Лето 1974 года. Позади большая часть экзаменов и зачетов за второй курс, в основном по языкам и общественным наукам. Впереди последний лагерь, где предстоит сдавать экзамен по тактике и зачеты по прочим военным дисциплинам, а также рыть окопы, бегать в противогазах, совершая марш-броски, участвовать в ротных учениях, стрелять из боевого оружия, жить в палатках и наслаждаться другими прелестями лагерной жизни.
Но самое главное событие, которого мы все с нетерпением будем ждать, это троекратное скандирование традиционной виияковской кричалки. Много лет подряд, покидая лагерь в окрестностях Свердловки, перешедшие на третий курс слушатели во всю глотку с неподдельной радостью орали: «Последнему лагерю – …» Далее следовало короткое, но чрезвычайно емкое слово, означающее конец, финал, завершение чего-либо и одновременно прощание навсегда с этим чем-то порядком уже надоевшим. Но до той сладкой минуты надо было еще дожить.
ДЕНЬ НАЧИНАЕТСЯ С ШИПЕНИЯ
А пока колонна институтских ПАЗиков везет нас в этот самый лагерь. С нами в автобусе начальник курса Николай Кузьмич Деревянко, сын генерал-лейтенанта Кузьмы Деревянко, которому Сталин доверил подписывать акт о капитуляции Японии на борту американского крейсера «Миссури». На знаменитой фотографии, что находится в Музее Вооруженных сил в Москве, отец и сын выглядят как две капли воды. Николай Кузьмич в полевой форме с портупеей и новыми, майорскими, погонами. Въезжаем в ворота лагеря, и здесь наш начальник курса, пронзая каждого, кто был в автобусе, взглядом-рентгеном, убедительно предупреждает, чтобы мы и думать не смели о «всяких безобразиях».
День начинается с продолжающегося секунд 10 громкого шипения, предваряющего звуки играющего подъем горна. Физзарядка, пробежка по лесу, граничившему со Звездным городком. Иногда мы по очереди срывались с маршрута, чтобы, перемахнув через забор, оказаться минут на 10 в гостях у Сергея Демина, с которым учились в одной языковой группе. По-быстрому хлебнув чайку и перехватив по бутерброду у его гостеприимных родителей, мы догоняли потом свой курс, выходя из леса с небольшой задержкой. Мы знали, разумеется, «под большим секретом», что Серегин отец, Лев Степанович, на тот момент самый старший по возрасту в отряде космонавтов, вот-вот должен был отправиться в космос.
ИГРА «В СЛОНИКОВ» И ПОХОДЫ ЗА БЕЛЫМИ
Основное внимание в лагере уделяли, конечно же, тактике. Без ложной скромности скажу: многие мои товарищи и я в том числе до сих пор в любом, даже близком к бессознательному состоянии можем легко выдать на-гора порядок работы командира или содержание боевого приказа по пунктам.
Нас, «арабов», разбили на две тактические группы. Одну вел полковник Шурыгин, другую – полковник Жаров, двоюродный брат, по версии одних наших выпускников, известного поэта Жарова, по мнению других – не менее известного актера. Оба Александра Ивановича в свободную минутку травили нам фронтовые байки, которые мы слушали открыв рот. И внешне, и по характеру, темпераменту это были две противоположности. Один сухощавый, энергичный, быстрый, весь на нервах, всегда готовый идти напролом. Про таких обычно говорят: «военная косточка». Другой – чуть полноватый, вальяжный, неторопливый в принятии решений. Было в его манерах что-то от русского барина из числа вышедших в отставку гусаров и от английского джентльмена одновременно.
«Товарищи курсанты, газы!» – по этой команде, с которой часто начинал занятия полковник Шурыгин, попавшие в его группу ребята должны были как можно быстрее зажать между ног пилотку, вытащить из сумки и напялить на голову противогаз. Следующая его команда обычно отправляла нас в неслабую пробежку в противогазах, что было чем-то вроде разминки перед занятиями по тактике.
Несколько по-другому проходили занятия в группе полковника Жарова.
«Ну, что, ребята (иногда звучало «друзья мои»), – немного театрально произносил он. – Надеюсь, вы не будете возражать, если сегодня закончим занятия прочесыванием во-он той березовой рощи. Со своей стороны торжественно обещаю: тот, кто наберет больше всех белых грибов, получит по тактике зачет-«автомат».
