитриевич Баконин (он же — писатель Константинов) виияковцам совсем не чужой: за семь лет его военно-переводческой планиды в Южном Йемене, Ливии, Краснодарском учебном центре его ближайшими сослуживцами оказывались арабисты — выпускники ВИИЯ. Некоторые из них, позже ставшие маститыми учёными и дипломатами, до сей поры тепло вспоминают почти «классика современной русской литературы» питерского «старлея Бакошу»… Ну, а о наших «разновидениях»-спорах с Андреем, которые, естественно, возникали на долгом пути к изданию книги, я никогда никому не расскажу. Думаю, так же, как и он.
…На периодически адресуемые нам вопросы о степени автобиографичности романа отвечаю: нет, роман не автобиографичен. Даже, скажем, совпадение имени главного героя с моим именем связано с первоначальным, но в дальнейшем не реализованным замыслом дать роману название «Русский БОГ» Именно так, с заглавными буквами в последнем слове и расшифровывающемся как «Борис-Олег-Гафар», на историях-судьбах этих персонажей строился наш исходный сюжет. Хотя в курсантские годы меня действительно называли Борухом. (В том числе из-за понятной ассоциации с шахматистами — этим увлечением мы с Андреем наделили эпизодического персонажа книги.) Впрочем, чуть ближе к моей жизненной истории оказалась судьба другого персонажа — Виктора Лугового, «приукрашенная» сегодняшним статусом этого моего хорошего знакомого не только по Афганистану. Ныне этот человек возглавляет спецслужбу одной из стран СНГ… Наконец, пожалуй, единственный раз я назвал себя в романе по имени — на фоне заключительного эпизода афганской войны, когда мне довелось сопровождать военных наблюдателей ООН: в 10:22 15 февраля 1989 года они перед десятком телекамер зафиксировали «прекращение статуса пребывания советских войск на западе Афганистана». Фраза «The best of my knowledge on the Western Axis of Afghanistan no Soviet troops remained» на всю оставшуюся жизнь останется главной в моей переводческой судьбе…
Считаю нашим долгом ещё раз поблагодарить многочисленных консультантов. Они отнеслись к книге с неожиданной для нас заинтересованностью, почти самоотверженностью — даже порой не разделяя наших взглядов на описываемые события. А ведь они — все без исключения — очень занятые люди. Причем многие из них до сих пор ограничены обязательствами по прошлой службе. И в послесловии к роману, и в этом рассказе я говорю «спасибо» Евгению Абакумову, Александру Беренде, Александру Бойко, Владимиру Галахову, Дмитрию Дейнего, недавно оставившему нас Геннадию Клюкину, Александру Котляревскому, Ларисе Краснопёровой, Евгению Логинову, Алексею Назаровскому, Александру Олейнику, Александру Пимочкину, Алексею Чикишеву, Александру Чубарову, Виктору Шпортуну, Андрею Шульцу, Александру Якимову и некоторым другим – тем, кто до сих пор не ищет публичности…
Ну а об остальном будут судить читатели, а в дальнейшем, надеюсь, и зрители.
Борис Подопригора,
в 1987-1989 гг. офицер 5-й гв. мсд 40-й ОА

Полная версия материала: http://www.fontanka.ru/2012/09/10/007/