Надо ли говорить о том, в какую группу мы все старались попасть? Это вовсе не значит, что те из нас, кто попал к полковнику Жарову, сачковали и только и делали, что собирали грибы. Там тоже рыли окопы, совершали марш-броски, бегали в противогазах. Мы иногда хитрили, вывертывали «хобот» противогаза, чтобы было легче дышать во время бега. Но однажды такая хитрость сыграла со мной злую шутку.
Как-то, прибежав со своей группой на полосу препятствий, я забыл вовремя завинтить трубку противогаза. Вспомнил об этом, только когда нам под ноги бросили несколько шашек со слезоточивым газом. Легкий ветерок подхватил клубы сизого дыма и понес их прямо на нас. Закрутить по-быстрому «хобот» не получалось, все никак не мог попасть в резьбу. Когда дым уже накрыл нас, я постарался, насколько возможно, задержать дыхание, но противный удушливый газ уже проник под противогаз, резанул по глазам. Я невольно вдохнул и закашлялся, потекло из носа… Нашлись заботливые люди, которые вывели меня и еще пару таких же «умных» ребят из облака дыма.
Обоих Александров Ивановичей связывала настоящая мужская дружба. С большой буквы. Когда с одним из них случилась беда, какая может случиться с каждым офицером, и его стали прорабатывать на разных собраниях, другой оказался единственным, кто не оставил друга, а наоборот, поддержал его открыто, ничего и никого не боясь.
ДЕЛО БЫЛО В КАРАУЛЕ
Случались в лагере и чрезвычайные происшествия. Дело было в карауле. В ту ночь охранять лагерь должны были ребята-второкурсники с Западного факультета. Впрочем, «охранять» – сказано, пожалуй, слишком сильно, поскольку в те времена мы несли службу с учебным оружием, которое отличалось от боевого наличием просверленного в стволе отверстия, что делало его совершенно непригодным для стрельбы. Одному из караульных приспичило отлучиться со службы по амурным делам в один из ближайших населенных пунктов.
Недолго (а может, и долго) думая, боец под одним из грибков, которые обычно служат для защиты часовых от непогоды, соорудил нечто вроде муляжа. На обычных плечиках повесил гимнастерку, застегнув ее на все пуговицы и подпоясав ремнем, приторочил каким-то образом форменные бриджи, накинул сверху плащ-палатку, водрузил сверху пилотку и поставил на землю сапоги. Чуть приподнятый ствол АКМ создавал впечатление, что «воин» под грибком отдает честь с оружием. Сам боец между тем отбыл к даме сердца.
Пока на темном бархате ночного неба мерцали звезды, все шло хорошо. Заступивший на дежурство по лагерю полковник с кафедры оперативно-тактической подготовки, каждый раз проходя мимо того грибка, видел, как часовой отдает ему честь с оружием. В ответ дежурный по лагерю аккуратно прикладывал ладонь к виску у среза фуражки, как это и предписывает строевой Устав. Сейчас уже трудно сказать, сколько раз мимо того часового проходил полковник. Может быть, раз или два, а может, и все пять. Может быть даже, он был тронут поведением часового, все время отдающего ему честь с оружием.
Но вот пришел тот час, когда небесный купол стал бледнеть, а звезды – и вовсе гаснуть. Где-то в начале шестого, когда уже довольно рассвело, дежурный по лагерю, проходя в очередной раз мимо грибка и уже готовясь поднять руку в ответном приветствии часовому, вдруг обнаружил зияющую пустоту между голенищами сапог и нижним краем плащ-палатки. Караул был немедленно поднят «в ружье», а свободная смена отправлена на поиски пропавшего часового. Впрочем, он и сам быстро нашелся. Но было уже слишком поздно. Парня быстро отчислили из института.
СТРЕЛЬБЫ
Время между тем шло своим чередом. Сдавались зачеты и экзамены, прошли ротные учения. Мы, последовательно развертываясь из ротной колонны во взводные, а потом и в цепь, бежали с криком «Ура!» вслед за поддерживающим нас бэтээром и стреляли из автоматов и ручных пулеметов на ходу холостыми патронами. Теперь, под занавес лагерной жизни, нам предстояло пострелять и боевыми.
Огневую подготовку вел только что получивший звание полковника Александр Иванович Мурысин. Осенью он должен был уехать на стажировку в войска командовать полком и ждал этого события с нетерпением.
«Выстрел должен прозвучать неожиданно, – наставлял полковник Мурысин, – поэтому на спуск нажимайте плавно, не спешите. Чуть дерните пальцем – пуля сразу уйдет в «молоко». Но и слишком медлить не надо – рука устанет. А пока потренируйтесь без пистолетов».
Я любил стрелять из пистолета и обычно выбивал на «отлично» не менее 27 из 30. Из автомата было похуже, на четверку. Мне нравилось ощущать в вытянутой руке тяжесть оружия, чувствовать его отдачу. Приподняв ствол чуть выше мишени, я медленно его опускал, стараясь не уйти ни вправо, ни влево. Когда линия прицела уходила под то самое «яблочко», задерживал дыхание и плавно давил на спуск. Иногда получалось слишком медленно, и тогда мушка начинала слегка выплясывать вокруг темного центра мишени, и надо было выбирать – еще пару секунд продолжать целиться или дать руке отдохнуть и заодно перевести дыхание.
Дня за два до стрельб я попал в число трех счастливчиков, которым доверили «пристреливать оружие» вместе с преподавателями. На самом деле наша основная задача заключалась в перетаскивании ящиков с оружием. Потом, правда, нам все равно дали пострелять от души.
После погрузки в «газик» автоматов и боеприпасов оказалось, что свободного пространства для нас, троих курсантов, практически не осталось. Место рядом с водителем занял грузный полковник с кафедры тактики, а другие преподаватели отправились на полигон в чьем-то собственном автомобиле. Двум моим товарищам пришлось кое-как устраиваться вдоль бортов, а мне – заползать в узкую щель между верхним ящиком с автоматами и затянутой брезентовым тентом крышей «газика». Ноги каким-то чудом удалось поджать под себя, чтобы они не высовывались на улицу, а руками – зацепиться за каркас машины, широко разведя их в стороны. Голова и грудь висели в воздухе. В таком распластанном виде мне и пришлось ехать до стрельбища, изображая то ли птицу в полете, то ли препарированную лягушку.
УРАГАН НА СТО ГРАММ
На полигоне вовсю светило солнце, приятно обдувал легкий ветерок. Разложив под навесом привезенное с собой «хозяйство», мы стали палить, не жалея патронов, по мишеням короткими очередями и одиночными выстрелами. За шумом и азартом стрельбы, за вибрирующим визгом рикошетов мы не заметили, как откуда-то сбоку приплыла по небу небольшая даже не туча, а так, одно недоразумение, как на землю пролились первые капли дождя, а потом вдруг налетел шквалистый ветер. Он гнул до земли деревья, ломал ветки, закручивал в вихре и швырял в лицо всякий мусор, песок, мелкие камни. Пошел почти параллельно земле крупный дождь с градом. Бетонное покрытие под навесом с расстеленными плащ-палатками моментально утонуло в лужах.
«Всем в укрытие!» – звучит команда кого-то из преподавателей.
По-быстрому уложив оружие в ящики, выскакиваем из-под навеса. Теперь бы понять, где оно, это укрытие. В голове промелькнула мысль: может, рвануть к нашему «газику» и там переждать непогоду? И я уже готов сделать такой рывок, но вдруг слышу: «Куда ты, ептыть?! Убьет!»
Чья-то рука хватает меня за шиворот и вжимает в бетонную стену, которая защищает от дождя и ветра. Это наш преподаватель, тот самый полковник, что ехал с нами в одной машине. Я только успеваю повернуть голову направо и вижу, как на дальнем конце навеса ветер срывает несколько листов шифера и уносит их прочь. А потом и весь навес вдруг встает дыбом, на секунду-другую замирает, как бы раздумывая, что делать дальше, и наконец перелетает через стенку и через нас, стоящих за ней, и падает на землю в нескольких метрах за нами. Часть навеса обрушивается на «газик». Железная балка бьет по каркасу, и крыша, под которой я только что хотел найти убежище, складывается пополам. Спасибо тому полковнику!
Минут через 10–15 на небе снова сияет солнце, а умытая природа благоухает озоном. О пронесшейся буре напоминают лишь влажные автоматы в ящиках, сорванный навес с осколками шифера да наш покалеченный «газик».
«Да, ребята, – произнес полковник, остановивший мой бег к «газику», – нам после такой бури граммов бы по 100. Но нельзя – Устав не велит».
… Нам все-таки удалось попрощаться с лагерем, правда, не так громко, как того требовала виияковская традиция, зато теми самыми теплыми и задушевными словами.
Равиль Зиннатуллович Мустафин – подполковник в отставке, военный переводчик, журналист.
Источник: НВО